- Ну не может так бесконечно продолжаться! Кто-то должен уступить!
- Только не я! - Юлька распахнула дверь.
Придерживая на плече сумку, она бежала но тротуару.
- Что-нибудь случилось, девушка? - спросил молоденький лейтенант, открывая дверцу.
Фургон затормозил у подъезда училища.
- Спасибо! - Юлька помчалась вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки.
Галина Николаевна читала под настольной лампой. Юлька остановилась рядом, с трудом переводя дыхание. Коридоры были темны. Воспитательница дочитала страницу, перелистнула…
- Галина Николаевна…
- Иди спать, - сухо сказала та, не отрываясь от книги.
Юлька сидела на подоконнике в темной комнате, курила в форточку, думала, сосредоточенно хмуря брови.
Вдруг насторожилась, высунула руку за окно, замерла, нетерпеливо поглядывая вверх. И вот в ладонь ей звонко шлепнулась тяжелая холодная капля. Юлька бросила сигарету, открыла окно и подставила под капель обе ладони. Потом прыгнула на спящую Ийку, провела ей по щекам мокрыми руками.
- Весна, Ийка! Слышишь, весна!
- Ты с ума сошла, да? - захныкала Ия спросонья. - Конечно, весна - конец марта!
Сокурсники еще тянулись в интернат после репетиции, а Юлька уже бежала им навстречу, застегивая на ходу куртку. Задержалась у стола воспитателя:
- Я до десяти, Галина Николаевна.
- Нет, - коротко ответила та.
- Я успею, честное слово! Только туда и обратно…
- Ты лишена увольнения. Юлька остолбенела.
- За что?
- За опоздания. Я тебя предупреждала.
- Галина Николаевна, пожалуйста, - в отчаянии сложила Юлька руки. - Потом хоть месяц буду сидеть! Честное слово! Хотите, вот здесь сяду, рядом с вами, и буду сидеть. Только сегодня, Галина Николаевна! Хоть на час! Мне очень нужно, очень, очень…
- Сядь-ка, - Галина Николаевна указала на стул. - Садись, садись…
Юлька присела на краешек, готовая тотчас вскочить и бежать.
- Я тебе расскажу одну очень интересную историю, - Галина Николаевна коротко усмехнулась. - Видишь ли… - на столе зазвонил телефон, она сняла трубку. - Да, интернат… Добрый… Не зовем. Это служебный телефон, - она повесила трубку п сплела пальцы. - Да, так вот… Я представляю, что это за час, который стоит месяца. Но я вправе тебе советовать, потому что… В общем, послушай. Училась в МАХУ девочка из Смоленска. Давно, ты не родилась еще. Способная была девочка, конкурс в Праге выиграла, Большой впереди светил. И работала, работала… И устала… И встретился ей в этот момент необыкновенный, а может, наоборот - обыкновенный, нормальный человек, который взял ее за руку и повел в другую сторону. И увидела девочка, что есть, оказывается, совсем другая жизнь. Другая - без вонючих, потных раздевалок, без кровавых тряпок на ногах - где не надо каждый день "через не могу". Кое-как доучилась, вышла замуж, родила, кончила институт, жила легко и счастливо. Нормально… А через много лет, когда дети выросли, девочка вдруг огляделась и увидела, что пусто кругом, холодно. Жизнь-то не получилась, а если и было что-то, то там, в начале… А кто виноват? Сама виновата, и муж виноват, и дети виноваты. И тот, кого рядом не оказалось, кто бы за волосы к станку подтащил и носом ткнул: здесь твое… И пошла девочка работать в интернат, чтобы хоть… у чужого костра…
Галина Николаевна помолчала, разглядывая надпись на шариковой ручке.
- Пойми, Юля, я не хочу, чтобы ты через много лет плакала в последнем ряду, глядя на подруг… Ты просто устала за год. За все восемь лет. Это надо пережить. Перетерпеть. Это с каждым бывает. Это пройдет, Юля… Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь…
- Дайте увольнение, - сказала Юлька.
- Не дам! - Галина Николаевна бросила ручку на журнал.
- Я сама уйду!
