Сатурн. Классический злодей, закутанный в белое, самый жестокий учитель, холодно щелкающий ножницами, отсекающий все лишнее, зовущий в предельный аскетизм, одиночество, в скит. Уроки твои самые действенные. Смирись или умри! Спасибо, Сатурн, старичок с узенькой, истончившейся от работы косой. Порой мне очень трудно благодарить тебя искренне, пойми и не обижайся, порой я выдавливаю сквозь зубы, с перехваченным дыханием и разорванным на куски лицом: спасибо, будь ты проклят, спасибо…
Сумасшедший поэт и неврастеник Нептун. Кто смог бы привести тебя к истинному нептунианству: мечтательный юноша с лютней, струны ее - невидимые аспекты звезд и планет, к босым ногам ласкается искрящийся прибой Океана? Сомневаюсь, что ты способен воспрянуть в этой жизни, слишком ты раздавлен, распластан, бедняга…
Мускулистый гипнотизер Плутон. Фатум. С тобой невозможно запанибрата. Ужасен, сокрушителен и справедлив, как сам Саваоф…
С тобою, Уран, несравненно проще. Зверюга, белый от ярости и вдохновения. Самая амбивалентная планета: гений и безумство, тоска по самоубийству и высшая интуиция. Молния. Вспышка магния. Ты труднее всех поддаешься дрессировке, Уран, ты самый невзнузданный. И все же я люблю тебя больше всех. Сжился, сросся, сроднился - с самым ярым мучителем. Когда-нибудь мы срастемся настолько, что станем подобием кентавра. И мы допрыгнем с тобой…
Куда?
Туда, откуда мне светит ясная, кроткая, милосердная Венера. Самая добрая из моих планет. Все чаще в последнее время стараюсь прислушиваться к ее голосу. Заметил, что и цвета мне стали нравиться иные - ее цвета. От горячих, малиновых - к голубым и жемчужным. Больше я не надену кирпичного цвета рубашку, которые так любил в юности. Обои в моей комнате - лазорево-голубые. Раньше в подобных мне было бы холодно.
Раньше я абсолютно не умел прощать, но только - забывать, когда отболело.
И лишь с одной планетой из десяти, с одним актером из пестрой труппы не смог подружиться.
С гладиатором Марсом. Именно потому, что прежде - как и подобает Овну - охотно и радостно подчинялся ему. Послушно спешил на трубный глас. Упивался битвой. Правда, низколобый Марс, лязгающий мечом, в моем представлении выглядел прекрасным юношей на белом коне, топчущим змея. Всю юность я боролся со змеем, с Дьяволом или с кем-то из его шестерок, боролся за души тех, кого любил, и тех, кого прибивало ко мне жизнью.
За друзей. С кем кайфовал когда-то в алкогольном триединстве. Уходивших - кто в беспросветный хмель, кто в наркоту, кто в иссушающую душу постройку карьеры.
За Динку. Всеядную, жадную, распахнутую всему и вся, и тошнотворному, и пошлому в том числе.
За Марьям…
Я выходил на бой с Сатаной, снова и снова, как заведенный, а он, усмехаясь, любуясь моей напыщенной верой в свои жалкие силенки, парировал. Слабо парировал, но мне хватало. Играл со мной, как сытый кот с храброй по дурости мышью. Брал в плен, потом отпускал. Подводил к самому краю: "Смотри, хочешь туда?.."
Я заглядывал за край. Вырывался ценой невероятных усилий. Либо - он сам отпускал меня, теряя интерес.
Теперь я не люблю Марса. И к Георгию Победоносцу охладел. Уразумел в конечном итоге, что ни одну душу, ни кусочек души, ни частицу ее не сумею спасти, вызволить из сатанинского плена.
* * * * * * * *
Найдите в себе точку покоя, постоянно говорит на лекциях Н.Т. Ищите ее в себе, а найдя, держите как можно дольше. Живите в ней, расширяйте ее.
Я прилежный ученик, я выполняю все указания учителя. Точку покоя я нахожу в два счета. Когда еду в метро, бреду по улице, валяюсь на тахте, мою посуду. Мне совсем нетрудно обитать в ней, расширяя до своих объемов, когда я один, когда никого нет рядом и ни с кем не нужно вступать в диалог. И еще - когда я не думаю о том, что творится вокруг.
