А потом – все больше, больше, но такие, чтоб никто не обнаружил. Чтоб один, два, пять, двадцать пять человек экипаж. Но чтоб она могла куда угодно прийти и всем там угрожать. А уже затем, постепенно, можно вновь дойти до плавающего сарая, плавающей горы… А можно и не доходить – все зависит от того, какие появятся задачи. Но начинать сразу с горы – надорвешься.
Впрочем, это нормально.
Флот России уже много раз погибал безвозвратно. Сначала при Анне Иоанновне, потом при Цусиме… Погиб флот при Цусиме, а к Первой мировой войне в нужном месте были построены нужные корабли, причем достаточно по тому времени современные, и воевали неплохо… Потом – Великая Революция, опять все гибнет и все строят заново, потом Великая Отечественная, опять потери, опять строительство… Это нормально. Все при деле. Никто не в обиде. Никто не в обиде, когда он гибнет, никто не в обиде, когда его вновь возрождают.
Так что какой нам нужен флот – это жизнь покажет. Она же все равно умнее всех конструкторских бюро и представителей военной приемки или всех разрабатывающих военную стратегию. Она все равно богаче. К примеру, взрывает кто-либо метро где-нибудь в Англии, и сразу появляются новые задачи. Англичане прозревают, все остальные тоже вместе с ними, и все бегут строить, ну, скажем, подслушивающие устройства, способные подслушать переговоры террористов еще в материнской утробе.
Начните с малого. Но сделайте это малое уникальным. И людей подберите уникальных. Скажем, чтобы тот же пограничник, уходя в море, знал, что на берегу его ждет хорошее жилье, чтобы он знал, что при увольнении в запас после десяти лет пограничной службы его ждет приличная пенсия и замечательная квартира. Причем не у береговой черты. Что у него вахтовый метод: то есть его семья здесь не живет, а живет, скажем, в Подмосковье, рядом с учебным центром, где он готовится к охране морских рубежей.
Кстати говоря, гораздо легче людей возить туда вахтовым методом, чем развивать у черта на куличках всю инфраструктуру. Отработал задачи в учебном центре на тренажерах, полетел нести вахту на границе. На границе задачи выполнил, полетел обратно в учебный центр – учиться на основе каких-то новых тактических вариантов, появившихся за это время.
Весь мир уже давно "пляшет от человека".
Если человек садится в трактор, то он не должен в нем уставать: ведь при этом теряется его работоспособность. Если хотите повысить производительность труда, то есть в данном случае боеспособность, то сделайте так, чтобы человек выл от восторга оттого, что он попал на корабль! А не выл, как собака, оттого, что он попал куда-нибудь на остров Русский, где можно сдохнуть. Чтобы он был счастлив оттого, что вот оно море, вот они волны, а вот он браконьер, которого он сейчас разбабахает в дым. Надо поменять само отношение: у нас всегда сперва железо, а где-то там, под железом, человек. А надо наоборот: чтобы на флот шли не последние двоечники, которые в училище подались, чтоб от армии откосить, а люди, которым хочется служить. Которым нравится ходить в море. Ведь все люди – разные. И среди них всегда можно найти таких, которым нравится скакать по волнам, летать по небу, прыгать оттуда с парашютом. И их очень много! Надо просто сделать так, что бы они знали, что, скажем, пограничник вот здесь будет получать… Ну много! Не надо, чтобы этих пограничников здесь была тысяча. Пусть будет пятьсот. Но – хороших. А то: у меня есть поле арбузов, но они все гнилые. Зачем оно мне? А если у меня один арбуз, но хороший, я и съем его с удовольствием.
Флот – это не железо.
Флот – это люди. А если иначе – это не флот.
* * *
Мне на день рождения подарили чайные чашки. У меня родственники все мои чашки переколотили. Поэтому я объявил этот год годом "Чайной Чашки". Чтоб все дарили. Прошлый год был годом "Носка". У меня кончились носки, и поэтому я объявил год годом "Носка", и мне все дарили носки. Самому-то все никак не купить, а тут нанесли – в жизни не переносить. Это очень удобно. А до этого был год "Лезвий" и год "Трусов".