- Иди, - спокойно разрешила Галина Николаевна. - Ты взрослый человек. Ты знаешь, что потом будет.
- Ну и пусть! - крикнула Юлька. - Я не в тюрьме! Вы же не воспитатель, вы… надзиратель!
Галина Николаевна отвернулась.
Юлька сбежала с лестницы, двумя руками толкнула тяжелую стеклянную дверь. Она шагала по центральной аллее, зная, что Галина Николаевна видит ее сейчас из окна. Свернула к Комсомольскому проспекту. Но чем дальше уходила от училища, тем медленнее шла, труднее передвигала ноги, будто натягивалась невидимая нить. По проспекту с сырым шорохом шин неслись машины. Неторопливо прогуливались или спешили куда-то по своим делам люди. Можно было добежать до метро, можно было, в конце концов, просто поднять руку - среди машин мелькали зеленые огоньки такси, а в кармане у Юльки было два рубля с мелочью.
Она повернулась и побрела обратно.
Юлька ждала у входа в Шереметьево-2, вставала на цыпочки, вглядываясь в людей, выходящих из рейсовых автобусов. Радостно-возбужденные сокурсники носились взад и вперед. Демин нащупал луч фотоэлемента, открывающего двери аэропорта, шутовски кланялся входящим, широко поводил рукой - и двери распахивались.
- Нет? - сочувственно спросила Ия, подходя.
Юлька покачала головой…
- Привет из-за бугра! - махал Демин из-за барьера, обозначающего государственную границу в зале аэропорта.
Круглолицый румяный пограничник пролистал Юлькин паспорт, взглянул на фотографию.
- Повернитесь ко мне, пожалуйста… Девушка!
- Что? - обернулась на мгновение Юлька и снова уставилась на стеклянные двери.
- Счастливого пути! - пограничник отдал ей паспорт. - Следующий.
Юлька пересекла границу, последний раз оглянулась и пошла за своими.
Обратный рейс был с посадкой в Хабаровске - Юльке невероятно, немыслимо повезло.
- Три дня, - сказала Наталья Сергеевна. - Только три дня! Двадцатого в Москве. Поняла? Двадцать пятого "Жизель"…
Через час самолет пронесся по взлетной бетонке за стеклянной стеной аэропорта и ушел на Москву. Юлька осталась в обнимку с огромной сумкой ждать "кукурузника" местной линии.
Три недели гастролей промчались в одно мгновение. Будто кто-то перевел стрелки Юлькиной жизни сразу на три недели вперед, и в памяти осталась только смазанная полоса ярких красок, мелькание лиц, обрывки слов. Дни были расписаны по минутам: репетиция, спектакль, совместный урок в балетной школе с одинаковыми, как куклы, дисциплинированными японскими девочками, переезд, опять репетиция… Несколько раз танцевали на зрителя сцены из "Жизели", и Юлька вдруг заметила, что Наталья Сергеевна, стоящая за кулисами, вздрагивает, мучительно напрягается на каждом ее движении, словно пытается поднять ее в прыжке, подтолкнуть, поддержать, - и устает к концу так же, как она сама. Юлька понимала, что Наталья Сергеевна могла и должна была отменить "Жизель" с уходом Светы, но рискнула и поставила на Юльку - не ради Юльки, конечно, а из-за каких-то закулисных престижных игр большого балета, и из-за этих непонятных игр чужих людей Юлька надрывается до полусмерти, но именно благодаря им танцует Жизель, и только благодаря им получила шанс…
Кроме Юльки в "кукурузнике" на жестких автобусных сиденьях летело человек шесть.
Дверь в кабину была открыта и привязана проволокой. Второй пилот, парень чуть старше Юльки, скучал в правом кресле. Обернулся, подмигнул ей, похлопал ладонью по штурвалу: хочешь порулить? Юлька засмеялась и кивнула, приняв за шутку, но парень поманил ее в кабину и усадил в кресло вместо себя. Понятно было, что самолет ведет первый пилот, седой добродушный мужик в левом кресле, но все равно здорово было держать штурвал и видеть перед собой огромный горизонт.