Какой великолепный, сферический покой окружает меня, какая бархатная колыбелящая тишина… Но стоит взять газету - покой пропадает. Стоит ощутить в метро под лопаткой чужой грубый локоть - сферическая тишина раскалывается на уродливые кусочки. Ярость, тоска, страх - вот волны моего моря, в котором плещусь, лишь только обрывается блаженное одиночество. Мутная ярость. Сумасшедшая тоска. Глухой страх. Три гвоздя, распинающие свободную душу. Три стяга - три грязных тряпки, - хлопающие на ветру внешних событий. (А тут еще добавился четвертый - назойливая, танцующая, как красногубый Шива, тяга к Нине.)
О, какую огромную точку, планету покоя, космос покоя умею я находить… Когда невесомое прозрачное мироздание покачивается у меня за лопатками, точно неотторжимая летучая моя часть. Когда я вдыхаю Брахман - золотистый безначальный поток - и выдыхаю Брахман, еще более искрящийся от встречи с моим Атманом.
Но зачем? Чего стоит моя точка покоя, раз я так легко теряю ее, выплескиваюсь в мутно-страстную суету и свалку? Я еле сдерживаюсь, чтобы не толкнуть в ответ транспортного собрата, которому не терпится первым вступить на ступень эскалатора… Неимоверным усилием воли подавляю в себе язвительное ругательство в ответ на безобидное хамство… Готов разорваться от бессильной досады и плача, слушая по радио об очередной "спасительной" мере, предпринимаемой правительством…
Может быть, вся моя задача на эту жизнь - научиться гасить волну ярости, порыв страха, спазм тоски, которые так часто гуляют внутри меня и делают, что хотят. Ослабить их, обескровить, извести. И в этом смысл. А вовсе не в том, чтобы, скажем, написать книгу, доселе не виданную. Книгу, конечно, тоже можно писать, но походя, между делом. В том, вечном мире иная ценностная шкала, и хорошая, честная книга, возможно, значит намного меньше, чем погашенная за десятки лет жизни волна ярости. Или выращенное за жизнь дерево бескорыстной, безоглядной любви.
Книги писать легко. Но эта задача…
Боюсь, что без Учителя мне не справиться со своей душой.
Рамакришна - опять-таки мой Рамакришна, светлая ось моего бытия - уходя в самадхи, уводил за собой и ученика, находящегося возле.
Гениальный Ауробиндо исходящими от него вибрациями покоя не пускал в распахнутое окно комнаты, где работал, бушующий циклон. А у Рамакришны вздувались на спине рубцы, если рядом хлестали вола. Два полюса - безбрежная ранимость любви и абсолютная защищенность мудрости. Две высочайшие глубины одного океана бытия.
Рамакришна мне ближе.
Но где ж его взять - наставника, духовника, Ведущего? Ведь это не Нина, конечно. И не Н.Т.
Нигде и - везде.
Следуя этому правилу, я нашел Учителя совсем рядом, не выходя из комнаты.
Это случилось вскоре после расправы над прошлым. После нахлынувшей вдруг благодарности к рыжему решительному брату - огню.
Мне не захотелось расставаться с ним надолго. И вечером я зажег свечу.
Поставил на стул, сам сел на пол, скрестив ноги, впритык к язычку пламени. Рассматривал и беседовал.
Удивительно, сколь много я вынес из такого общения…
Я понял, чем он отличается от остальных трех стихий. Самое существенное отличие - он всегда смотрит вверх. Земля лежит инертным грузом. Вода льется, угодливо принимая любую форму или растекаясь плоско, бесформенно. Воздух летит во все стороны, он везде и нигде. А огонь, братишка мой, тянется в небо. Если что-то сказать или дунуть или от окна повеет сквозняком - он отклонится, вильнет в сторону, но лишь на краткий миг - и тут же возвратится в исходную, трепещущую вертикаль. Если он не тянется вверх, значит, он умер.