Смех – враг секса. Я вчера это выяснил, общаясь с женой. Если женщину смешить, то она уже ничего не хочет. Да и сам ты ничего не хочешь. Так что успешно размножаются только угрюмые люди. А веселые размножаются только с превеликого отчаяния.
Пример – я. Столько времени – и один детеныш. А все потому, что хохочу.
* * *
На Балтике подорвано и затонуло несколько судов со снарядами. С ипритом.
Ими пытались забросать Ленинград в блокаду.
Оболочка снарядов сгнила, но иприт очень плохо разлагается водой, а посему в боевом состоянии. Лучшее, на мой взгляд, одевать такие суда в бетонные саркофаги. Доставать и дегазировать – очень дорого. А так забетонировал, и пролежит еще тысячу лет. В химии главное правило: не тревожь.
На Ладоге есть островок, где во времена Берии испытывали радиоактивное оружие. Идея такая: взрывается бомба, начиненная короткоживущими радиоизотопами, и все вокруг дохнут от лучевого поражения. А то, что существуют еще и долгоживущие, никого не волновало. Островок до сих пор закрыт. Уровни радиации там ух какие. Там правильно решили: не тревожить. Само сдохнет. То же и с ипритом. Забетонировать и не вытаскивать монстра.
* * *
Залотуха попросил расписать ему приготовление, выход в море и ракетную атаку. Это ему нужно для сценария. Я расписал.
Приготовление к выходу в море
На корабле объявляется боевая тревога. В центральном по каштану старпом: "Боевая тревога!" Отсеки докладывают о готовности: "Первый к бою готов! Присутствуют все!" – "Десятый к бою готов!.." Опрос идет первый-десятый, второй-девятым и т. д., потом докладывают рубки.
"Корабль экстренно к бою и походу приготовить!" В каждом отсеке включаются приборы, прогреваются механизмы,
"Осмотреть кабельные трассы, системы ВВД, гидравлики, забортной воды, фильтры ФМТ-200Г". Доклад по этой команде в той же последовательности, что и прошлые доклады: "В первом по местам стоят к осмотру кабельных трасс, систем ВВД… и т. д.".
Через 10 минут опрос отсеков и их доклад: "В первом осмотрены кабельные трассы…"
В это время поднимаются выдвижные антенны. Это красивое зрелище.
Готовятся к провороту обе линии валов. Центральный: "Проворачиваются обе линии валов. От линии валов отойти!"
Объединяется запас ВВД. Центральный: "Переключается система ВВД. Отойти от перемычек!" Бах! Трах! – удары, шипение воздуха.
Центральный: "Продуваются цистерны главного балласта!" Проверяется закрытие клапанов вентиляции, открываются первые и вторые запоры (кингстоны) ЦГБ, подается воздух, и он вырывается с шумом, с ударом на поверхность, у борта возникают фонтаны воды. Красиво.
"По местам стоять к проверке прочного корпуса на герметичность!" Центральный собирает доклады, потом подает сигналы звонком и голосом: "ЦДП! Открыть переборочные захлопки по вытяжной! Открыть первый и второй запоры!" Задраивается верхний рубочный люк. "Задраен верхний рубочный люк!" Два звонка. "Пустить вытяжной!" Пускается вытяжной вентилятор, снимается давление воздуха в лодке, потом закрывается второй запор, стоп-вентилятор, закрывается первый запор, открывается второй. Слушать в отсеках. Вахтенные в отсеках следят за тем, возрастает давление или нет, и докладывают в центральный по очереди.
"Подводная лодка герметична! Сравнивается давление по вдувной! Отбой боевой тревоги. Готовность два. От мест по боевой тревоге отойти, командирам подразделений доложить о готовности к выходу в море!" Командиры БЧ прибывают в центральный и докладывают старпому: "БЧ один личсоставом укомплектован полностью. К выходу в море готов!"
