– "Главная проблема человека в том, что он не знает о своем истинном потенциале. Каждый рождается, чтобы быть Буддой. Быть хозяином, а не рабом". Как тебе? Или вот еще: "Быть самим собой есть величайшее благословление в жизни". Хорошо сказано, правда?
– Ага.
– Только я смысла до конца не пойму. Разве мы и так не являемся самими собой?
– Нет, конечно.
– Почему это?
– Эх, Тоша, – вздохнул Геннадий Петрович, откупорил новую бутылку пива и откинулся в кресле. – Мысль действительно глубокая. Вот ты сам посуди, часто ли человек может позволить себе такую роскошь, быть самим собой?
– А почему нет?
– Быть самим собой, это значит делать то, что ты хочешь. И не делать того, что хотят от тебя другие. Я это так понимаю. И не переживать, что они о тебе подумают, если ты сделал, как ты хотел. Если бы это было бы действительно так, это и вправду было бы благословлением. Если б я мог сейчас говорить то, что думаю. И делать то, что хочу… Как бы я был счастлив…
– А в чем проблема?
– Проблема в том, что нельзя.
– Почему?
– Потому. Вот позавчера приходит ко мне клиентка. И мне так хотелось сказать ей все, что я думаю о ней, о ее жизни, но… Грустно все это, Тоша. Я же понимаю, что из этого выйдет.
– Что?
– Что-что? В лучшем случае, она никогда больше не придет ко мне.
– А в худшем?
– В худшем…
– Выскажет все, что о тебе думает?
– Обязательно.
– Может, даст пощечину?
Они расхохотались.
Стоял предновогодний декабрь. Год стремительно подбирался к концу.
Несмотря на то, что настроение вокруг царило праздничное, расслабляться Антону Ильичу было еще рано. Работы под конец года всегда прибавлялось, а в этот раз особенно. Дел у него было невпроворот.
Традиционно с первых дней месяца на работе начались поздравления. То кто-то зайдет к нему в кабинет, то он сам отправится к кому-то с подарками. Людочка сбилась с ног, принимая посетителей и покупая подарки. Все четверги и пятницы были отданы под корпоративные гулянья, пропустить которые Антон Ильич не мог. В результате домой он приходил поздно, голова у него болела, а наутро его снова ждали дела. Хотя вся эта праздничная суета порядком его изматывала, Антон Ильич не унывал. Впереди у него был долгожданный отпуск.
Все шло своим чередом, как вдруг жизнь Антона Ильича осложнилась еще больше.
В один из дней раздался телефонный звонок. Девушка, представившись подругой Александры, стала просить о встрече с ним. Антон Ильич растерялся. Соглашаться на встречу ему не хотелось. Что он будет с ней делать? О чем говорить? Однако и отказать он не мог. Что подумает о нем Александра? Что это за специалист, который от клиентов отказывается? Девушка между тем расхваливала его на все лады. Александра, мол, столько говорила ей о нем и так его рекомендовала, что ей было совершенно ясно: в сложной ситуации, в которой она оказалась, помочь ей мог только он один. Эти слова привели Антона Ильича в еще большее уныние. Ему тут же представилась толстая папка с документами, как одна из тех, что стояли у него в кабинете, и на ней надпись "Дело. Сложное!!".
Как все это не кстати, подумал Антон Ильич. Времени и так в обрез. А дел по горло.
– Я сейчас не могу, – буркнул он в трубку.
– А когда?
– На этой неделе никак не смогу. Времени нет совсем, – сказал Антон Ильич чистую правду.
– Я все понимаю! Я знаю, к вам очереди стоят. Но я готова ждать, может быть, на следующей неделе найдете для меня местечко?
– Я даже не знаю, что вам сказать…
– Александра сказала, что вы мне не откажете.
На этих словах Антон Ильич сдался. И они договорились о встрече.
Отдавая ему ключи, Геннадий Петрович ворчал:
– Тоша, ты скоро из кабинета меня выселишь. Если так дело пойдет, я прошу тебя, сними себе кабинет и води своих девиц, когда захочешь. Обстановку я тебе создам. Портрет Фрейда могу подарить. Кстати, на твой день рождения? Хочешь? Диванчик подберем удобный.
Антону Ильичу был не до шуток. Предстоящая встреча сидела занозой в сердце и не давала сосредоточиться на делах. Зачем ему это нужно? И как сделать так, чтобы не раскрыть себя и в то же время не потерять расположение Александры?
Подруга Александры оказалась высокой сутуловатой девушкой, нервной и суматошной. Казалось, она волновалась не меньше Антона Ильича. Расположившись за столом, она неожиданно вскочила, схватила сумочку, суетливо достала блокнот и ручку, вернулась на место, затем спохватилась вновь, кинулась обратно, достала пачку салфеток и наконец уселась.
– На всякий случай, – виновато улыбнулась она, кивая на салфетки.
Болеет она что ли, подумал Антон Ильич? Не хватало еще заразиться.
Некоторое время они сидели, молча глядя друг на друга. Антон Ильич ждал, когда она заговорит, та, однако, раскрыла блокнот, взяла ручку и сидела, не шевелясь, как школьница за партой, готовая записывать под диктовку. Антон Ильич не представлял, как начать разговор, и тихонько кашлянул. Она восприняла это как сигнал к старту и стала говорить.
Начала она тихо и робко, лицо ее приняло обиженное выражение, как у маленького капризного ребенка. Не прошло и пяти минут, как из глаз ее потекли слезы. Тут Антон Ильич понял, для чего нужны были салфетки. Слезы текли ручьем, она стала всхлипывать в голос, голос ее дрожал и срывался, и Антон Ильич совсем уже потерялся в ее сбивчивых рассказах.
Он делал вид, что внимательно слушал, и молча кивал. В голове у него вертелась одна только мысль, под каким предлогом отправить ее к Геннадию Петровичу? Здесь нужен настоящий профессионал. Самому ему было не справиться. И делать это нужно прямо сейчас, пока не поздно. Ни в коем случае нельзя отпускать ее сегодня, не объяснившись. Сказать ей, что есть более грамотный специалист, настоящий профессионал? Но она может передать его слова Александре. И как тогда будет выглядеть он сам? Нет, не годится. Надо придумать что-нибудь другое. Порекомендовать ей почитать какую-нибудь книгу? Но она прочтет ее в два счета и снова заявится к нему. Что же тогда? Сказать, что совсем нет времени? Но она будет ждать, еще и названивать ему станет через день. Да и Александра этого не поймет. Что же делать? Должен же быть какой-то способ, лихорадочно соображал Антон Ильич. Что бы сделал в этой ситуации Гена? Он-то наверняка что-нибудь бы придумал. Вот! Правильно! Надо сказать, что на днях он уезжает, и его не будет достаточно долго. Вопрос у нее срочный, откладывать нельзя. Пускай не тянет и как можно скорее записывается к Гене.
Антон Ильич выдохнул с облегчением и машинально потер руки, радуясь, что решение нашлось. Тут только он заметил, что его клиентка молчит и вопросительно смотрит на него, ожидая ответа. Глаза ее покраснели от слез, из рук она не выпускала скомканные салфетки. Тихим голосом она спросила:
– Как вы считаете?
В голове Антона Ильича зазвучал голос Геннадия Петровича: "Ты не должен просто сидеть и слушать, для этого у нее есть подружки. К специалисту приходят, чтобы он помогал увидеть ситуацию по-новому выражал свое мнение, причем неожиданное, экстраординарное!". Медленно, с расстановкой Антон Ильич произнес:
– Быть самим собой есть величайшее благословление в жизни.
Глаза его собеседницы расширились. Рот приоткрылся от удивления. Она перестала плакать. И, казалось, перестала соображать. Не в силах понять, о чем идет речь, она смотрела на Антона Ильича во все глаза и хлопала ресницами. Тот держался уверено. Как будто высказал все, что считал нужным, и объясняться был не намерен. Поняв, что надолго выбил ее из колеи, Антон Ильич решил воспользоваться паузой и, не дав ей опомниться, быстро проговорил все, что собирался. По всему выходило, что сессия их окончена, а в следующий раз ей предстояло общаться с коллегой Антона Ильича. Она попыталась было воспротивиться, но Антон Ильич крепко стоял на своем. Не готовая к такому повороту, ошарашенная и сбитая с толку, подруга Александры ретировалась.
Глава 2
Дорога на Бали была долгой, но не столь утомительной, как опасался Антон Ильич. Самолет оказался полупустым, места в салоне было предостаточно, чтобы удобно расположиться и вытянуть ноги, миниатюрные стюардессы изящно сновали туда-сюда и были неизменно услужливы. Все они показались Антону Ильичу весьма хорошенькими, хотя и похожими одна на другую. Ему нравились их по-азиатски круглые лица с широкими скулами, их узкие глаза, которые от улыбки превращались в две тоненькие полоски, их худенькие фигурки в белоснежных блузках, красных костюмчиках, таких же пилотках на голове и цветастых платочках на шее, и их нежные приветливые голоса, щебетавшие с ним по-английски. И хоть Антон Ильич редко когда засыпал в самолетах, на этот раз, окутанный вниманием сладкоголосых стюардесс, он почувствовал себя так спокойно, будто не летел в самолете, а сидел в своем любимом кресле у себя дома. Когда унесли остатки ужина и в салоне погасили свет, он неторопливо включил освещение над своим креслом, достал несколько книг, взятых с собой в дорогу, пролистал их, выбрал одну, устроился поудобнее, чтобы почитать, да толком не успел. Заснул.
В аэропорту Антона Ильича встречали. Двое тощих балийцев, одетых в хлопковые штаны, рубахи по колено и шлепанцы на босу ногу подхватили его вещи и усадили в видавший виды автомобиль. Оба громко галдели, объясняя что-то на своем языке. По-английски они не понимали. Было ясно лишь, что встречали они Антона Ильича, фамилия которого, выведенная кем-то от руки, красовалась на листке бумаги, и везли они его в отель.
Ехали они шумно. Машину трясло, и Антон Ильич то и дело подскакивал, больно ударяясь о жесткое сиденье. Когда они въехали в город, стало еще хуже. Дорога была тесной, тут и там к ним прижимались другие автомобили, еще более старые и потертые, с открытыми настежь окнами, без кондиционеров, так что теперь балиец вел машину еще резче, то внезапно останавливая, то снова дергая вперед. Сквозь поток автомобилей протискивались мопеды, которых здесь было видимо-невидимо. Навьюченные людьми, детьми, корзинами, мешками и узлами, они, казалось, вот-вот завалятся на сторону под тяжестью вещей, и Антон Ильич только диву давался, как они держали равновесие и не падали. Здесь же сновали и пешеходы. Пересекая улицу, они не оглядывались по сторонам и не ждали удобного момента, а просто выходили на дорогу и шли, отчего машины вставали как вкопанные, водители сигналили и ругались, а пешеходы шли себе дальше, разве что иногда похлопав остановленную машину по капоту в знак примирения. Все кругом сигналили друг другу, выкрикивали что-то из открытых окон и махали руками, из-за чего всеобщий гвалт не прекращался ни на мгновенье.
По обе стороны дороги открывались городские пейзажи, типичные для этой местности. Невысокие деревянные дома, пестрые вывески, продуктовые магазинчики, лавочки, ресторанчики, забегаловки с пластиковыми стульями, выставленными наружу, едва не на самую дорогу, – все выглядело донельзя простым и непритязательным. Местные жители в большинстве своем были щуплыми созданиями маленького роста, с круглыми глазами навыкате и кожей желто-коричневого цвета, иногда такого темного, что на лице выделялись одни только белки глаз. Носили они национальные одеянья, мужчины штаны и длинные свободные рубахи поверх, женщины оборачивали вокруг тела длинные полотна ткани, многие носили платки на головах. В их внешнем виде было, однако, мало привлекательного. Ни намека на яркий азиатский колорит, манящий сюда туристов со всех концов света, как писали в путеводителях. Выглядели они бедно и жили, очевидно, плохо. На улицах было грязно, под ногами валялся неубранный мусор, торчали зубья поломанного забора и ветки иссохших на солнце деревьев, прямо на земле сидели какие-то люди, черные, тощие, в лохмотьях, едва прикрывающих наготу, вероятно, бездомные. Все это производило на Антона Ильича удручающее впечатление. Солидный, белокожий, в очках с золоченой оправой и дорогими часами на руке, он чувствовал, что на него здесь смотрят не просто как на чужестранца, а как на существо с другой планеты.