(У меня возникло одно давнее воспоминание в связи с этим. Вспомнил, кого напоминает мне язычок огня. Еще будучи студентом, ехал как-то в метро, и в вагон на тележке вкатился безногий юноша. До этого людей на тележках я видел лишь на вокзалах, спившихся стариков. Ему было лет двадцать семь. Светлые глаза на сухом, собранном лице, неподвижном, словно теплый, обожженный солнцем камень. Он смотрел мимо всех, впереди себя. Или в себя. Мимо. Если б ему захотелось взглянуть на кого-нибудь из пассажиров, ему пришлось бы задрать подбородок. Его глаза приходились на уровне людских поясов. Дырочек на ремне.
Я неприметно разглядывал его и не мог оторваться. На остановке "Невский проспект" он оттолкнулся и выехал в распахнувшиеся двери. Я - следом, хотя мне надо было дальше. Как завороженный, поднялся на эскалаторе на две ступени ниже его. На улице он понесся очень быстро, отталкиваясь крепкими руками от асфальта, наращивая скорость, под ровный скрежет подшипников. Уверенно лавируя в людском потоке, словно в шагающем суматошном лесу. Не то что угнаться, даже проследить взглядом его худую плечистую спину стало невозможно. Последний раз он мелькнул за Домом книги и растворился в ногах толпы…
Что меня так поразило в нем, повлекло? Только сейчас понял: ощущение вертикали. Он был лишен середины, этот юноша: либо совсем плашмя, в слякоть и пыль, либо - струной, антенной, готическим шпилем. Вечным преодолением.)
Он был прекрасен, мой язычок огня. Высок и прекрасен, как… самая чистая моя медитация. Как Зойка.
Еще я увидел, вглядываясь, что тело его неоднородно. Внизу, там, где он вырастает из черного сучка фитиля, он прозрачен. Виден дальний краешек свечи и темнота, за нею. Словно низ - это плоть, физическое тело, побежденное и сквозное.
В средней, самой широкой части - очень четкие края. Режущие темноту по обе стороны, словно бритва. Светло-оранжевая, тончайшая, ласковая бритва. Середина - астральное тело, тело эмоций. Здесь - четкость и определенность, бритвенная неколебимость: есть добро и зло, верх, и низ, Сатана и Бог. Он не колеблется в этом.
А самый верх, закругленный язычок, самая горячая и движущаяся точка, непрерывно ощупывающая темноту над его головой, - с размытыми, нечеткими краями. Верх - это ментал, рассудок, неутомимый, танцующий и неистовый. И края его не могут быть четко очерчены, потому что ментальной, последней, окончательной истины - нет. Ум - в вечном движении и никогда не остановится. Нет окончательной истины, что бы ни писали, что бы ни воображали о себе теософы всех мастей. Нет и не будет.
Я даже задрожал, когда это понял. За десять минут маленький язычок света объяснил мне главное.
Медленно сказал ему: "Ты - это я. Я - это ты. Войди в меня, стань мною. Мы - единое". Раскрыл себя полностью, чтобы он мог войти в меня без помех. Закрыл глаза. Язычок пламени под прикрытыми веками превратился в малиновую светящуюся каплю. Она медленно плыла сверху вниз, закручиваясь вокруг своей оси, и напоминала планету с розовой атмосферой и бордовыми материками. Замерла в центре поля зрения, став зрачком глаза. Сияющий, вертящийся, разгоняющий окрестный мрак зрачок…
"Стань мною", - попросил я его еще раз. Открыл глаза и снова закрыл. И почувствовал язычок пламени у себя в горле, в самом его основании, в ямке между ключиц. Он горел точно посередине ямки и резал бритвенными краями, не жег, а именно резал. Я ощущал тепло, движение и боль. Почему он вошел в горло? Должно быть, потому что у меня эта чакра закрыта. Работает голова - непрерывно, постоянно пульсирует. Раскрывается сердце - порой, потом снова захлопывается. А горло - центр самоутверждения, личности, радости - всегда съежено.
Огонь разрезал меня, грел и непрерывно двигался.
Я чувствовал, что не борьба со своей натурой нужна мне, не муки самоограничения, не суровая аскеза, а - наличие язычка пламени внутри, верность вертикали, которая выстроит, вылечит натуру постепенно, сама собой.
