* * *
Генерал Кожемякин: "Пассионарии – это, конечно, хорошо! Но кто же служить будет?" Служить будут апассионарии.
* * *
Мне снится сон: я на нашем балконе в Баку. Мы сделали этот балкон сами: наняли людей, и те вбили в стену рельсы, а потом все это обросло стенами, крышей, окнами. Мне эта конструкция всегда казалось ненадежной, и вот во сне я на этом балконе, в Баку. Дует сильный ветер, вихрь, просто ураган, он срывает крышу, вырывает рамы, а стекла, оказывается, сделаны из плексигласа, и они просто вылетают, а я держу одной рукой еще не вылетевшие, а другой ищу подходящий болт, чтобы вставить, закрепить, тянусь изо всех сил. Но все это вырывается, летит. И тут снизу поднимается мой сын с сестрой жены, Парой, и они (вихрь почему-то стих) поднимаются и входят в дом через балкон. Я спрашиваю, как они поднялись, а они показывают мне на пожарную лестницу, которая снизу упирается в наш балкон.
И в этот момент раздается жуткий хохот моей жены. Я просыпаюсь, оборачиваюсь, смотрю на нее. Она все еще спит и во сне храпит.
Теперь понятно, откуда были ветер и буря.
* * *
Конечно, современные лодки – это не чета лодкам Второй мировой.
Маленькие они, эти прошлые лодки.
А современные, особенно ракетные и атомные, – это нечто. "Акула" – 49 тысяч тонн водоизмещения. Гора железная идет под водой. Капитан Немо на них заблудился бы.
Страшно ли на них? Конечно страшно. Особенно когда чуть-чуть только начал изучать устройство.
На лодке надо знать ее устройство, и все попавшие ей внутрь сейчас же начинают ее же изучать. Так положено, заведено, без этого никак. Без этого ты на лодке ни к чему, ты не нужен, ты – балласт.
А когда не знаешь ни черта, тогда и не страшно.
Вот у меня был матрос Мукамбетов Алмазбек Акматалиевич. Хороший, добрый парень. Только спустился он с гор Киргизии и сейчас же попал на лодки в качестве "специалиста дозиметриста". После учебного отряда подводного плавания Алмаз по-русски знал только два слова: "шестнадцатый склад".
То есть поначалу Алмаз совсем не боялся подводных лодок. Отпущенный внутри лодки погулять, Алмаз ходил, как во Дворце Великих Моголов, все смотрел по сторонам. Огромное человеческое уважение светилось у него во взоре.
К третьему году он вполне сносно говорил на русском и даже был допущен к несению вахты.
Лодки, лодки…
Железо, кабельные трассы, гидравлика подъемных устройств, клапана – большие, маленькие, средненькие, огромные, огромнейшие; трубопроводы – тонкие, толстые, толстенные; электрические машины, трансформаторы, электрощиты, турбины, два вала, два атомных реактора и прочее, прочее. Казалось, что все это скручено, перекручено, переплетено и уложено вдоль бортов – с носа в корму, с кормы в нос.
А при быстром погружении на предельную глубину корпус лодки скрипит так, что кажется, еще немного – и он лопнет. А двери боевых постов обжимает – не открыть дверь.
А стоя на вахте, вахтенный отсека все ходит и ходит по нему по особому маршруту, заглядывая в выгородки и всякие закоулки – вдруг что не так, вдруг течь – вода, гидравлика.
Сидишь на посту, и на голову тебе ни с того ни с сего капает капля. Вскочил, провел рукой по голове – понюхал пальцы. Что это, что? Да ничего это. Это капает конденсат. Теплый воздух отсека попадает за обшивку, и влага из него оседает на корпусе лодки.
Как она оттуда капнула тебе на голову – один Аллах ведает.
А свист турбин? А шум вентиляторов, тихий рокот трансформаторов? Они здесь повсюду.
Тишина в отсеке настораживает. Ее боятся. Спишь, и вдруг тишина – немедленно проснешься.