Юльке продолжало везти - прямо с самолета она успела на старый раздрызганный автобус, два раза в сутки идущий до Рудника.
Все происходило, будто в зыбком, счастливом предутреннем сне. Несколько часов назад Юлька с подругами в окружении репортеров входила в международный аэропорт Токио, а теперь все это: сумасшедшая карусель гастролей, расцвеченные рекламой чужие города, Дворец съездов, зеркальные стены учебных залов, розовые купальники и атласные ленты пуантов, - все осталось в каком-то ином, нереальном мире, а здесь, в настоящем, осязаемом, гнулись под ногами скользкие дощатые мостики, переброшенные через весеннюю бездонную хлябь, неторопливо, по-хозяйски шагали люди в ватниках и резиновых сапогах и возвышался за поселком рыжий дымящийся террикон.
Юлька поднялась на крыльцо. Навстречу ей выскочила Зойка - и с разбегу, как мчалась куда-то по своим делам, так и бросилась на шею.
- Юлька! Ты? Нет, правда, ты? Надолго?
- На три дня, - Юлька расцеловалась с сестрой. - Мать дома?
- Дома… - Зойка вдруг замялась. Юлька шагнула в дом, удивляясь тому, что с каждым приездом он становится все ниже и тесней - усыхает, что ли? - весело, широко распахнула дверь в комнату. И застыла на пороге…
Мать сидела у стола, кормила грудью ребенка.
Вопросы были лишними - большой выпуклый лоб, темно-карие живые глаза, неистребимая азаровская порода. Сколько ему - месяца три? Значит, в прошлогодние Юлькины каникулы мать уже была беременна. Значит, только после родов осторожно написала об отце…
Так они и замерли все - Юлька, Зоя у нее за плечом, Катя, вышедшая из другой комнаты, мать. Даже младенец вдруг затих. И это - пропахший стиркой дом, пеленки, висящие крест-накрест по комнате, осунувшееся от недосыпания лицо матери и ее виноватый взгляд, и красные пятна диатеза на пухлых детских щеках - тоже было из реального, настоящего мира.
Юлька, наконец, очнулась, прошла в комнату, поцеловала мать, кивнула:
- Брат?
- Сестричка, - мать облегченно улыбнулась. - Мария.
Сестры радостно бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки.
Две соседки, шумно вытерев ноги на крыльце и чинно постучавшись, заглянули в комнату.
- А мы тут мимо проходили… - начала было одна заготовленную речь и осеклась на полуслове: "проходивших мимо" набился уже полон дом.
- Заходите, заходите, - суетилась Юлькина мать. На плечах у нее был платок с золотыми драконами. - Чаю вот…
- Мам, - чуть слышно сказала Юлька. - Ты что, весь поселок созвала?
- Так они сами, - виновато ответила мать. - На тебя посмотреть.
Юлька неловко себя чувствовала под внимательными взглядами земляков, сидела очень прямо, напряженно. Зоя и Катя, как две капли похожие на старшую сестру, только еще меньше ростом, как семья матрешек, искоса гордо поглядывали на Юльку. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась, ошалев от невиданного наплыва людей.
Мать подставила чашку под носик нового японского термоса, торжественно стоящего посреди стола.
- Поверни к себе, он же вертится, - Юлька повернула термос на подставке, надавила на крышку - из носика полился кипяток.
- А на Фудзияме были? - спросил дед в очках.
- Нет. В программе не было.
- Ну как же! - укоризненно сказал дед. - Все равно, что в Москве быть и Кремль не увидеть…
- Умный ты больно, дед, - заступился за Юльку Виктор, ее бывший одноклассник, а теперь здоровенный усатый мужик, откатчик с рудника. - А на монорельсе катались?
- Нет. Нас же на автобусах везде возили.
- А сад камней видела? - не унимался дед.
- У нас по два спектакля в день, - виновато сказала Юлька.
- Да погоди ты, дед, с камнями своими! Носят-то там чо? - спросила девчонка, Юлькина ровесница.
- Кто что. Безо всякой моды - и джинсы, и кимоно, и просто темная юбка с жакетом. В Москве гораздо ярче одеваются… - Юлька взглянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери. - Я сейчас…
Мать тоже поднялась было, потом села, с вымученной улыбкой оглядела гостей.