Выход
"Швартовым командам приготовиться к выходу наверх! Форма одежды РБ, спасательный жилет!" Они готовятся и выходят. Открывается вахта вахтенного офицера на мостике, подходят буксиры, на корабль прибывает командир, ему докладывает старпом о готовности, играется боевая тревога.
"По местам стоять, со швартовных сниматься! Отдать носовой! Отдать кормовой!" Поехали.
Буксиры отжимают лодку от пирса, у нее работает винт. Они с боков прилипают к ней и ведут ее на выход из бухты. В момент выхода из горла бухты: "По местам стоять, узкость проходить!"
Прошли. Буксиры отстают. Дальше лодка идет сама в надводном положении.
В точке погружения: "Приготовиться к погружению!"
Заполняются ЦГБ, кроме средней. "Принят главный балласт, кроме средней! Слушать в отсеках!" Лодка погружается по рубку. Все покидают рубку. Последним в лодку сходит командир. Он задраивает верхний рубочный люк (после него старшина команды трюмных проверяет закрытие).
"Задраен верхний рубочный люк! Перейти на таблицы подводного хода!"
"Погружаемся на глубину тридцать метров! Осмотреться отсеках!" Доклад.
"Боевая готовность два! Первой смене заступить!" Заступление, доклад.
"От мест отойти!" Лодка под водой следует в заданный квадрат.
Ракетная атака
Центральный: "Готовность к старту один час. Центральному посту готовность номер один". Ракетчики готовятся, готовятся РТС, акустики ("БИП, акустики. Горизонт чист" – периодический доклад), БЧ-5 удифферентовывает лодку. "Всплываем на глубину сорок метров, слушать в отсеках!" Лодка подвсплывает. В это время активная подготовка ракетчиков и всего центрального. Доклады звучат красиво, но неподготовленному человеку они ничего не скажут. Это птичий фон.
"Боевая тревога! По местам стоять к всплытию на сеанс связи, определение места!" Лодка всплывает на семнадцать метров. "Глубина семнадцать метров! Осмотреться в отсеках!" Начинается сеанс связи. Связист: "Товарищ командир! В наш адрес идет персональное… сигнал (например, "Сталактит")".
"Боевая тревога! Ракетная атака! Погружаемся на глубину сорок один метр (старт подводный)". Опять птичий фон центрального. Команды совершенно ни о чем не говорят неподготовленному человеку. Подготовка к старту завершена. Последний доклад ракетчиков: "БЧ-2 к старту готов!"
"Старт!" (командир БЧ-2 репетует своим "Старт!")
Через полсекунды: "Стартует первая!" Еще полсекунды: "Стартует вторая!" И т. д. до четвертой. В серии по четыре ракеты. Может быть по восемь.
"Ракеты первой серии стартовали". Лодка погружается глубже, уходит.
* * *
Собрались старички из нашего отдела. Отдела регенерации и очистки Первого Института (институт ВМФ). Вспоминали. Мы накрыли для них стол, а они говорили, говорили, говорили. Валентин Николаевич Пероцкий отвел меня в сторону и сказал: "Я твои "72 метра" на столе держу. (Пероцкий попал в отдел к химикам давным-давно. Он из механиков. Прекрасно знает водолазное дело. Организовывал тренировки, спуски под воду.) Эта история меня за сердце взяла и не отпускает. Я всю ночь потом не спал. Все вспоминал. Вот это подныривание. У нас здоровенные мужики не могли решиться поднырнуть под тубус. А потом все тренировки сняли. А они так важны были. Психологически. Очень важны. А у тебя там здорово. Из отсека в отсек. И каждый раз не знаешь, найдешь ли там воздушную подушку. Я и сам погружался и доставал. Люди ведь с ума сходят, пока там сидят. И потом, здорово. Сильно. И технически все безукоризненно. Они же у тебя не спаслись".