А в реакторном отсеке прохладно и воздух свежий, вкусный. Это ионизирующее излучение постаралось – сообщило воздуху его вкус.
Запах дыма – немедленно: "Аварийная тревога! Пожар в отсеке!"
И отсек задраивается – из него никто не выйдет без команды. И люди в нем расхватывают средства индивидуальной защиты органов дыхания – эти убогие изолирующие противогазы – бегают по отсеку, разматывая шланги станций пожаротушения.
Вода! "Центральный! В трюм поступает вода!" – "Разобраться и доложить!" – разберутся и доложат. Первое, что делает вахтенный, обнаруживший течь, так это опускает руку в воду трюма и сейчас же помещает пальцы себе в рот – соленая вода или нет. Ему надо проверить это. Он даже не думает в тот момент о том, что вода может быть грязной. Да что там может быть или не может быть, она же из трюма – конечно, не горный источник.
А заклинка рулей? Заклинка больших кормовых горизонтальных рулей на погружение?
Ты стоишь, и в ту же секунду у тебя из-под ног уходит палуба. Ты летишь вперед, и на тебя летит незакрепленный ЗИП. ЗИП – это запасные части. Коробки, ящики, коробочки. Что-то обязательно не закреплено, вот и полетело.
Лодка на полном ходу зарывается носом, устремляется в глубину. Чем больше она погружается, тем сильнее обжимается корпус, тем меньше выталкивающая сила и тем скорее она продолжает падать.
"Пузырь в нос! Обе турбины полный назад!!!" – обычно это кричит командир, но механик в центральном посту и так все знает. Он действует, как автомат.
А лодка продолжает погружаться. Не успели. Инерция. Она движется в глубину по инерции, несмотря на то что обе турбины работают "полный назад".
В такие мгновения тебе кажется, что время течет очень медленно, что оно вообще не течет, что оно– как кусок плотной материи, и его можно резать или рвать кусками.
И выступает пот на лбу. Крупный пот, все тело влажное.
Можно продуть среднюю группу ЦГБ – цистерн главного балласта, и тогда лодка вылетит на поверхность, во всяком случае должна вылететь, и все уже готовы это сделать, команда "Продуть среднюю!" – вот-вот сорвется с губ, но вот лодка останавливается – это видно по глубиномерам, а потом медленно, вроде нехотя, устремляется назад – все выдыхают: "Уф!" – и кто-то обязательно говорит что-то, ерунду какую-то, например: "В следующий раз непременно обкакаюсь!" – и все в центральном начинают хохотать.
Смех. В такие минуты его не остановить.
Подводники вообще веселый народ. Тут развлекать тебя некому, поэтому все развлекают себя сами. Все артисты, все что-то представляют.
Может быть, потому, что все это, тебя окружающее, кажется несерьезным, а серьезное было только что: это то, что вся лодка чуть не провалилась на глубину, к чертовой матери?
А на земле, где-то далеко, в отпуске, все тоже кажется не серьезным, а потому не опасным, смешным.
Тут, на лодке, разыгрывают друг друга на каждом шагу.
Или рассказывают всякие забавные случаи, анекдоты.
"Вот слушайте! – говорит кто-нибудь в кают-компании. – У одной старушки была корова…"
Этим историям нет конца.
А потом идешь один в отсеке, и все кажется, что кто-то рядом с тобой есть. Резко обернулся – никого…
Такая жизнь.
* * *
Эй, Россия, с Великой Победой тебя. Уцелевших через 60 лет после нее усадят теперь в полуторки и 9 Мая провезут по брусчатке Красной площади. Не растрясли тогда на дорогах войны, растрясут теперь, через 60 лет.
Что это? Почему? Почему так в России? И с каких это пор? С Чингисхана? С битвы при Калке? Тогда у Чингисхана тоже была победа. На одного русича примерно сто человек.
А здесь – десять наших на одного немца. Он их из автомата поливал, а наши подбежали и голову ему голыми руками отвинтили.
