Красная Казанова - Волков Сергей Юрьевич 5 стр.

Конечно, он мог перепоручить эту миссию ко­му-нибудь из многочисленных уличных оборванцев, понимая, что любой из них за гривенник перемахнёт не только забор, а и Шухову башню. Но, во-первых, беспризорников в переулке не оказалось. В этот час их шумные ватаги уже рассыпались по базарам. Те же, ко­торые промышляли в одиночку, околачивались теперь на городском вокзале, в надежде стянуть, если пове­зёт, у зазевавшегося носильщика, в картузе и длинном фартуке, произведение шорно-чемоданной фабрики "Пролеткожа". Во-вторых, кто бы поручился, что за­владев чужой собственностью, сорванец не отколет номер вроде: "дядь, одолжи червонец". Опять стать жертвой шантажа?

- Ну уж дудки! - Прохор Филиппович ухватился за скобу, вскарабкавшись, только не на самый верх, как давеча, а поднявшись над кромкой крыши, сразу пере­ступил на неё и пробежав, согнувшись, по железному, отчаянно грохочущему, скату до угла, спрыгнул по ту сторону ограды на наваленную, прямо у стены котель­ной, гору угля.

Очутившись на широком дворе, главный по об­щественному транспорту осмотрелся. Впереди, ещё неясный в утренней дымке, белел сквозь деревья, кор­пус "секретного" института. За спиной и вдоль забора сплошняком торчали сухие палки крапивы, словно об­вешанные тряпками пожухшей листвы. Тут же, валя­лись какие-то ржавые колёса, кирпичи…

- Ага, есть!

Почти у самых ног лежала мокрая от росы кало­ша, сверкавшая как антрацит, и лишь поэтому, Прохор Филиппович не сразу заметил её. Впрочем, обрадовал­ся он рано. Из пристройки выплыла расхлябанная пер­сона неопределённых лет, в разбитых отрезанных ва­ленках, кургузом, перепачканном ватнике и с красной, давно небритой, физиономией.

- Это чаво? - грозно тараща глаза, спросила пер­сона фальцетом, взяв главного по общественному транспорту повыше локтя. - По какому-такому тут?

"Видимо, институтский сторож" - догадался Прохор Филиппович и стараясь отвечать как можно добродушнее, кивнул на свой трофей:

- Да вот, понимаешь, уронил…

- Обронил? - недоверчиво переспросил "сторож" и поманив ГПОТа корявым пальцем с грязным ногтем, задышал в лицо перегаром. - У нас, в восемнадцатом годе, тоже тёрси один у провиантских складов. Кало­шу, мол, потерял. Ну разыскали мы, ясный крендель, калошу-то, а она, аглицкая!

- Чего болтаешь, дед, язык без костей! Какая, аглицкая? Глаза-то протри!

Действительно, калоша Прохора Филипповича была вполне благонадёжная, фабрики "Красный треу­гольник", но пьяный так легко отступать не собирался.

- А ты не кричи, потому, я при исполнении. Ис­топником тут. Значит, обязан за порядком наблюдать, шобы усё по закону. Шоб ежели лазутчик, то тебе по­ложена иностранная амуниция. А то, всяк повадиться в нашинском, в кровью добытом… - истопник стукнул кулаком в грудь. - Может, я на водку имею права спро­сить, за оскорблённое патриотическое чуйство.

Дабы избежать лишнего шума, главный по обще­ственному транспорту полез в карман. Но получив на опохмел, бдительный патриот только утвердился в сво­их подозрениях, принявшись довольно фамильярно подмигивать и (к ужасу Прохора Филипповича) вели­чать его то "благородием", то "превосходительством".

- Ты, твоё благородие, не боись. Я с энтой вла­стью разошёлся во взглядах. Они, сучьи дети, мине но­вых пимов не выдали.

- Какое…

- У тебе, говорят, без того жарко, незачем, гово­рят. А мы, лучше, твои пимы возьмём да и отдадим на светлое будущее. Мать их!

- .. .какое я тебе благородие?! Очумел, что ли?!