Я просил его, чтобы он стал больше, чтобы вырос из горла и заполнил меня целиком. Но он не вырастал, к сожалению. Только кроха огня могла поселиться во мне - слишком много внутри мрака, и влаги, и грязи… Он не терпит того.
* * * * * * * *
Вчерашнее занятие на группе расстроило и вымотало меня. Обычно бывает наоборот - медитация дает силы влачить следующую неделю. Четверг и суббота, группа и семинар - два гвоздика, скрепляющие прежде расхристанную телегу моего бытия, два пика активности, две точки радости и познания. А вчера было не так.
И сегодня, проснувшись, долго раздумывал, чем разогнать утренний пароксизм тоски.
"Тоска - это не я. Это демоны, которые питаются мною. Тоска - это не я. Это мерзкие астральные отродья, бурые клочья тьмы, слетевшиеся на внятный зов моего одиночества. Пошли вон, ненасытные твари. Убирайтесь, подыхайте с голоду".
Рой элементалов тоски, злорадный, прожорливый, кружил вокруг меня, подобно июньским комарам. Не желал рассеиваться.
Все из-за того, что вчера Нина принесла амбарную книгу, в которую при прослушивании заносили наши эзотерические данные. Оказывается, это вовсе не тайна, напротив, каждый должен знать свою стадию. А также и соседа, если сосед не возражает. И все смотрели, на каком плане, под-плане и под-под-плане находятся, на какую ступеньку лестницы взобрались за предыдущие тысячи жизней и кусочек этой.
Бухгалтерия, от которой мне стало скучно и грустно.
Не оттого скучно, что меня вписали в клеточку не ахти, чуть повыше той, на которой обитает сейчас большинство человечества. В конце концов, многие в группе оказались примерно там же. Дело не во мне. Дело в той серьезности, благоговейности, с которой народ отнесся к этому канцелярскому учету.
Я наблюдал за Ольгой. Она с живым интересом рассматривала значки в журнале напротив своей фамилии и, кажется, была рада, что клеточка ей досталась не из последних. Ну и дурочка. Я обиделся на нее, словно она подвела меня в чем-то, не оправдала моих надежд. Те девочки, на которых она похожа… на которых была похожа в самом начале, те славные подростки посмеялись бы над этим журналом, сострили, усмехнулись с детской важностью и выбросили эту заумь из головы.
Впрочем, тут я кривлю душой. Я ощутимо расстроился из-за того, что поляризация у меня записана астральная, а не ментальная. "Ты ментал?" - "Ментал". - "И я. Поздравляю", - радовались наши мужики.
"Астралов", кроме меня, оказалось только двое: Тамара и тренер по у-шу, симпатичный, дружелюбный парнишка, очень одаренный энергетически, но с трудом облекающий мысли в слова.
Я пытался было возразить, что тоже "ментал", что на прослушивании произошла ошибка. (Какой я, к черту, "астрал", или человек, живущий чувствами, если всю жизнь моя несмолкающая башка не дает мне покоя, если девять десятых своего времени я разрешаю в уме абстрактные вопросы?!) Но Нина твердо сказала, что ошибки быть не могло. На прослушивании происходит диалог с Учителем, и именно он определяет статус принимаемого ученика. К тому же там был не один человек, а семеро, семеро ошибиться не могли.
Утешая меня, ребята стали убеждать, что и "астралом" быть не так плохо, тоже можно добиться больших высот, вот и Рерихи были "астралами"… Чтобы не акцентировать внимание на своей персоне, я закрыл тему. Но вопрос остался. Ну ладно, пусть я не дотягиваю до синтеза, до "ментала", в конце концов, эмоции и впрямь играют не последнюю, говоря мягко, роль в моей жизни. Но как может быть "менталом" милиционер? И член КПСС? Который к тому же не собирается уходить ни оттуда, ни оттуда (я специально спрашивал)?.. Объясните. Но вопросы эти я задавал в пространство и объяснений не расслышал.