* * *
Хотел во сне увидеть Хуана Карлоса. Видите ли, я всегда заказываю, кого я хочу во сне увидеть. В этот раз – Хуана Карлоса. Вот входит он в комнату, во сне, конечно, а в ней я, и я ему сразу: "Здравствуй, Хуан!" – А он мне: "Здравствуй, Саня!" – "Как там в Испании, Хуанито?" – "Хорошо в Испании, спасибо!" – "Как дети? Слышал, ты сына женил?" – "Да, славная пара!" – "А что, красивая девушка?" – "Очень!" – "Да и сын у тебя молодец!" – "Хороший парень!" – "А у тебя не могло быть плохого сына. Рядом с тобой он должен был быть хорошим!" – "Спасибо, Саня!"
Вот такой сон. И ведь приснилось же что-то похожее.
А на улицах утром продавали газету, где было сказано, что Ксения Собчак выходит замуж. Даже не знаю, что на это сказать.
* * *
В Питере памятник Александру Невскому хотят замандячить.
Дорогие чиновнички, хочется сказать, светлый князь Александр Невский бы вас с одного удара до седла развалил, а вы ему памятник.
Он с таким же малолетним хулиганьем, как и сам, из дома сбежав, на шведов напал. Верхом на лошади корабль захватил. От такой наглости они ему тут же сдались.
И денег он не воровал. Другой он был.
* * *
Тут помер один чинуша. Почил безвременно.
Его за взятки хотели взять, а он с расстройства концы отдал.
Так что слезы лили вчера по невинно убиенному.
Жаль, конечно, человека. Воровал и теперь только понимает, что зря.
* * *
С праздником Великой Победы! Не люблю я все великое. Кровью пахнет.
* * *
Ох, победа, победа…
У одного моего приятеля отец за войну от рядового до майора дошел. Он рассказывал это дело так: "Встаем в атаку. Бежим. Кричим "ура". И вдруг я понимаю, что я один кричу. Оборачиваюсь – точно, бегу в атаку один, остальных выкосили. После той атаки мне дали "сержанта". Так я до майора и дошел. Вставал в атаку, кричал "ура", а потом оборачивался – всех выкосили, один я.
Вставал в атаку взвод – выбивали весь взвод, вставала рота – роту выбивали, потом – батальон… так майора и дали. До Берлина дошел. Всегда в атаку вставал…"
А еще один солдат старый мне говорил: "Мы в атаку молились: "Хоть бы сразу убило. Только чтоб не мучиться!""
А операцию на Малой Земле нам преподавали, как неудачную операцию.
"Как можно бросать и бросать людей под снаряды?!! У них же все побережье было пристреляно!" – и это говорил нам Герой Советского Союза, летчик с обгорелым лицом и с культяпками рук. Его сбили над морем, и он с такими руками, в горячке, еще и до берега несколько часов плыл.
А катерники? Я говорил с катерниками. Спрашивал их про ту операцию по высадке десанта. Они говорил только одно: "Это был пиздец!"
А Берлинскую операцию очевидцы тех событий, ставшие потом военными историками, называли бестолковой. Каша. В огонь бросали новобранцев. Танки горели, как спички. Скученно и жутко горели.
И это победа? И это полководцы? Это войска Чингисхана – та же тактика лавины, человеческой массы.
* * *
Мне рассказали историю.
Он карачаевец. Из раскулаченных. Сосланы были под Пензу. Служить в армию его не взяли. Так что встретил войну на паровозе. Везли эшелоны на фронт. Паровоз, за ним – теплушки, набитые солдатами. Литерные поезда. На станциях они не останавливались.
Только на ходу хватали рукой такую специальную штуку. В виде ракетки. В ручке у нее было спрятано послание. Однажды, перед самой линией фронта, схватили такую штуку, а там записка: "Впереди немцы!".
На паровозе их было трое. Два железнодорожника и один особист. Только у особиста пистолет, во всем эшелоне оружия не было.