- Чаю кому еще?
Юлька вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик с густой копной русых волос, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой.
- Чего надо? - спросила Юлька.
- Чего надо? - улыбнулся он. - На старшую вот пришел посмотреть. Имею право?
- Не имеешь, - отрезала Юлька. - Проваливай к своей бухгалтерше.
- Чо ж ты такая суровая, Юлька? Сколько лет уже…
- Иди, иди. И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь - ничего у тебя не получится. Я скоро рядом работать буду, каждый месяц буду приезжать.
- Хоть сегодня пусти, Юлька, - отец беспомощно оглянулся. - Ну, не позорь перед людьми-то…
- Перетерпишь. Мать вытерпела… Иди, говорю! А то полено сейчас возьму - на всю жизнь опозоришься!
Отец горько усмехнулся.
- В кого ж ты уродилась такая… неживая…
Он пошел к калитке. Внезапно обернулся и отчаянно-весело крикнул:
- Как там у вас: браво-о-о! - и метнул цветы в Юльку.
Гвоздики рассыпались по крыльцу, на ступеньках, в грязи…
В маленькой комнате было темно и жарко. Юлька и Зоя сидели на кровати у окна, обнявшись, шептались.
- А я так думаю, - хрипловатым, ломким баском говорила Зоя, - чо если любит, то должен понимать, что ты не такая, как другие, обыкновенные. А если ему одного надо, то нечо по нем плакать, и не нужен он нам такой.
- Не так все просто, Зайчонок, - Юлька задумчиво отвернулась к окну, положив сигарету на край блюдца. - Если бы все было так просто, так логично…
Сестра вытащила сигарету из пачки, прикурила от Юлькиной, привычно затянулась, повертела в пальцах, разглядывая золотой ободок и непонятную надпись.
- Раньше все понимала - что, зачем, почему… А теперь кручусь, кручусь, перед глазами все мелькает, времени нет остановиться, подумать. А впереди роли, гастроли, каждое утро репетиции, каждый вечер спектакли… Понимаешь, Света была - от бога, а я - рабочая лошадь. Мне в сто раз больше пахать надо. Будто вверх по эскалатору, который вниз: чтобы на месте стоять - бежать надо, а чтоб хоть на ступеньку подняться - надо из последних сил нестись. И так всю жизнь… Устала… Устала… - Юлька обернулась. - Ты что это делаешь? - она выхватила сигарету у сестры.
- А чо? Сама-то куришь.
- Я не курю… Я так… иногда… - Юлька погасила обе сигареты. - И ты не смей… Ну, нажаловалась. Кому еще поплакаться, кроме тебя! Сколько там? - она подняла руку сестры с японскими часиками, нажала подсветку. - У-у, давай-ка спать, а то в школу не встанешь.
Крошечный зал ожидания районного аэропорта был переполнен. Люди спали, сидя на скамьях плечом к плечу, на полу на расстеленных тулупах. Молоденький летчик в пижонской голубой форме кокетничал с девушкой, одной на три окошка: "Касса", "Диспетчер", "Почта".
Юлька вторые сутки сидела в райцентре, изнывая от тоски, тесноты, непогоды, бесконечного ожидания, от того, что все в этом мире было не так, не так, не так! Можно было переночевать дома - попутки шли одна за другой, - но это означало встречу с отцом: С первой минуты ясно было, что он давно вернулся домой, ушел только, чтобы не портить праздник. А дома уже все наладилось, и Юлька была там чужой - хоть дорогой, но гостьей. И это самое главное, что она поняла вдруг: она ушла из дома окончательно, безвозвратно, как уходят из прожитого года. Неизвестно, когда это случилось, в какой именно день и час. Она будет помнить и любить мать и сестер, их дом, Рудник с рыжим терриконом над шахтой, будет прилетать из любой дали при первой возможности, но вернуться уже не сможет.
В Японии Юлька случайно оказалась в автобусе рядом с Натальей Сергеевной - больше не было места. Наталья глядела в окно, через час пути вдруг спросила не оборачиваясь:
- Давно дома не была?