Заодно, раз они сами напомнили о Рерихах, я задал Нине вопрос, который меня давно томил. Я глубоко почитаю учение Агни-йоги. Видел портрет Елены Ивановны работы сына и просто застыл под ее взглядом: глубокие, космические глаза… Но почему они признали Махатмой Владимира Ильича? Пусть не они, а их учителя, суть от этого не меняется. Почему радостно приветствовали убийство православной церкви? Я смотрел в нездешние глаза Елены Ивановны и пытался в них отыскать ответ. Не нашел…
Нина, к моему огорчению, тоже не ответила. Отговорилась тем, что в Школе есть группы, специализирующиеся на учении Агни-йоги, типично астральные группы, она же - "ментал" и никогда глубоко не влезала в это учение.
В перерыве, перед началом медитации, Николай посоветовал мне задать этот вопрос Н.Т. После лекции. А Нину больше не мучить. Мучить? Конечно. Жалко же ее. Ясно, что не тянет она пока наставником, что, будучи очень одарена энергетически, в теории слаба, но что делать? Наставников не хватает. Школа растет стремительно, и Н.Т. впрягла ее в этот воз, и она везет. По мере сил. Слабых, женских.
Я пообещал не мучить. (Это она меня мучает, и еще как, но Николаю мою постыдную тайну знать не обязательно.) Подивился Колькиной жалостливости. Не ожидал в майоре такого. О Нине он говорил не совсем обычным для ученика тоном: с улыбчивой нежностью, снисходительной мужской теплотой. С чего бы это?..
Когда мы шли к метро, попытался объяснить Ольге, как мне стало душно в их клеточках. План, под-план, под-под-план… Они врезаются в меня (в мои астральное и ментальное тела), словно ремни, не дают набрать воздуха для вдоха. Вверху не может быть бюрократии, в этом я прочно уверен. Ни канцелярского порядка, ни скуки разграфленных клеточек. Бюрократия - дело рук сумасшествия по имени "человек"…
- Признайся, - смеялась Ольга, - тебе просто обидно, что ты "астрал", и ты никак не хочешь с этим смириться. Смирись! Это ведь не пожизненно. Если очень захочешь, сможешь уже в этом рождении…
- Обида - пустяк, она давно прошла. Недоумение, а не обида. Как вы все не видите, что клетки, оценки, ступеньки - не могут быть истиной? Хотя бы потому, что они скучны и сухи. И совсем не красивы.
Ольга не хотела меня понять.
Ну почему? У нее такие живые, умные, внимательные глаза. Карие.
Мостик доверия и тепла, который перекинулся между нами в прошлый раз, грозил рассыпаться.
Тамары опять не было,
В этот раз о ней не вспоминали. Хотя нет, кто-то вспомнил и заглянул в ее графу. Ничего особенного. "Астрал". Манипура, манипура, сердце…
Впрочем, кое-что полезное для меня на этом занятии все-таки произошло. Я решил выяснить, четко и окончательно, что со мной творится. Происки ли это Нины (магические манипуляции с эфирным телом), либо дело во мне - свихнулся на почве чрезмерных медитаций, поскользнулся неосторожно в не замерзающую с возрастом трясину либидо.
Она мне снится. Глажу ее по волосам, не выпускаю из рук. И прочее, прочее… до естественного финала.
Резковатый голос на занятиях проникает в меня насквозь, до самой диафрагмы. Расчленяет и жжет.
Она же ведет себя со мной как ни в чем не бывало. Смотрит, улыбается, задает вопросы - не больше и не по-иному, чем остальным. Может, она вообще не знает, что со мной происходит? Но как же тогда - с ленточкой?..
Я подошел к ней после занятий. С банальным замиранием сердца и робостью, которых не испытывал сотню лет. Попросил посмотреть тексты для медитаций, которые начал писать несколько дней назад. Никогда прежде не сочинял подобного и, вот, не могу определить сам, имеет ли смысл продолжать это занятие?
Нина с готовностью согласилась прочесть и высказать свое мнение. Можно встретиться и поговорить об этом прямо завтра. А она успеет прочесть до завтра? О да, здесь не так уж много. А где мы встретимся? Поскольку она живет в однокомнатной квартире с сыном и мамой, удобнее будет разговаривать у меня. Если я не возражаю, конечно.
Я не возражал.
Сегодня вечером Нина придет ко мне в гости, и все выяснится.