Он особисту и говорит: "Немцы впереди!" А тот вытащил пистолет, приставил к его груди и говорит: "Какие немцы? Вперед!"
Так и приехали к немцам – те полотно взорвали и засаду устроили. Остановили поезд. Особист высунулся, видит – впереди немецкие каски. Вытащил он пистолет и застрелился. Немцы потом долго к вагонам не подходили. После подошли, открыли дверь – а там солдаты русские битком набиты. Они солдат вывели, построили и в плен повели. А офицеров тут же из пулемета расстреляли.
А на паровоз немцы сунулись, и с ними переводчик: "Кто стрелял?" – "А вот он. Сам застрелился". – "Понятно. Полезайте под паровоз".
Полезли они под паровоз и там весь расстрел продержались, а потом немцы говорят: "Поехали!" А те им: "А как ехать? Вы же полотно взорвали!" Немцы: "И что теперь делать?" – "Переносите рельсы сзади вперед, ремонтируйте, поедем!"
Перенесли немцы рельсы, отремонтировали и поехали на станцию.
Так они на станции и жили. Немцы кормили, и они у них там работали, а потом станцию наши отбили, а немцы ее опять у них отобрали – переходила станция несколько раз из рук в руки, тогда и решили они бежать, пробираться к своим. Взял он немецкий пулемет и побежал. С ним еще несколько солдат наших пробивались. Один солдат ему говорит: "Пулемет тяжелый, ты его долго не пронесешь, вон сколько вокруг немцев валяется. Ты сапоги сними с кого-нибудь, а то у тебя ботинки, они быстро развалятся, там и нож у них бывает в сапоге. Все же оружие".
Нож он достал, сапоги достал, но с пулеметом не расстался. Так и прибежал с ним к нашим.
Наши их сразу под трибунал. Там ему задали только один вопрос: "Почему вас немцы не расстреляли?" В трибунале один с большими усами был. Он и говорит: "А чего с ними разбираться? Расстрелять их, и все дела!"
Интересно, немцы в плену кормили, а наши-нет.
На ночь их заперли в сарае. Часовой через дверь им говорит: "Вы, ребята, молитесь. Если усатый сказал, что расстреляют, значит, расстреляют!"
Так и вышло. Утром всех военных, что с ним к своим пробивались, расстреляли, а его – в штрафбат.
Первый бой он навсегда запомнил. Ночью занимали окопы и потом, ночью же, атаковали из них немецкие позиции. Иногда им рассказывали об особенностях местности, иногда не рассказывали. Все зависело от того, кто окопы сдавал штрафбату. Если хорошие части, то они и расскажут, и покажут, и в окопах гранат оставят. Штрафники ведь обязаны противника были голыми руками брать. Из вооружения – только винтовка да горсть патронов. Вот им гранаты иногда и доставались. А так – что в бою возьмешь, с тем и воюешь.
В первый бой его предупредили: "Ты в атаку прямо не беги. Там кусты впереди. Ночью не видно, глаза о ветки выколешь. Ты в сторону беги. Там яма. В яму ложись и жди, пока немец те кусты из пулемета скосит".
Так и сделал. Добежал до ямы. А потом немец начал так бить, что только через сутки все утихло. Потом услышал ночью с нашей стороны шепот: "Эй, штрафники, кто живой, ползи сюда!"
Так что воевал он с 1942 по 1945. В штрафбате. Три года. В Дрездене закончили. Комроты ему говорит: "Дело к концу, а у тебя ни одного ранения. Так что кровью ты не искупил. У тебя десять лет поселений, как у раскулаченного, три года ты отвоевал – на семь в лагерь пойдешь. Давай я тебя из вальтера подстрелю легонько. Вот ты и искупишь!"
Тот ему говорит: "Не надо. Немец не подстрелил, и теперь не надо!"
Не дал стрелять. А все было так, как комроты сказал: опять судили его и на семь лет на поселения. Под Пензу. Только он оттуда же и на войну попал. Так что, считай, домой поехал. К своим.