- Да, брось. Я, ведь, враз смекнул… Облик у тебя больно генеральский. А с энтих, - истопник махнул ру­кой куда-то в крапиву, - никакого вида. Не-е… Вот при хозяевах-кровососах был инженер. На брюхе цепочка, такой собака важный, подойти страшно. А у тапереш- них, очкастый, тощий как блоха, ти-тити, ти-тити… Я ему и на комячейке высказал. Ты, говорю, консо… Ты консо-мо-лец, а я партейный и мине… Неважно мине, шо ты инженер. Мы не для того вас, подлецов, учили, шобы без пимов кочегарить. Губошлеп, растудыть…

- Губошлёп, значит? Худой, очкастый… А по фа­милии как, не Кульков часом?

- Хе, и говорит, не контра. Взять бы тебя, да рас­стрелять для порядка. Счастье, шо я с энтой властью… А-а, ладно. Тебе инженер нужон? Забирай! Но и меня не позабудь.

Главный по общественному транспорту снова по­лез в карман, но истопник замотал нечёсаной головой.

- Пого-одь, эт само собой, но я имею насущную необходимость проделать с им, за пимы, одну штуку. Помню, под Екатеринославом стояли, был у нас в ди­визии Исламка-татарин, - пьяный подпустил в голос дрожи, уронил слезу. - Хороший татарин, улыбчивый, всё "ёк" да "ёк". Мы над им часто так шутковали. Слу­чалось, раза по три на дню.

- Что ж это, за шутка такая? - осторожно поинте­ресовался Прохор Филиппович.

- Весёлая шутка, большевистская. Сам увидишь. Я б без подмоги управился, да сноровка моя уже не та, а инженер, шустрый-шельма, как таракан, его попри­держать бы, пока к месту поспею. Тут точность важ­на…

- Точность?

- Ты слушай! Консо-консомолец твой…, наш то есть, по чётным числам ходит в столовку "Светлый путь". По площади, мимо забора. Талон значит ему положен. Ты его останови, вызнай шо вам с Врангелем потребно и бежи оттеда. Но наперёд свисни, будто так, от радости чуйств. То, мине сигнал…

И истопник ещё долго костерил изобретателя и советскую власть, но главный по общественному транспорту его уже не слушал.

"По четным дням… Прекрасно. Нашёл! Нашёл интеллигентика! Отыскал и безо всякой Эврики!"

Глава десятая

Уже в дверях Прохор Филиппович услыхал голос "половины".

- …пока под ручку гуляете, ему по близорукости может и ничего. А как поженитесь? Ох, прям беда! Надо чем-то другим брать, раз квашеная капуста не помогла. Стараться, - скрытая развешанным на кухне бельём (после того, как у Марии Семёновны украли с чердака наволочку, она предпочитала сушить стирку дома) супруга говорила громко и назидательно.

- Я стараюсь, - ныла в ответ свояченица. - Учу вон, Карла Маркса, "Манифест коммунистической партии"…

- Удумала! Нешто манифест сиськи заменит? Раз­ве только, Карла твой так рассуждает, единственный в цельном свете. А ты слушай больше. Нет, мужчина-то он, конечно, осанистый, кто спорит. Вишь, бородища какая! Но ведь старый, до девок не внимательный, и если даже он жену за один марксизм полюбил, ещё во­прос, был ли потом доволен…

- Вообще, товарищ Маркс про семью очень сер­дито пишет.

- Вот! А Кульков к тому ж молодой. Ты не гляди, что слабогрудый. Ну, как он очки-то сымет и Щорс на вороном коне, а ему манифест какой-то суют. Нет, раз ухватить не за что, бери уютом, заботой. Чтобы он у тебя из дома выходил как… Ну, я не знаю. Как…

- Щорс на вороном коне?!

- Ну без коня, конечно. Но обихоженный. Что б понимал, о ём-дураке пекутся и не привередничал по­напрасну. Что б всё ладно, да складно. Как вон у нас с Прохором.

- Только б отыскался…

- Объявится. Давай пока на картах раскину. Сядь- ка на колоду. Да юбку подбери, экая ты…

- Экая! Вдруг он утонул…

- Коли утоп… - "половина" на минуту задума­лась. - Это блюдцем надо вызывать. Пришёл, так по­читай точно мёртвый.