Я ему сказал, что не все понимают, что они не спаслись. "Да, это трудно понять. Это через себя надо пропустить".
Потом говорили о том о сем, шутили. Я люблю этих стариков.
* * *
Вольных люблю. Я сам вольный. Это слово соперничает с "довольный". То есть "вольный", но "до". Вольный с пределом. Я – вольный без предела. И это меня пьянит.
* * *
Недавно близкие мне сделали подарок. Они подарили трусы.
Я их случайно надел. Этот невод для гонад доходит мне ровно до подмышек. А в тесных джинсах он скручивается и превращается в то, что я называю "тамбу-ламбу". Ты уже смеешься?
* * *
Генерал Кожемякин однажды сказал: "Родине служить нужно. И это у нас не отнять!"
А я и не знаю, что к этому добавить.
Долг, на мой взгляд, это нечто, передаваемое матерью своему ребенку уже при зачатии. Что-то вроде СПИДа.
И в появлении этого "что-то" в организме матери повинно, скорее всего, государство.
Иначе не объяснить тот жар, с которым оно, государство, отстаивает у граждан свои права на слово "долг".
* * *
О монетизации льгот.
Монетизация – это, судя по всему, превращение льгот в монеты.
Монеты у нас все невеликим достоинством – максимум десятка. То есть льготы превращаются в невеликие деньги.
Люди неожиданно поняли, что к ним в карман залезают.
У карманников это считается потерей профессионализма.
* * *
"Надо контролировать свои следы! – говорил генерал Кожемякин на собрании офицеров. – Уверен! Они приведут нас или в наше дремучее прошлое, или же в не менее дремучее будущее!"
Я давал интервью РЕН-ТВ по поводу ненормативной лексики в моих произведениях.
Надо было защитить мат, как единственное наше непроходящее национальное достояние.
Я сказал, что у русских существует два языка. Один – на котором говорят, и другой – на котором все время хотят говорить.
Я сказал, что русский язык– язык молодой, и потому он все еще в движении.
Он очень необязательный.
Вот, например, английский язык – на первом месте подлежащее, потом сказуемое, далее обстоятельство места и прочее.
В русском все может быть не так, не на тех местах, и подлежащее может стоять в конце, а глагола может вообще не быть, и роль сказуемого выполняет не поймешь что. Отсюда и недоумение, необязательность.
То есть при длительном пользовании русским языком у общающихся возникает усталость, и они начинают полагать, что раз уж они поговорили о деле и ощутили после этого некоторое недомогание, то его – то дело – можно и вообще не делать, потому как разговор о деле – это уже само то самое дело и есть.
То есть ответственных не найти.
То есть нужен еще один язык – более конкретный.
Это язык мата. Потому что если уж тебя послали, то не возникает сомнений в том, куда следует направить свои стопы.
Можно, конечно, запретить мат, но у нас он выполняет роль предохранительного клапана.
Хотите лишиться клапана, чтоб все тут взлетело к едрене матери?
Правильный ответ: нет.
Тогда терпите.
* * *
Я могу плыть в море несколько часов. Лишь бы вода была теплая.
Через час плавания получается хороший гребок и скольжение.
С водой не надо сражаться. Надо просто ловить ее дыхание.
Усталости в воде нет.
Через четыре часа плавания начинает казаться, что так плыть можно вечно, а еще начинает казаться, что можно вообще не дышать, и сначала ты дышишь на два гребка, а потом тебе хватает этого воздуха на четыре гребка; а руки и ноги ты видишь вроде бы со стороны. Ты замечаешь, как они здорово устроены, и работают, как весла, словно деревянные.
И в то же время тело твое изгибается в такт воде.
Волна в море всегда есть. Пусть даже небольшая, только зыбь.
Но эта зыбь с берега, а в воде она до полуметра. И все равно плывешь, справляясь с волной.
Меня как-то спрашивали: "А сколько вы проплаваете?"
На что я отвечал: "Ну, я уплываю часа на четыре. То есть от завтрака и до обеда!" – "Это понятно, но сколько же это километров?" – "Километров? Я плаваю от мыса до мыса!"
В море с километрами трудновато. Все зависит от самого моря. Если на море полный штиль, можно делать по четыре километра в час, а если зыбь, то по ветру можно идти со скоростью три с половиной, а против ветра – не более двух с половиной. Так что километры никто не считает. Считают время. За четыре часа десять километров – значит, был ветер, и все время пришлось идти против него. А если за то же время прошел шестнадцать километров – это значит, что был штиль.
За те четыре часа, что проводишь в море, совершенно немеет язык.
В рот при вдохе и выдохе все равно попадает соленая вода, вот она и творит с языком чудеса.
А еще при выходе из воды надо бы вспомнить, что надо опираться на всю ступню, а то ты, как русалочка, норовишь встать на цыпочки.
И еще хорошо бы какое-то время перед выходом поплавать брассом. То есть все время ты плыл кролем, и ноги и руки у тебя привыкли только к этому движению и совершенно разучились сгибаться.
Так что надо бы их немного посгибать.
Вышел на берег, усталости нет. Она появится потом. Только лег на спину, как она – тут как тут – навалится, рук не поднять.
Поэтому после дистанции лучше бы побродить с часик, успокоиться.
А судорога если тебя схватила, то лучше бы о ней не думать. Больно, конечно, и боль заставляет переносить твое внимание на ту ногу, которую схватила судорога, а ты переносишь внимание на руки, и она тебя отпускает.
Не сразу, конечно.
В море встречаются рыбы.
Кефаль так оттопыривает передние плавники, что, плавая у дна, более всего походит на пингвина, идущего по суше. Она совершенно тобой не интересуется. Может плавать на расстоянии вытянутой руки.
Очень любопытны скаты. Один скат орляк долго плыл рядом со мной.
Потом он отстал – видно, кончился его охотничий участок.
* * *
Выступал министр обороны господин Иванов, и он сказал, что в недалеком будущем срочная служба будет 12 месяцев, а все остальное будет охранять нас по контракту.
Ну что ж, все, знаете ли, эволюционирует, что не радовать не может.
Вот так медленно, не сразу, не вдруг, не абы как мы от конницы Буденного и ополчений Минина с Пожарским перейдем к современным воззрениям на оборону страны.
* * *
Меня спросили: а охрана границы? Как вы относитесь к пограничникам?
Да я к ним хорошо отношусь, очень хорошо.
Только вот в мире уже давно существует наблюдение из космоса, аэропланы, летающие неделями, аэрофотосъемка с передачей снимков в центр обработки, приборы ночного видения, автоматические видеокамеры, инфракрасные лучи и еще множество других, похожих на все только что перечисленное чудес.
А у нас в основном – пацаны вдоль границы.
* * *
Как я завидую читателям! Некоторые еще не читали Покровского! А я-то его наизусть знаю, так что остроты уже нет. И еще я им завидую вот из-за чего: некоторые из них видели Покровского.
А я-то его, к сожалению, никогда не видел. То, что в зеркале утром, – не считается. Это все не то. Я не видел его со стороны: вот иду по улице, а тут меня кто-то за рукав дергает и говорит: "Смотри! Вон Покровский идет!" – и показывает мне этот кто-то на мужика впереди. Такого еще не было.
Хотя нет, видел. Однажды снимали его в передаче, а потом я видел, и он мне совершенно не понравился. Плюгавенький какой-то.
* * *
На книжной ярмарке в Париже побывали наши писатели. У нас очень много писателей. Их даже пригласил французский президент. Там же, на встрече, был и русский президент. Президенты обменялись речами. Наш смог вспомнить тот факт, что все мы воспитывались на произведениях Виктора Гюго, Александра Дюма и этого… как его… который "Капитана Немо" написал… ну, этот… Жюль Верн, вот!
Не наш президент вспомнил Пушкина.
Так что три один в нашу пользу.