* * *
Вообще-то это государство всегда вело себя со своими людьми, как с покоренным народом на захваченной территории.
Сталинская военная машина проиграла гитлеровской военной машине сразу же. В первые дни войны. Победило ополчение. Через трупы, трупы, трупы.
* * *
Я всегда на стороне Бога.
Вот представьте себя на его месте: у вас вот-вот произойдет взрыв сверхновой звезды, и вы готовитесь, отсчитываете секунды, а еще у вас ненасытные черные дыры все втягивают и втягивают материю, а еще кометы, метеоритные дожди, просыпающийся разум на Сириусе и живая плоть океанов и морей, и вдруг, прерывая все это, слышится голос: "Господи! Пошли мне сто баксов!!!"
* * *
У меня нет отца с 16 лет, и поэтому я не знаю, как себя должен вести настоящий отец со взрослым сыном – что он должен говорить, и вообще.
Мы часто ссоримся, а потом долго не разговариваем, каждый сам по себе. Он такой весь ершистый, отвечает односложно, резко.
А был такой маленький-маленький, а потом вырос. Теперь вот сидит и дуется на меня.
А когда начинает говорить, то я тут же понимаю, что это не те слова, что та грубость, что слетает с его губ, не имеет никакого к нему отношения.
Просто он не знает нужных слов. Надо же ему что-то говорить, вот он и говорит что попало.
А так он меня любит, конечно. Они, нынешние, вообще лучше нас. Мы были злее.
Когда мой отец ушел от нас в другую семью, я пообещал, что не приду на его могилу.
Вот такое обещание в неполных 16 лет, и я его выполнил.
Я встретился с ним через много-много лет и сразу не узнал его – седой, чужой, не о чем говорить. Неужели это мой отец? Это тот, кто когда-то, в моем детстве, вернулся после поднятия где-то там целины, схватил и прижал меня к груди, и я задохнулся от чувств? Это он?
Ничего внутри у меня даже не шевельнулось.
Правда, я уже был подводником почти десять лет, а это мягкости не добавляет.
– Саня, пойдем чай попьем?
Чай – это примирение на нашем с ним языке.
Это я предлагаю ему помириться. Я же умный, большой, вот я первым и предлагаю мир. Главное, оставить его в покое минут на десять.
Одиночества они не выдерживают. Эти нынешние, маленькие хорошие дети, совершенно не выдерживают одиночества.
Не то что мы.
Хотя, наверное, никто одиночества не выдерживает. Да и незачем его выдерживать. Это я так.
От одиночества холодно спине. Мне часто было холодно спине.
Может быть, поэтому я теперь рад каждой улыбке?
В коридоре я его ловлю, цапаю в объятья:
– Ты меня извини, ладно? – Он смотрит в сторону и кивает– есть мир. Не хочется его отпускать, поэтому заводим с ним возню: – Жми папку! Души папку! А сильней можешь? Кто ж так душит? – И вот мы уже оба красные, распаренные, смеемся.
А потом к нему приходят друзья.
При друзьях он говорит со мной грубовато: "Когда приду, тогда и приду! Иду куда надо!" – Я понимаю, что это все бутафория, что ему надо выделиться среди друзей, показать чего-то там, я все понимаю, но мне обидно. Это похоже на предательство – пришел кто-то, а ты тут устраивал, согревал углы, а он пришел – и опять ветер по комнатам.
Хотя, наверное, это не совсем предательство – никто же не рассчитывает на то, что он всю жизнь будет за нас цепляться, когда-то надо и самому совершать ошибки – просто почему-то понимаешь, что комната может опустеть.
Вдруг это становится ясно. Очевидно.
Я – такой большой и сильный – готов к пустоте?
Конечно, я готов, конечно! Да! Пожалуйста, хоть сейчас!
Он ушел, дверь закрылась, и я остался один – ну что, как тебе?
Да нормально мне, нормально. И все у меня хорошо. Сейчас займусь чем-нибудь…
А ночью он может не прийти домой.
Я сказал как-то жене: