Красная Казанова - Волков Сергей Юрьевич 4 стр.

И вот из-за этого-то изваяния высунул усы не­известный. Высунул, увидел женский силуэт в един­ственном освещённом окне второго этажа и юркнул обратно в тень. Подобное поведение могло бы пока­заться странным, и окажись дворник на посту, он не- приминул бы засвистеть. Но Гаврила в тот момент оглашал стены своей коморки храпом, лившимся нару­жу вместе с густым духом "рыковки". Да и неизвест­ный, при ближайшем рассмотрении, оказался вовсе не злоумышленником, а товарищем ГПОТом (просто мы его не сразу узнали, поскольку Прохор Филиппович был без калош, в рваных галифе, и вообще, вид имел весьма растерзанный, и ответственному руководителю - не свойственный). Выждав, когда супруга пройдёт вглубь комнаты, он преодолел на цыпочках несколь­ко саженей, отделявших его от подъезда, и скрылся за дверью.

Любопытный, не задумываясь, последовал бы за ним, но не будем торопиться. Лучше посмотрим, что происходило тремя часами ранее, на другом конце го­рода, у безликого одноэтажного здания, пользовавше­гося на удивление громкой, но не самой доброй славой в околотке, да и не только.

* * *

Смеркалось. Неотвратимо близился час, когда, по всем расчётам, инженеру надлежало посетить старуш­ку, но не очкарик, а некто представительный, средних лет, во френче и с газетой (передовицей он старатель­но отгораживался от редких пешеходов), показался в запущенном сквере городского семейного общежития.

Главный по общественному транспорту (а это был именно ГПОТ) неслышно прошёл от крыльца до кружевных чугунных ворот, туда и обратно, раз, другой, третий… Согласный с Маёвкиным, Прохор Филиппович, конечно, не собирался лезть на карниз, заглядывая в просветы занавесок. Опасаясь скорее не эсеров, а неженатых жильцов, он справедливо рассу­дил, что если для форточника-переростка получить по "кумполу" горшком герани, было делом обыденным (и, пожалуй, в воспитательных целях полезным), то для человека облечённого доверием партии, подоб­ный инцидент явился бы вопиющим нарушением всех мыслимых норм.

Как на грех, припозднившиеся холостяки про­должали прибывать. Многие - подвыпивши, некото­рые даже сильно, случались, правда, и трезвые, но все, неизменно крепкие, и Кулькова среди них не было. За полтора часа Прохор Филиппович насчитал пятерых. Ещё двое: скуластый, с длинной физиономией верзила и, тоже, плотный, но маленький - подкатили на дран­дулете. Коротышка поотстал и, заметив читающего не­знакомца, громко окликнул приятеля:

- Слышь, Конявый, а чё в такую пору можно в газете разобрать?

- "Чё-чё"? - передразнил дылда, останавливаясь.

- Ничё.

- Ну, и я про то… - мелкий подступил ближе, наг­ло, снизу вверх, оглядев ГПОТа. - Эй! Ты, случаем, не шпиён, товарищ? Чё-та наружность твоя, шибко подо­зрительна.

- Какой шпион! Не видишь, у меня этот улетел…

- Прохор Филиппович попытался сходу припомнить название. - Страус. Выпорхнул, сволочь, из рук. Жена в слёзы…

- А чё сразу нас не позвал? Нешто "Правдой", птиц ловят?

- С ей, тока в сортир… - объяснил длинный.

- Сейчас на ветке не то что страуса, Конявого, - коротышка указал пальцем на друга, - не углядишь. Жди теперича, пока-а запоёт.

- Да, запоёт. Может его давно кошка слопала, - снова встрял верзила. - Лучше так, вона видал, в пере­улке, зверинец, сорок копеек вход? В ём твоих стра­усов, гибель. Обделаем чин-чинарём, баба твоя и не отличит. Но вперёд уговор…

Он замолчал, соображая, сколько можно содрать за страуса и тут, с аллеи, донеслось легкое постуки­вание каблучков. Компания отступила в тень, а мимо, кутаясь в накинутую на плечи горжетку, проскольз­нула… Полина Михайловна! Да, она. Ошибка исклю­чалась, в осеннем воздухе разлился сладкий аромат "Персидской сирени" (главный лично презентовал ей флакон, по… по какому-то случаю). Секретарша шмыгнула в очерченный лампой, светлый круг у по­рога и стала ждать. Но, кого? Прохор Филиппович за­кусил ус.

- К "революционному марксисту" таскается. Того отовсюду попёрли, должно утешает, - доложил коро­тышка шёпотом. - Давай, что ли, полтора червонца…

Закончить ему не удалось. Услыхав про троцки­ста, ГПОТ загнул в сердцах такую фразу, что оба мо­лодчика, по беспартийности своей, только рты поот­крывали.

- … а дешевле нельзя.

- Суди сам, птица привозная, не щегол.

- Факт, не синица.

- Он стервец, небось, одних крошек схарчил на рубь…

Компаньоны с таким жаром нахваливали товар, что Прохор Филиппович начал всерьёз беспокоиться - не заинтересует ли выгодное предложение гражданку Зингер. Но тут длинный махнул рукой:

- А-а, богатей за наш счет!

- Наживайся! - мордастый потёр сухой глаз паль­цем. - Червонец, последнее слово!

ГПОТ оглянулся. Полина на крыльце не двигалась с места. Рядом, сопя переминались двое фартовых и если секретарша встретит его ночью у общежития, да ещё с такой артелью… Минутная вспышка прошла, не оставив следа. Он сдался, вытащил десятку:

- Только без шума.

- Не ссы, товарищ. Сами с понятием…

Ампирная решётка старого городского зоосада,

в виде копий с золочёными, когда-то, наконечника­ми, начиналась сразу за углом. Коротышка тыркнулся было напрямик, насилу выдрав застрявшую ногу об­ратно, и Прохор Филиппович облегчённо вздохнул. Но, верзила, молча отодвинув приятеля лапой, взялся за кованые прутья, состроил жуткую гримасу и… вмиг расширив отверстие, так же - не говоря ни слова, про­тиснулся в образовавшуюся щель.

- Ты, на стрёме, - строго приказал мелкий, повер­нул кепку козырьком набок, и последовал за Конявым.

"На стрёме", ГПОТ невесело глядел вдогонку бойкой парочке. Посвежело. Луна совсем зарылась в тучи. Из-за деревьев тянуло зверьём.

Допустим, он уйдёт… Собственно, ничего друго­го и не оставалось. Не ждать же, в самом деле, пока двое ненормальных приволокут казённого страуса. Но (вечно это "но"), такого фортеля ему не простят, и уйти, означало навсегда забыть дорогу к общежитию. А Кульков?

Остаться… Нет, дудки! Прохор Филиппович уже сидел утром на трубе и встречать следующее в кутузке не собирался. Шабаш, домой!

К сожалению столь благоразумное решение запо­здало. Тишину нарушила какая-то возня, истерично- сдавленное кудахтанье, приглушенная ругань, затем, грозное, низкое:

- А-ну полож павлина, гад…

В ответ - оплеуха. Незнакомый голос пресёкся. Опять возня, треск кустов, приближающийся топот. И вот, в ночной сумрак врезался свист, ему ответил дру­гой откуда-то справа и ГПОТ побежал.

Он бежал мимо семейного общежития "Физкультурник". Бежал по бульвару "Первого Мая". По "Красноармейской". По улице "Имени Марата", почти до самой биржи, где (как всякий знал), ещё с ночи собирается народ, поэтому главный по обще­ственному транспорту свернул в какой-то переулок, вовсе без названия. А там к нему из подворотни, зали­ваясь лаем, выкатилась клокастая шавка, вроде тех, что кличут "Найдами" и больно цапнула повыше икры.

- Ну-у Полинка, дрянь-баба!

* * *

Естественно, добравшись до дома позднее обыч­ного, да ещё (как уже сообщалось выше) имея некото­рый беспорядок в одежде, главный испытывал опре­делённую робость. Однако не взирая на то, что вина за случившееся ложилась исключительно на Полину, сообщать о ней жене, Прохору Филипповичу как-то не хотелось (совсем некстати, в памяти всплыл, почти забытый за давностью, эпизод, когда главный по об­щественному транспорту, также заполночь, засиделся с секретаршей на работе). Но, что-то говорить было надо. И пока он тщательно вытирал в прихожей ботин­ки, обдумывая, с чего начать, "половина" сама и нача­ла, и продолжила.

- Явился?!

- Явился! Я искал… - пробурчал ГПОТ, но как-то не вполне уверенно и, на всякий случай, заслонившись локтем.

- Искал он…

Объяснила Мария Семёновна кошке-копилке на дубовом гардеробе и переложила рушник в правую руку. Муж попятился.

- …машинку швейную! И ведь, на-шёл! На-шёл! На-шёл… - запыхавшись, женщина опустила, нако­нец, полотенце. - Людей бы постыдился, позорник. Седина в бороду…

То, что "половина" уже проинформирована о встрече у общежития, не особо удивило Прохора Филипповича. Так его покойный дед, зарабатывавший извозом, возвращаясь в удачный день домой на чет­вереньках, притворялся трезвым. И хотя заваливался в кровать не снимая правый сапог (где имел обычай прятать от старухи, случалось, и "синенькую") - про­сыпался неизменно "босый", без заначки, кряхтя, пил рассол и шепнув внуку: "У баб нюх!" - безропотно от­правлялся запрягать свою печальную Буланку.

Огорчало, что сведения со стороны слепо при­нимались супругой на веру, а доводы ГПОТа, что он и близко не подходил к секретарше, натыкались на враждебное:

- А калоши где оставил? На улице разувался?!

- Обронил я их, Мань. Такое, значит, дело.

- Знаю все твои дела, кобель старый! - не унима­лась спутница жизни. - Обои калоши враз не теряют.

И это правда, потерять их одновременно, чело­веку не пьяному, не в горячке, сложно, да куда там, почти невозможно. Понимая щекотливость момента, главный по общественному транспорту клятвенно обещал предоставить, в доказательство супружеской верности, вторую, выброшенную за ненадобностью, калошу. А что оставалось делать? Кто из мужчин, скажите, не влипал в истории? И хорошо ещё, оскор­блённая женщина ограничилась, по-скромности, такой ерундой. Надежда Константиновна, говорят, в анало­гичной ситуации, потребовала прижизненное издание "Капитала".

Глава восьмая

Впервые Прохору Филипповичу не хотелось идти на службу. Не хотелось видеть Полину и он не без удо­вольствия подумал, что её запросто могло просквозить у проклятого общежития. Но как раз не секретарша, а трое кондукторов и вагоновожатая десятой линии слегли с температурой. Дальше - больше. Всех слу­жащих, откомандированных накануне с проверкой на вышеозначенный маршрут, также неожиданно свалил инфлюэнца.

- Бездельники! Симулянты! - гремел ГПОТ. - Ещё бы подкову или образ на шею повесили!

- Не говорите, - согласилась, как никогда свежая, Полина Михайловна, вплывая с чаем в кабинет. - Ве­рят всяким бредням, как при царском режиме.

Главный по общественному транспорту оттаял, улыбнулся, погладил усы.

- Ты, Полина, вот что… Я сейчас по делам, - Прохор Филиппович указал пальцем вверх. - Вернусь и мы с тобой вместе проинспектируем эту чёртову "десятку".

Он нежно посмотрел на секретаршу, на её большие груди, в облегающей блузе, но Полина Михайловна упрямо поджала, ярко подведённые липолином, губы.

- Мерси, товарищ Куропатка. Прямо, вами пора­жаюсь. Я, кажется, не обязана за тридцать пять рублей в месяц, нагишом в трамваях выставляться! Берите, вон эту, из финансового, и ехайте с ней, сколько хочете.

"Полинка - дрянь-баба". Тут бы ГПОТу напом­нить распутнице, прошлый вечер, но он пренебрёг связываться с интеллигенткой и только хмуро распо­рядился пригласить счетовода, безымянную пожилую девушку, с нездоровым румянцем. Однако и та, услы­хав, о предполагаемой экспедиции, заморгала белёсы­ми ресницами:

- Мне в "десятый" сегодня нельзя. Никак нельзя!

- Тебе-то, хоть, сегодня можно? - главный, кисло покосился на зама.

Оказалось - Селёдкину можно. Разумеется, Прохор Филиппович больше полагался на женскую стыдливость, рассчитывая, что ни секретарша, ни де­вица из бухгалтерии не отважатся раздеться, так ска­зать - в неподобающей обстановке. Да, собственно, и Селёдкин…

"Пусть только попробует!" - решил главный по общественному транспорту и условившись встретить­ся через час на конечной остановке, отбыл. Но не "на­верх", а, сделав приличный крюк, посетил централь­ный рынок, где, потолкавшись среди бабок с мешками, грязных цыганок в пёстрых юбках, лоточников, и про­чего "разношёрстного" люда, совершенно затерялся в шумящей толпе.

* * *

Ровно в полдень Прохор Филиппович был на ме­сте, почему-то с огромным берёзовым веником, сухо хрустевшим при малейшем движении и торчавшим во все стороны из хлипкого бумажного кулька. Кивнув Селёдкину, ГПОТ с минуту рассматривал свои баш­маки, после чего, заметил (обращаясь, как бы к себе самому, но довольно громко), что хороший банный ве­ник не каждый день попадается.

- … вот вроде и не к чему, а купил, - заключил он и, отвернувшись, принялся, скуки ради, читать надпи­си, оставленные несознательными гражданами и про­сто мальчишками на цоколе углового здания.

Некоторые откровенно ругательные, иные только шкодливые, с обязательными грамматическими ошиб­ками, но сложенные смачно, что называется - от души. Как, например, выведенный вкривь и вкось панегирик некому Захару, сочетавшемуся браком с комсомолкой Маруськой и поставившему законной супруге на утро, после упомянутого торжества, по "фонарю" на оба глаза.

- "Комсомолка"… - главный мрачно усмехнулся.

Меж тем, народу вокруг собралось порядочно.

"Третий" и "Седьмой" трамваи отправились на марш­рут набитыми "под завязку", однако, в подошедшую "Десятку", желающих садиться не нашлось. Прохор Филиппович с заместителем поднялись в тамбур одни. Не узнавшая начальства, полная кондукторша провор­чала что-то вроде:

- Шутники выискались, рожи бесстыжие…

… грубо сунув каждому по билету, крикнула ваго­новожатому:

- Обожди, Тимофеевич!..

… и, рассерженная, перебежала во второй, "при­цепной" салон. Ударил звонок. Вагон тронулся. Толпа на остановке с любопытством пялилась на двух пасса­жиров, отдельные нахальные товарищи указывали на ГПОТа пальцами:

- Ишь, котяра пузатый, сейчас ему…

Но, что "сейчас"? За стёклами уже мелькали уны­лые дома; деревья; запряжённые в телеги, отгоняющие хвостами мух, лошади, с торбами из дерюги на длин­ных мордах; скучающие в обнимку с мётлами дворни­ки.

- И где это всё обычно случается? - происходя­щее само по себе было настолько неприятно, не говоря уже о возможном продолжении, что главный по обще­ственному транспорту предпочёл не конкретизиро­вать, ограничившись туманным "это всё".

- У "Институтской", Прохор Филиппович, - с го­товностью отозвался зам.

"У "Институтской"… На площади "Всеобще­го равенства трудящихся", те же самые трудящиеся с голыми задницами! Селёдкин прав - чистейшая кон­трреволюция.. .", ГПОТ сделался туча-тучей.

- Я покемарю, что-то притомился нынче, а станем подъезжать, ты меня позови, - он устало закрыл глаза, но не задремал.

Главный по общественному транспорту размыш­лял о Захаре и Маруське-комсомолке; о комсомольцах вообще; о Лидочке и поисках изобретателя, разговор с которым, обещал быть нелёгким. И не то, чтобы ГПОТ не любил молодежь. Скорее наоборот. Он, как и все, аплодировал на майской демонстрации акробатиче­ским этюдам спортивного общества "Алый Факел", глядя как рабфаковцы складывают из своих атлетиче­ских тел всевозможные живые фигуры. Больше того, когда корпусная физкультурница, раздвинув силь­ные, схваченные на ляжках коротенькими шаровара­ми, ноги, взмывала звездой на плечах парней, Прохор Филиппович принимался пощипывать ус, повторяя в задумчивости:

- Делай, раз! Делай, два! Делай, три!

При этом, главный по общественному транспорту мечтательно улыбался чему-то постороннему, весьма далёкому от Первомая. Однако, по природе консер­вативный, он не одобрял взглядов комсомольцев на свободную любовь. Не одобрял молча (покуда сомни­тельная доктрина не касалась его лично). И вот теперь, какой-то очкастый индивид находит буржуазной идею женитьбы на его свояченице. А уж, коли начистоту, так ГПОТ, вовсе не усматривал ничего старорежимно- мещанского в желании девушки выйти замуж, иметь семью. "Перебесятся, конечно, но когда? Вот, хоть Селёдкин - человек нового поколения и тоже - дурак, коих мало, но от него не ждёшь какой-нибудь эксцен­тричной выходки…"

- Подъезжаем, Прохор Филиппович.

Тряхнуло. ГПОТ поднял голову. Трамвай уже вы­вернул на площадь, где, если не считать двух собак, лежащих в пыли мостовой у диетической столовой "Светлый путь", не было заметно ни души. Повис­нув на ремне, Селёдкин глядел в окно на "секретный" институт, а главный по общественному транспорту - на Селёдкина, совершенно не в силах отвести по­ражённого взора, поскольку щеголеватый костюмчик зама вдруг, прямо на глазах, начал испаряться. Прохор Филиппович на миг зажмурился, но видение не пропа­ло. Он хотел ущипнуть себя и не обнаружил ни галифе с френчем, ни прочего обмундирования, подобающего его полу и должности. С деланной улыбкой на абсо­лютно ошарашенном лице, ГПОТ, на всякий случай, принялся энергично похлопывать себя банным вени­ком по нагим бёдрам и под мышками, впрочем, ди­пломатичный подчинённый, поглощённый городским пейзажем, казалось, ничего необычного не замечает. А необычного - хватало. Так например, на голом теле Селёдкина, конторской штемпельной краской, от ко­лен до шеи, на манер пляжного костюма, явились ак­куратно выведенные, шириною в два пальца, горизон­тальные полосы. Прохор Филиппович подумал, что с улицы находчивого зама, действительно, можно было бы принять за купальщика, но вблизи… ГПОТ чуть не прыснул и, сделав вид, что закашлялся, до поры (пока вагон не проскочил похабную площадь и цирк не окон­чился), постарался не глядеть на сморщенную, сплошь выкрашенную чернилами, мошонку попутчика.

"Кто только ему задний фасад разрисовал, вот во­прос? Ну, Полинка! Дрянь-баба…"

Глава девятая

Такая гибкая в иных вопросах, по части суеверий и ревнивой подозрительности, Мария Семёновна вы­казывала косность и упрямство. Хотя, жаловаться на строптивость "половины" ГПОТу случалось не ча­сто. Привезя её из деревни, весёлую, ладную, Прохор Филиппович и сам удивлялся умению жены приспосо­биться к новым условиям. Лишь в двадцатом, когда он вступил в РКПБ, Мария Семёновна дрогнула и даже обмолвившись, как-то невзначай, назвала мужа по имени-отчеству. Впрочем, она легко побросала в печ­ку иконы, но, вот с чем Прохор Филиппович так и не смог справиться, это с непоколебимой верой супруги в сглаз и порчу, в заговоры… А ещё - сны, карты и тому подобный вздор.

- Так ведь, не она ж одна. А ревность, что ж… - поразмыслив на досуге он пришёл к заключению, что инженера в общежитии не было, да и быть не могло.

Ясно как дважды два, ведь после скандала на лек­ции … После "молнии" из Москвы, в которой, с пода­чи Полины, её знакомый секретарь ЦКа комсомола об­рисовал Дантона такими красками, что принимавшая депешу телеграфистка, наверно и сутки спустя, сидела за аппаратом кумачовая, очкарик обходил гражданку Зингер за сто вёрст. И туда, где она, носа бы не сунул! Значит, версия с "физкультурниками" отметалась и, вообще, сейчас на первый план выступила проблема трамваев, а уж калошу-то достать…

- Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрь­мы сравняем с землёй, ведь от тайги до британских морей… - ГПОТ бодро завернул в знакомый тупичок и минуты черед две стоял под старой липой.