Все изменилось спустя полтора часа, когда они подъехали к воротам территории, огороженной высоким забором, и остановились у пункта досмотра. Несколько мужчин в полицейском обмундировании тщательно осмотрели их автомобиль, проверили днище при помощи зеркала, укрепленного на штанге, открыли багажник, затем и двери салона. Один из них вежливо поинтересовался у Антона Ильича, откуда он едет и в какой отель направляется, отдал честь и пожелал ему доброго пути. Ворота распахнулись, машина въехала внутрь, и глазам Антона Ильича открылся совершенно иной мир.
Они двигались по ровной аллее. Справа и слева от них простирались сады изумительной красоты. Трава ярко-изумрудного цвета покрывала мягкие холмы и пригорки, на которых стояли деревья самого разного вида и размера. Длинноногие пальмы устремились ввысь, среди них росли деревца поменьше, с густой и пушистой листвой, иногда цветущие мелкими желтыми цветами, похожие на акации, тут же стояли округлые зеленые шапки кустарника и крепкие голые стволы с извилистыми ветвями, почти без единого листочка, зато с крупными яркими цветками. С земли, обвивая ровные прямые стволы бамбуковых деревьев, тянулись вверх тонкие вьющиеся стебли каких-то тропических растений, сверху свисали и расходились по сторонам ветви листвы – растительность здесь сплеталась между собой в единый узор, сложный и безупречный своей природной красотой. Галечная дорожка вела к пруду, внутри которого били фонтанчики, а в центре на деревянных опорах возвышалось бунгало. Объехав пруд, они оказались у красивого деревянного сооружения, огороженного низкими воротами. По бокам от его входа симметрично располагались статуи, украшенные живыми цветами, к дверям вели несколько высоких ступеней, на одной из которых стояло лукошко из пальмовых листьев, традиционное подношение богам, и Антон Ильич догадался, что это был храм. Людей вокруг не было, машин тоже. Стояла тишина, и Антону Ильичу показалось даже, что он отчетливо слышал пение птиц. От удивления он сидел, не шелохнувшись и не отрывая взгляда от окна. Ему казалось, будто он попал в рай, и хотелось только одного – чтобы эта красота вокруг никогда не кончалась.
Машина затормозила у парадного входа в отель. Навстречу высыпали люди, чисто и нарядно одетые, с радостными улыбками на лицах. Кто-то открыл дверь и помог Антону Ильичу выбраться из автомобиля, другие вытащили его багаж. Все они приветствовали Антона Ильича, улыбались и, складывая ладони у лица, кланялись ему. Антон Ильич несколько растерялся, кланяться в ответ, однако, не стал, лишь неловко скрестил ладони у груди и улыбнулся. Несколько мужчин подхватили его с двух сторон и повели в отель. Вовнутрь вела просторная галерея, под ногами стелилась красная ковровая дорожка, усыпанная по краям маленькими белыми цветами. Неожиданно раздался оглушительный удар. Антон Ильич, и без того едва державшийся на ногах после долгой дороги и пережитых впечатлений, покачнулся и чуть не упал, благо его держало множество рук. Оказалось, ударом гонга здесь приветствовали каждого вновь прибывшего гостя.
В дверях их встречали две молоденькие девчушки, одетые в одинаковые национальные костюмы. Одна держала в руках поднос с разноцветными коктейлями, другая – длинное ожерелье из живых цветов, которое она тут же надела на шею Антона Ильича и, по местной традиции, сложила ладони и низко поклонилась. Из-за стойки вышел мужчина в европейском костюме, представился управляющим отеля, поприветствовал Антона Ильича и вручил ему электронный ключ, сообщив, что для него они забронировали один из лучших номеров с видом на океан. Процессия тронулась дальше, к лифтам. Двое сопровождающих пропустили Антона Ильича с ожерельем из цветов на шее, фужером в одной руке и ключом от номера в другой, заботливо придержали двери и зашли за ним, чтобы тот не утруждал себя поиском нужной кнопки. Остальные побежали наверх по лестнице. У дверей номера уже ждал носильщик, прикативший тележку с багажом. Перед Антоном Ильичом открыли дверь, внесли его вещи, раскланялись и, наконец, оставили его одного.
Больше всего на свете Антону Ильичу хотелось есть. Он мельком оглядел комнату. С балкона действительно открывался вид на океан, на второй этаж вела деревянная лестница, довольно крутая и узкая. Антон Ильич не стал подниматься по ней, решив сначала перекусить, а уж потом обустраиваться.
– Вы, наверное, только что приехали? – раздался женский голос. – Не спрашивайте, как я догадалась! Просто на вас рубашка и брюки, а мы здесь одеваемся очень просто, вот видите, – женщина показала на просторный балахон, надетый на нее. – Я ношу этот сарафан не снимая. Иначе невозможно, здесь такая влажность! А цветочки на вас здесь надели? Вам они очень к лицу! Ну что вы, что вы! Не снимайте! Оставьте, вам они очень идут!
Антон Ильич спохватился и стал снимать с себя "цветочки", о которых совершенно позабыл. Не зная, что делать с этой гирляндой, он протянул ее новой знакомой.
– Спасибо, не откажусь! Вы знаете, мне очень нравится эта традиция, носить живые цветы. А вообще цветы у нас здесь повсюду! Хотите, я вам покажу?
– Где можно поесть?
– Поесть?
Она удивилась, но быстро сообразила и взглянула на Антона Ильича с сочувствием:
– Бедненький! Ведь вы с дороги. Как я не подумала! Пойдемте, я покажу вам замечательный ресторанчик. Там чудно готовят! Они должны быть еще открыты. Я сама обедаю там каждый день. Я уверена, вам там понравится!
Через некоторое время Антон Ильич, вдоволь наевшись, откинулся на спинке стула и огляделся вокруг. Они сидели в так называемом итальянском ресторанчике, за столиком на улице, под широким парусиновым зонтом. Впереди пролегала тропинка, выложенная аккуратной крупной плиткой, вдоль нее тянулся низкий деревянный забор, за которым начинался пляж. Океан бурлил тут же, почти у самого забора, и простирался далеко, до самой линии горизонта. Вода в океане была не синяя и не изумрудная, а мутно-белая. Волны были небольшие, но даже отсюда была видно, что уже у самого берега было довольно глубоко.
Вокруг было зелено. Высокие пальмы укрывали от солнца своими длинными раскидистыми лапами, стройные сосновые стволы стояли ровными рядами под шапками темно-зеленых ветвей с длинными мягкими иголками, деревца поменьше с голыми извилистыми стволами цвели крупными белыми колокольчиками, и даже на берегу, наполовину в воде, изогнувшись, стояли деревья.
Воздух был насыщенным и густым. Из-за влаги все вокруг казалось окутанным завесой, от земли поднимался пар. Антон Ильич не раз уже снимал очки, чтобы протереть стекла, но это не помогало. Вдаль виделось с трудом, да и близи очертания как будто размывались.
Однако свою спутницу Антон Ильич разглядел хорошо. Она была светлокожая, высокая, чуть полноватая, с бледным лицом без грамма косметики и прямыми белыми волосами. Звали ее Лизой, было ей тридцать девять лет. Она была одинока, с мужем разведена, а ее взрослая дочь недавно вышла замуж и теперь жила отдельно. Сюда она приехала тоже одна. На днях был ее день рождения, и эта поездка стала подарком самой себе. Все это она рассказала Антону Ильичу, не дожидаясь вопросов с его стороны, открыто и безо всякого жеманства.