- И-ии-иии…

- И вообще, коли о покойнике думаешь, духу любопытно, что именно. Вот он и сам, али какая его наиважнейшая часть и являются. Может и твой, очка­ми сверкнёт. Помню, в деревне, - Мария Семёновна понизила голос, главный придвинулся ближе, - в во­семнадцатом, комиссарша в болоте хлеб искала, да и сгинула. Так кажную осень нашим мужикам, в амба­рах, её "эта", являться стала, обособленным образом. Шуганут её, бывало, лопатой от жита, она взвизгнет и убежит. Тьфу, срамотища…

- Я, Мань, вот… Я принёс… - обнаружил себя ГПОТ, просунув калошу меж простыней. Женщины обмерли.

- Напугал, леший! Зачем же с ей на кухню-то? Выбросил бы куда по дороге. Чего хлам в дом тащить?

- Ты ж, сама велела, чтобы… - покосившись на Лидочку, он запнулся. - Чтобы того…

- Я? Что я? Ну да, говорила… - Мария Семёновна, в свою очередь, перевела взгляд на разинутый рот се­стры. - А-а я вспомнила энтого… С третьего этажа… Девкина. Человек он небогатый. Приспичит обуться, хошь-нехошь покупай пару. А зачем инвалиду пара? Лишний расход.

Главный по общественному транспорту снова от­метил умение жены находить простые решения. К со­жалению, в ситуации с трамваями крестьянская сме­калка Марии Семёновны была бесполезна.

"Не с кем поговорить… не с кем! Хоть вправду спи­ритический сеанс устраивай" - Прохор Филиппович посмотрел на свояченицу, та притихла сидя на карточ­ной колоде. Он горестно вздохнул и вышел.

Действительно, если б перед товарищем Марксом разделась в конке какая-то мисс, он написал бы Энгельсу и дело с концом. Но ГПОТ ни писать, ни телефонировать Энгельсу, по понятным причинам, не мог. И мысль о спиритизме пришла к нему не случай­но, однако столь бесцеремонно воспользоваться чужим другом не позволяла совесть. Да и не владел Прохор Филиппович иностранными языками, прямо скажем.

А вообще, не так давно, в городе практиковал за­езжий медиум, за вполне умеренное вознаграждение вызывавший обывателям (в зависимости от интереса), кому старца Григория, кому Соньку Золотую ручку, а партийцам, соответственно, Ильича. Но если первые двое вели себя пристойно, то неугомонный дух вождя мирового пролетариата безобразничал, скверносло­вил и затихал только при виде фотографии опально­го Зиновьева. Кроме того, поскольку, для привлечения товарища Ленина, в качестве подлинного материала использовался затёртый до дыр номер "Искры", в го­роде начались пожары. Вмешалось ОГПУ и медиум исчез. К слову сказать - те, что успели воспользовать­ся его услугами, остались весьма довольны результа­том, особенно в амурных делах. Так, посетившая се­анс Полина Михайловна, отзывалась о маге в самых восторженных выражениях и даже показывала ГПОТу несколько двусмысленное пятно на шее, якобы остав­ленное не в меру разошедшимся первым председате­лем Совнаркома.

Но, нет! Прохор Филиппович не верил ни в спи­ритизм, ни Полине. Попозже, к восьми часам, он при­гласил домой коллег-управленцев. Тёртых тузов, това­рищей по совместным партийным заседаниям. Правда, откликнулись не все и не сразу. Так командир пожар­ной части, по привычке опоздал, а начальник почто­вой службы вообще не дошёл, всё же шестеро были на лицо.

Судили-рядили. Главврач Фаддей Апомидонтович Белкин настаивал на сугубо научной природе зага­дочного явления, уверяя, что это обычный массовый гипноз. Его не слушали. В городе Белкина не люби­ли, а комендант "Пузырёвских" бань Иван Иванович Хрящов, со свойственной ему прямолинейностью и вовсе называл доктора за глаза "интеллигентской за­дницей". Лишь когда доктора утвердил Наркомздрав, категоричный Иван Иванович начал опускать в своей характеристике обидное прилагательное, и то неохот­но, и не сразу.

- … наверняка, компетентные органы пригласили какого-то известного психиатра и исследуют граждан на лояльность.

- Тебя самого, Пирамидонтыч, за такие слова, не худо бы исследовать, - скривился Хрящов.

Главврач, по натуре - перестраховщик, заёрзал на стуле, два раза сам себе сказал "так-с" и вдруг заторо­пился к захворавшему катаром родственнику Удержи­вать его не стали, словно обрадовавшись возможности переменить тему.

- "Катар", - снова заговорил комендант "Пузырёвки", когда доктор откланялся. - Понимал бы чего, в катарах. А-то, гипно-оз!

- Угу, - промычал набитым ртом Никита Савич Севрюгин, чрезвычайно толстый гражданин, заведо­вавший столовой фабрики "Имени Коминтерна". - В двадцать шестом приписал мне мозольный пластырь, с тех пор прибавляю по пуду в год. Уж и в новый ко­стюм не влезаю.

Севрюгин медленно поднялся, повернулся к си­дящим за столом сперва одним боком, затем другим, похлопал ладонями по брюху.

- Костюм хороший… Из того букле, что ты Артемий Капитонович… - обратился он к директору магазина Промсоюза, но осёкся. Артемий Капитонович тоже было стушевался, а затем они хором принялись бранить доктора Белкина и докторов вообще.

- Знаешь, Прохор Филиппович, - вернулся Иван Иванович к прерванному разговору. - Ты, нижние стёкла в трамваях, те что поднимаются, распорядись закрасить, от греха. А вагоны, пусть будут как в бане, "женский" и "мужской".

- Верно, - поддержал заведующий рынком Гирин. - Только дамские, пусти первыми, чтоб без жалоб, к последним на "колбасу" пацаны цепляются…

- Мальчишки, что. От них вреда не много. У меня вон, в столовой комсомолки санитарный ликбез устро­или. В дверях встали, - пожаловался Никита Савич. - Которые рабочие с грязными руками, тех обедать не пустили. Полфабрики голодными оставили. Два бака борща, второе… Всё псу под хвост! А если они завтра ещё что проверить захотят?

- Значит, и трамваи, их работа! - мрачно кивнул Артемий Капитонович. - Белкин прав. Вычисляют…

- Вычисляют кого? - Прохор Филиппович встре­вожился.

Только на днях он слышал как какой-то студент, неопрятный и золотушный, говорил приятелю:

- … недотрога. У нас новенькая, тоже закочевря­жилась. Никакой пролетарской сознательности, жмёт­ся да жмётся. Я, брат, сразу спознал чужеродный класс. Ребята, говорю, она или поповна, или того хуже. Стали карточку выверять и аккурат, в точку. Происхождение неверно показала. Преднамеренно! Чтобы на курс по­ступить.

Всё так. Но ведь он - ГПОТ не "кочевряжился", он всегда - как велено. Неужели из-за дяди? Чушь, для этого не надо морочить людей в трамваях, на такой случай есть ОГПУ Скорее уж можно было предполо­жить, что гипнотизёра наняли комсомолки общества "Долой стыд". Года три назад в прессе появлялись со­общения об их пропагандистских акциях в московском транспорте. Да Прохор Филиппович и сам не единож­ды заставал девушек за непристойными выходками.

Раз, проходя мимо священнослужителя… Но таким образом молодёжь боролась с религиозным наследи­ем прошлого, тьмой, невежеством. Ещё, в набитом кинозале… Тогда, комсомолки очищали лучшие ме­ста от разной старорежимной сволочи, которая, зажав свои утончённые носы кисейными платочками, лете­ла из партера как от агитпропа. Но зачем устраивать обструкцию ему, человеку партийному, на кресло ко­торого никто, кажется, кроме Селёдкина и не зарится. Или попросту пакостят?

ГПОТу сделалось не по себе. Он опять оглядел присутствующих. Гости явно тяготились застольем, по существу говорили вяло и неохотно. В их равнодуш­ных лицах читался приговор.

Наконец, Артемий Капитонович поднялся:

- Что ж, утро вечера мудренее…

Глава одиннадцатая

Наутро в маленький неприметный особняк в са­мом центре города доставили восемь писем. Одни были отпечатаны на машинке, другие старательно выведены от руки, но все восемь начинались фразой: "Считаю своим долгом сообщить…", а далее сообща­лось (да весьма подробно) о "тайном" собрании и при­чинах его вызвавших, о родственниках руководителя трамвайного депо. Между делом упоминалось о гру­бости кондукторов и задержках на линиях. Приплели даже проведённую Прохором Филипповичем, на реке за городом, выездную летучку с секретаршей Зингер. Но ничего этого ГПОТ ещё не знал. Ближе к полуд­ню, движимый решением так или иначе выловить Кулькова, он показался на углу "Институтской".

У противоположного её края маячила, мужиков в тридцать, небольшая толпа, перед которой, с истин- норусским форсом, лихо осадил извозчик. Заквакала гармошка. До слуха донеслось пьяное:

- Эх, яблочко, куда котисьси? В ГУБЧКа попа­дешь, не воротисьси…

"Свадьба что ли?" - подумал главный по обще­ственному транспорту, глядя как в пролётку набилось человек шесть. Все - толпа, седоки и возница, словно по-команде, вытянув шеи, уставились в ближайший переулок. Несколько минут длилось ожидание, но вот, толпа зашевелилась, загалдела, раздались радостные возгласы. Хлестнув свою саврасую, с вплетёнными в гриву цветными лентами, извозчик помчал, понёс­ся вдоль рельсов, а из переулка, нагоняя экипаж, вы­летел трамвай. И хотя, нельзя не признать - техниче­ский прогресс неумолим, только и лошадь "за здорово живёшь" сдаваться не собиралась. Половину пути: и вагон, и праздные гуляки прошли, если так можно вы­разиться, ноздря в ноздрю. Извозчик ухмылялся всей рожей, его пассажиры улюлюкали, тыча пальцами в юную вагоновожатую, с пылающими щеками и блед­ной обнажённой грудью. Больше за стеклами ничего и никого видно не было. Кондуктора в салонах, ско­рее всего, легли на скамьи. Ещё миг и безумная скач­ка прекратилась. Возница стал рядом с окаменевшим Прохором Филипповичем, получил причитающиеся. Довольные аттракционом бездельники, посмеиваясь вылезли.

- Присоединяйся, гражданин-хороший, - извоз­чик махнул кнутовищем на ту сторону площади, где, к не уменьшавшейся очереди, уже подкатил другой "гужеед". - Всего пятиалтынный, а удовольствие, что твоя фильма.

- "Фильма"! - завопил ГПОТ, бешено сжав кула­ки, ему не хватало воздуха. Опасливо покосившись на "припадочного", мужик "занукал" на, тяжело поводя­щую боками, лошадёнку, поворотив от греха оглобли, а главный по общественному транспорту кинулся к островерхому киоску "Соки и воды", хрипя как астма­тик, - Пожа… Пожалуйста…

Наблюдавшая сцену, испуганная продавщица поставила перед ним сразу два стакана сельтерской "Степан Разин". Прохор Филиппович выпил залпом оба, даже не почувствовав вкуса, и лишь понемногу собравшись с мыслями, опять, как во время инспекции с Селедкиным, подивился отсутствию милиции. Во­обще, создавалось впечатление, будто те - кому следу­ет и понятия ни имели о творящимся у них непосред­ственно под носом. ГПОТ и сам много бы дал, чтобы оказаться где-нибудь подальше, ничего не видеть, не слышать, но уйти было нельзя. Находясь в двух десят­ках шагов от института (расстоянии, не позволявшим очкарику сразу разглядеть его через свои стёклышки и улизнуть), Прохор Филиппович пристроился к кру­глой тумбе с наклеенной афишей.

- Кукла с миллионами. Межрабпом-фильм. В ро­лях: Ада Войцик… - только и успел прочесть главный по общественному транспорту и тут из ворот показал­ся Кульков. По-учёному заложа руки за спину и нелепо выбрасывая носки, инженер шёл к киоску.

"Точно блоха, - вспомнил ГПОТ характеристику истопника. - Ишь, марширует, "академик". Ну, пого­ди! Ты у меня женишься! Сам, лично в ЗАГС сволоку". Всё также скрытый тумбой, главный по общественно­му транспорту осторожно, на цыпочках забежал изо­бретателю в тыл и, поборов сильное желание поддать коленом, сграбастал очкарика за шиворот. Что делать дальше он не знал, поэтому, зло сопя, предоставил Кулькову выпутываться из сложного положения само­му.

- Про-прохор Филиппович, здрасьте… - интелли­гент явно струсил. - А, я-я не виноват…

- Да, ты не причём!