Лечебно-оздоровительный комплекс располагался таким образом, чтобы до него можно было дойти из всех номеров гостиницы по внутренним коридорам, не выходя на улицу. Отдыхающие сновали туда и обратно в тепле и не слишком заботились о своем внешнем виде. Большинство ходило в махровых халатах, шлепанцах на босу ногу кое-кто с тюрбаном на голове или полотенцем, накинутым на плечи. Здесь так было принято. Несмотря на то, что внутреннее убранство помещений было по-европейски современным, так же как и лечебный центр, и обслуживающий персонал, улыбчивый и внимательный, атмосфера здесь напоминала Антону Ильичу бывший советский санаторий. В холле главного корпуса, где по вечерам собиралось общество, звучала тихая расслабляющая музыка – пение птиц или шум прибоя, отдыхающие сидели в креслах, потягивая минеральную воду разных сортов, которую набирали тут же в белые пластиковые стаканчики, вдоль стены располагались круглые столики, обтянутые зеленой тканью, для игры в кости или в шашки, рядом на полу, расчерченном большими черно-белыми квадратами, стояли высокие шахматные фигуры, в нише другой стены лежали журналы и книги в потрепанных обложках. Повсюду царило спокойствие и умиротворение. Сюда приезжали подлечиться и отдохнуть.
Алексея Евесича здесь уже знали. Отношение к нему было особое, париться он ходил в отдельную сауну, стоящую в стороне от других и от огромного шумного бассейна. Стоило ему появиться у дверей лечебного комплекса, где его ждал Антон Ильич, как к нему подскочила миловидная брюнетка в белоснежном халате, достала из шкафа набор полотенец разных размеров и вызвалась проводить его внутрь. Антона Ильича же попросили задержаться для того, чтобы завести на него карту процедур и подписать ее у врача.
– Антон, ты догоняй, – сказал Алексей Евсеич и исчез за дверями.
После парной они друг за другом нырнули в прохладную купель, обернулись в большие полотенца и устроились на лежаках. К ним подошла официантка из бара. Антон Ильич сначала попросил принести ему воду но затем решил поддержать начальника и заказал еще и пиво, как и он. Алексей Евсеич был невесел. Выглядел он уставшим и все то время, что они парились, молчал. Антон Ильич тоже не затевал разговора и не приставал к нему с расспросами. Они чокнулись. Алексей Евсеич залпом осушил свою кружку и заказал еще.
– Все из-за этих баб, – мрачно произнес он наконец. – Поссорились мы.
– С Маргаритой Викторовной?
– Да нет. Хотя и с Ритой тоже. Но нам это не впервой.
– Значит, с…
– Нет. В том-то и дело, что с Анечкой.
Анечка была дочкой Алексея Евсеича, младшим ребенком в семье. Антон Ильич знал, что начальник души в ней не чаял. Было ей лет шестнадцать-семнадцать.
– Узнала откуда-то про Алю. И такое мне устроила! Я даже не ожидал. Хуже, чем Рита. Войну мне объявила.
Алексей Евсеич отхлебнул еще пива, развернулся к Антону Ильичу и заговорил:
– Я из-за этого все планы на новый год перестроил. Мы же с Алей должны были на острова лететь. Я ей второй год уже обещаю, что Новый год с ней встречу. В прошлый раз не смог, Рита решила всю семью за столом собрать, сестру свою притащила, теща с тестем приехали, дети дома остались, как тут уедешь. Пришлось все отменять. Я ее на Сейшелы отправил. А в этом году вроде все должно было сложиться. Рита знала, что я с друзьями еду, они и правда меня всегда к себе зовут, каждый год приглашают. Но тут Анечка… Нет чтобы со мной сначала поговорить. Что мы, не поймем что ли с ней друг друга? Так она матери все рассказала. Та в слезы, валидол скорей пить, врача вызывать. Спектакль устроила, как будто первый раз об этом слышит. Анечка, дурочка, все за чистую монету принимает, верит всему, мать жалеет. Сама больше матери испереживалась, похудела вся за эти дни. Глаза одни на лице остались.