Юлька удивленно вскинула глаза: первый раз за все восемь лет педагогиня заговорила о чем-то кроме балета.
- Год почти.
- Я, когда начинала танцевать, три года мать не видела… Полтора часа на самолете. Некогда было… - Наталья Сергеевна помолчала. - Чтобы чего-то добиться, приходится переступать через людей. Сначала через себя. Потом через других. В первую очередь через самых близких и любимых. Поначалу тяжело. Потом ожесточаешься…
- Я так не хочу, - сказала Юлька. Наталья Сергеевна усмехнулась.
- Однако танцуешь вместо лучшей подруги - и уже ничего, не болит, правда?..
А ведь, действительно, Юлька уже обжилась на Светином месте в центре станка: что делать, в конце концов, не Юлька же виновата в том, что случилось… Ни разу не была в больнице у Нины: времени нет. И ни в какой Хабаровск она не поедет работать - будет танцевать в Москве, как миленькая…
Юлька смотрела в серую пелену дождя, тоскливо ощущая свою неприкаянность в этом промозглом мире. Она вдруг почувствовала, что смертельно соскучилась по комнате в интернате, но всем кабинетам, "пыточной", по каждой половице в каждом зале, по гримерке и коридорам КДСа. Господи, когда же кончится этот дождь? Неужели на свете бывает солнце?..
- Алло!.. Алло!.. Наталья Сергеевна! Это Азарова! Наталья Сергеевна, я опаздываю. Здесь погода нелетная, вторые сутки уже!
- Двадцать пятого "Жизель". Ты что, не знала?
- Знала. Я не виновата…
- Если двадцать третьего тебя не будет - можешь вообще не возвращаться, - донесся сквозь шум и треск голос Натальи Сергеевны и следом - сигнал отбоя.
Юлька, понурившись, вышла из кабины.
- Все? - удивилась девушка. - У вас четыре минуты еще.
- А можно другой номер набрать?
-…Да, - сказал Игорь.
Юлька молчала, у нее бешено колотилось сердце. Трудно было говорить вот так - неожиданно, не собравшись, через всю страну, из переполненного зала, за оставшиеся четыре минуты…
- Алло!.. Слушаю!
Девушка вопросительно кивала за стеклом: не слышно?
- Привет, - сказала наконец Юлька.
- Здравствуй.
Теперь они молчали вдвоем.
- Что же ты не пришел проводить? - спросила Юлька. - Я тебя ждала.
- Я тебя тоже ждал… в тот вечер…
- Меня не отпустили. Но это уже не важно, - торопливо сказала Юлька.
- Это действительно уже не важно. Юлька! Я хочу тебе сказать одну вещь, только это долго и не по телефону…
- Я тоже должна тебе сказать…
- Алло, - вклинилась телефонистка. - Заканчиваем!
- Ты когда прилетишь? - закричал Игорь.
- Не знаю. У нас двадцать пятого спектакль, ты подожди меня потом…
- Конечно. Я обязательно приду! Юлька…
Яркое солнце било в окна автобуса, чистые, по-весеннему широкие московские улицы проплывали за окнами, празднично одетые люди шли от метро к Кремлю.
"Икарус" остановился у служебного входа Кремлевского Дворца съездов. Первым на нижнюю ступеньку соскочил Генка и уперся руками в дверной проем, сдерживая толпу ребят.
- Демин, - прикрикнула Галина Николаевна, - прекрати немедленно! Дети малые, честное слово!
Демина выпихнули из двери, следом гурьбой высыпали остальные.
- Не вижу репортеров, - Астахов в модных черных очках с лейблом вполовину одного стекла огляделся и скорбно поджал губы.
- Этикетку сдери - может, увидишь.
- Да-а, в Японии с цветами встречали…
- А вон цветы.
- Кому бы это?
Поодаль стоял с цветами в опущенной руке Игорь.
- Ленка - фас!
- Это Арзы мальчик, - равнодушно сказала Илья.
- Смотри, - Ия показала глазами на Игоря.
Юлька кивнула.