Пришлось опять все планы отменить, не могу же я на охоту ехать, когда дома такое. Опять, как школьник, перед Алькой оправдывался. Уже не знал, что и придумать, честное слово. В том году еле отвертелся, а тут… Она как с цепи сорвалась. Для них новый год прямо как… я не знаю, что! Вот вынь да положь, но на новый год ты должен быть с ней. Что здесь такого, я до сих пор понять не могу? Ну не съездим мы в отпуск на новый год, съездим в феврале, или в марте. Какая разница? Одна лететь отказалась. Без тебя, говорит, никуда не полечу. Буду дома одна сидеть, и пусть тебя совесть мучит. И ты знаешь, осталась. Я думал, так просто говорит. Как в прошлый раз. В прошлый раз ведь так же все было, она покричала-покричала, а потом взяла подружку да и укатила на все две недели. А тут вот осталась. Не знаю, может, думала на совесть мою надавить. Надеялась, что я передумаю… В общем, потом уже год начался, везти ее куда-то времени у меня не было. На работе, сам знаешь, не до отпусков сейчас. Так что пришлось мне ее сюда с собой взять…
Анечку жалко… Сидела на новый год за столом, глазами зыркала, то на меня посмотрит, то на мать. Все думает о чем-то, переживает. Трудно ей теперь. Понять ничего не может. Маленькая еще. И злится на меня, и жалеет вроде. Я-то тридцать первого утром встал и не знаю, куда мне идти? Что делать? Тошно так стало, ты не поверишь. Все нормальные люди суетятся, к празднику готовятся, подарки покупают. А я, знаешь, где был? У себя в кабинете. Купил себе пива и воблы, и думаю, ну, куда мне идти? Домой не могу К Але не хочу она на меня обижена. К друзьям? Все, кто мог, уехал. Кто остался, дома сидит, с семьями. Зачем я им нужен, один, неприкаянный? Поехал в офис. Там охранники, двое, дежурят внизу. Удивились так. Подумали, наверно, дела у меня срочные. Выпил пива, посидел один, как сыч. Думаю, пойду хоть с ребятами чокнусь. Спускаюсь вниз. А там у них, слышу, весело, смеются. Смотрю, к одному баба пришла, еды им принесла. Он сидит, обнимает ее, счастливый такой, смеется. И знаешь, Антон Ильич, хочешь верь, хочешь нет, я тогда подумал, что отдал бы все, лишь бы оказаться на его месте. Меня ведь никто не ждет. Для меня никто давно уже ничего не готовит. И ко мне на работу уж точно никто не поедет, чтобы просто посидеть вместе со мной. Нет, конечно, Аля ждет. И в офис приедет, только позови. Но это совсем другое, ты понимаешь? Она ждет не меня, я ей не нужен. Она ждет подарков. Ждет, что приглашу ее куда-то, чтобы она потом подружкам могла рассказать, похвастаться. И главное, ждет, что я буду с ней, а не с семьей. Ей только это важно. И Рита такая же. Раз я с ней, значит, она может успокоиться, я дома. А как я себя чувствую, чего я сам хочу, это, знаешь, им вообще неинтересно. Они же друг с другом соревнуются. Аля вот говорит мне, мол, не понимаю, что тебя там держит? Как ты можешь оставаться с женой? А мне, знаешь, так и хочется спросить, ну а что меня будет держать с тобой? Ну вот что? Те же претензии. Те же истерики. Это что ли должно меня держать? Она ребенка мне хочет родить. Думает, я должен прыгать от радости. А я не прыгаю. Что я, не знаю, что из этого выйдет? Сядет с ребенком, и делу конец. К ней можно больше не подходить, ни о чем не просить и ничего не ждать. Только деньги на ребенка давай, и все. Больше ты ей не нужен. Да, она молодая. Красивая. Вкус у нее есть. С ней хорошо. Но одна проблема. Знаешь, какая? Она не любит меня. Она обижается, что я с женой не развожусь. Я говорю, Аля, если ты говоришь, что любишь меня и жить без меня не можешь, какая тебе разница, разведен я или нет? Женюсь я на тебе или нет? Ты любишь? Вот и люби. Дай хоть почувствовать твою любовь. Дай узнать, что это такое. Я потом, может, не только разведусь, я горы сверну ради тебя! Все сделаю!
Она права, меня с Ритой теперь уже ничего не держит. Если и Анечка теперь против меня, то дома мне оставаться смысла нет. Но и с Алей я жить не стану. Зачем? Зачем я буду терпеть упреки от нее? Дожить до моего возраста и терпеть, чтобы какая-то тридцатилетняя дурочка пыталась меня контролировать и указывать мне, что делать, куда ходить?
И Анечка туда же. Как ты мог?! Ты предал меня и маму! Ну вот как ей объяснить? Мама, говорит, так тебя любит, всю жизнь тебе отдала, заботится, старается. А мне это не надо. Вот как это объяснить, что все это – рубашки постирать, завтрак сделать – это все, конечно, хорошо, но домой от этого не тянет. Рита прекрасная хозяйка, у нас чисто, порядок, но… Она меня не любит. И в этом вся наша проблема. Других проблем у нас нет. Все остальное можно решить. Пусть бы лучше было не убрано, пусть еды нет, но она бы меня ждала, в глаза бы мне заглядывала… Не могу я этого Анечке объяснить. Да и себе наверно тоже не могу…
У нас, знаешь, в компании институтской друг был, тоже наш однокурсник. Так вот он долго холостой ходил. Мы все уже детей по двое родили, старших в школу отправили, потом младших, а он все никак. А когда жениться собрался, невесту такую страшненькую привел, мы все только диву давались. Где он ее нашел? Столько ждать, чтобы на такой жениться! Невзрачная, нескладная, ничего в ней нет! Даже на свадьбу свою, сколько ни наряжалась, красивее не стала. Наши жены расфуфыренные пришли, гордые, нарядные. А та – ну совсем простушка, смотреть не на что. Он нам сразу заявил – она моя судьба, я с ней только счастлив буду, и для меня краше нее женщины нет. И что ты думаешь? Пятнадцать лет с тех пор прошло. И он единственный из нас, кто и правда счастлив.
Я вот пятьдесят три года на этом свете прожил. И я понял, что знаю один только пример, когда у людей любовь. Только один! Все другие – это не то. Вот у них – да, это в моем понимании любовь. Это то, чего бы я хотел для себя. Чего хотел бы для своих детей. Я желаю своим детям, чтобы хоть они встретили свою любовь, узнали, что это такое, когда тебя любят. Но я не знаю, как этого добиться. Что мне сделать, чтобы меня кто-нибудь так любил? Вот этого я понять не могу.
На Риту как посмотрю иногда, аж сердце замирает. Она ненавидит меня, Антон Ильич. Ненавидит, клянусь тебе! Это на людях она хихоньки да хаханьки. А когда мы одни остаемся… Мне даже страшно иногда делается. Сколько злости в ее глазах, так и кажется, подошла бы да ударила, если б можно было. Я понимаю, ей есть на что обижаться. Но чтобы смотреть на меня вот так! Как на самого заклятого врага! Неужели я за все эти годы только это от нее и заслужил? А как же наша молодость? Цветы, которые я для нее находил? Наша первая поездка? Наш первый ребенок? Неужели она не помнит? Куда все это делось? Разве мы не были счастливы? Были. Конечно, были! А сколько лет я пахал без передышки, чтобы у нее и у детей было все самое лучшее? Разве этот дом, эти квартиры, и все, что у них есть, разве не я это сделал? А эта ее родня? Разве не я их всех до одного поднял? Всем помог, всех устроил? А сейчас я смотрю на нее и вижу, знаешь, что? Что ей лучше было бы, если б меня не было. Не рядом с ней, а вообще. Вообще бы не было. Потому что, если я просто уйду от нее, это ее не устраивает. Это ее унижает, видите ли – это она мне так говорит. Поэтому она меня не отпускает. Злится, ненавидит меня, но не отпускает. А вот если б я вдруг раз! и умер, ей было бы самое то. Чтобы не мучиться больше, не терзаться, где я, что я, приду домой, не приду, пойду с ней в гости, не пойду, выпил я, не выпил, сколько выпил, с кем, почему… Сколько проблем сразу решается!
А теперь и Анечка так же на меня смотрит. Точно как мать. И это моя дочурка, которая меня обожала, спать отказывалась ложиться, пока я ей сказку не расскажу, подушку не поправлю. В школу только я ее и водил. На руках ее носил… Когда Анечка только должна была родиться, помню, тесть мой как-то сказал: желаю тебе, чтобы на этот раз у тебя родилась дочь, тогда ты узнаешь, что такое настоящая любовь! Мы еще с Ритой потом из-за этого сильно поссорились. Я и сам всегда так говорил. Много раз это повторял, что меня только дочка любит по-настоящему. А теперь вот больше не скажу. И от этого мне совсем невыносимо. Сердце болит. И жить не хочется…
Ну ладно, Рита. Не можем мы с ней понять друг друга. Я для нее бабник, был и всегда буду и тут уж ничего не попишешь. Она на мне крест поставила, и я не жду уже от нее ничего. Но Анечка? Я-то как думал? Вот есть у меня дочь, она будет любить меня, а я буду делать все, чтобы она была счастлива. И так будет всегда. А теперь все закончилось. И я не могу ничего изменить. И из-за чего? Ей-то я что плохого сделал? Я ничего ей никогда не запрещал. Всегда ее слушал, перед матерью защищал. Всегда на ее стороне был. Я же не деспот, не тиран какой-нибудь. Мальчики появились, я и это прошел. Жених у нее сейчас. Странный, правда, какой-то. Ну и бог с ним. Лишь бы она счастлива была. Я ее стараюсь понять, что бы ни происходило. Почему же она меня понять не хочет? Конечно, я и дальше буду все для нее делать. Но жить-то теперь как?
Знаешь, Антон, к пятидесяти трем годам я понял, что меня не любит ни одна женщина. Понимаешь? Ни одна! Нет такой на белом свете. Не нашлось, видать, для меня. И знаешь, что самое обидное? При этом я знаю, что любовь на свете есть. Я это точно знаю. Я сам видел. Своими глазами.
Алексей Евсеич замолчал. Официантка пришла унести пустые кружки.
– Принесите мне еще, – попросил Алексей Евсеич. Он глубоко вздохнул, откинулся на лежаке и прикрыл глаза.
– Ты иди, Антон. Иди. Я еще посижу.
Из бани Антон Ильич вышел в спортивном костюме и шлепанцах, держа в руках мокрые плавки, завернутые в целлофановый пакет, бутылку воды и карту процедур. Лицо его раскраснелось, тело еще не остыло, по спине под одеждой стекали капли пота.
В коридоре за стеной из живых цветов был вход в бар. За столиками сидели. Бармен за стойкой разливал по кружкам пиво. Увидев густую ароматную пену, Антон Ильич остановился, раздумывая, не присесть ли здесь и ему. Ноги сами понесли его к дверям, как вдруг он замер от неожиданности, увидев за столиком у окна знакомый профиль. Антон Ильич поправил очки и пригляделся получше. Он не ошибся, это была Александра.
Она сидела в одиночестве. И ее невозможно было не заметить. Как всегда красивая и элегантная, она выделялась на фоне отдыхающих, одетых кто как. Перед ней стоял высокий фужер с напитком, однако к нему она и не притрагивалась. Вид у нее был отстраненный, она задумчиво смотрела в окно, и казалось, мысли ее витали где-то вдали.
У Антона Ильича сердце заколотилось от волнения. Первым его желанием было поскорее уйти, пуститься бегом отсюда, пока она не заметила его. Он развернулся и торопливо зашагал прочь. Однако, думал, Антон Ильич, как она тут оказалась? Как узнала, что он здесь? Людочка ей сказала? Выведать что-то у Людочки было не так-то просто. Или Геннадий Петрович проболтался? Но он мог знать только про Вильнюс. И тем не менее, как-то она его нашла.
Вот это да, думал Антон Ильич! Только Алексей Евсеич поделился своими проблемами, как на его голову свалилась его собственная проблема. Да еще какая! Антону Ильичу было неловко даже перед самим собой из-за того, что на последние сообщения Александры он не отвечал. Не зная, что сказать, он попросту отмалчивался. И вот она здесь. Разыскала его. Не успокоилась его молчанием и решила встретиться, поговорить начистоту. Приехала сюда ради него. От этой мысли шаги Антона Ильича замедлились. Как он все-таки не прав! Каким малодушием с его стороны было молчать, не отвечать на ее звонки, отказываться от встреч, не разговаривать и ничего не объяснять. А теперь еще и убегать от нее, трусливо поджав хвост. Она, хоть и женщина, а собралась, приехала за ним, бросив все. А он… Нет, так нельзя. Надо остаться. Встретиться и поговорить.
Антон Ильич остановился, развернулся, чтобы возвращаться назад, но, сделав несколько шагов, увидел свое отражение в зеркальной стене у лифта, и снова встал. Не может же он прийти к ней в таком виде, в спортивных штанах, босой, еще и с мокрыми трусами в руках. Надо переодеться, решил Антон Ильич, и пойти к ней в приличном виде.
В номере он прежде всего побрился, сбрызнул лицо туалетной водой и похлопал себя ладонями по щекам, затем надел свежую рубашку, костюм, быстро начистил ботинки, обулся, оглядел себя в зеркале, глубоко выдохнул и вышел из комнаты другим человеком. Сердце его по-прежнему билось от волнения и от быстрой ходьбы, но чувствовал себя Антон Ильич уверенно. Твердым шагом он прошел все коридоры и, нарядный, благоухающий, решительно вошел в бар.
Александра сидела там же. Только теперь она увлеченно разговаривала. Напротив нее сидел Алексей Евсеич.
Александра что-то с жаром объясняла ему вся подавшись вперед и не отрывая глаз от его лица. Алексей Евсеич слушал вполуха, не глядя на нее. Он сидел, небрежно развалившись в кресле, в халате, тапочках, потный, грузный и отяжелевший, на столике перед ним стоял стакан с виски. Антона Ильича он приметил сразу и кивнул ему.
– А, Антон Ильич, ты здесь.
Антон Ильич подошел ближе.
– Ты что, собрался куда? Мы вроде на сегодня закончили?
Антон Ильич стоял в замешательстве и не мог произнести ни звука.
– Знакомься, это вот Аля.
Александра быстро глянула на Антона Ильича и сухо кивнула, будто видела его впервые. Антон Ильич оторопело смотрел на нее и молчал.
Алексей Евсеич устало поднял глаза на Антон Ильича:
– Антон, ты собирался куда-то? Давай, иди. Завтра поговорим.
Не чуя собственных ног, Антон Ильич тронулся с места, вышел из бара и спустился вниз. Там в закутке стояла барная стойка с высокими стульями вокруг. Антон Ильич взобрался на один из них, заказал себе водки и опрокинул две стопки одну за другой.
Он проснулся посреди ночи и не мог больше уснуть. Часы показывали половину четвертого утра, затем и четыре, и пять, и шесть. А Антон Ильич все ворочался и вздыхал. В половине седьмого он встал.
За окном было темно. Ресторан как раз открывался на завтрак, но посетителей еще не было. Антон Ильич прошелся вдоль столов с едой, да так ничего и не выбрал. Есть не хотелось. В коридорах послышалось какое-то оживление. Несколько человек спешили в сторону гимнастического зала, и Антон Ильич вяло последовал за ними. Сквозь стеклянные стены он увидел человек десять женщин, приседающих с палками на плечах. Нет, ему сейчас было не до гимнастики. Он побрел обратно в номер. Уселся на кровать. Потом поднялся. Не зная, чем себя занять, походил из угла в угол, затем подошел к окну и уставился на улицу. В предрассветной темноте ничего не было видно. Пронзительно завывала метель. Такой тоской повеяло от этого леденящего свиста, что у Антона Ильича дрожь пробежала по спине, и ему показалось, будто ветер с улицы вот-вот ворвется в его комнату и обдаст его своим дыханием. Он передернул плечами и отошел от окна. Оставаться в комнате было невыносимо. Тогда он оделся и пошел на улицу, на воздух.
Знакомой дорогой добрался он до центральной площади и пошел дальше, по протоптанной аллее. Изредка ему встречались прохожие, на улицах было пусто. По одну руку от него остался небольшой прямоугольный каток, над ним тянулась сохранившаяся с праздников вывеска "С Новым Годом!", вдоль дороги стояли скамейки и клумбы для цветов, все в снегу, гирлянды между фонарными столбами уже погасли, да и сами фонари светили редко и тускло.
Дорога привела его к лесу. Тропинка вела вперед, и Антон Ильич пошел. Он не ощущал ни холода, ни тепла, не было ему ни легче, ни тяжелее, он просто шел, ничего не чувствуя, ни о чем не думая, сам не зная, куда и зачем. Шагать становилось труднее, но он не останавливался и не думал поворачивать назад. Высоко поднимая ноги, по колено утопая в снегу, он продолжал упрямо двигаться вперед, невзирая на ветер и сугробы, как будто какая-то сила гнала его дальше и заставляла идти наперекор всему.