* * *
Вверху, в дворике, послышался рев двигателя. Посреди лужи остановилась "Волга".
Дверь в подвальчик скрипнула.
Антон и Листопад переглянулись.
– Пойду встречу, – Иван поднялся. – А то свалится ненароком.
Через минуту в подвальчик в сопровождении Листопада вошла Александра Яковлевна Негрустуева.
Прищурилась с темноты.
Провела пальцем по табуретке, подставленной Иваном. Кивком приказала перенести ее к окошку, откуда в подвальчик стекала тусклая полоска света, с достоинством уселась. Разглядела меж рамами закопченную иконку, что воткнула тетя Паша. Поморщилась:
– Бардак развел, не приведи Господи! Бога, и того загадил, – Александра Яковлевна брезгливо принюхалась. – Чем у тебя пахнет-то?
– Нормально пахнет, – огрызнулся Антон. – Не тяни, говори, с чем пришла.
– А то сам не знаешь! Ты что ж это, мил-друг, мать позоришь? Я такого перед тобой не заслужила, чтоб сына-диссидента заиметь. Показали мне тут твои опусы…
– Неужто прочла?
– Представь себе.
– И что-нибудь поняла? Я к тому: ты ж на самом деле Маркса отродясь не читывала.
– У-у! По-прежнему мать за дуру держишь. Я главное поняла, – зарвался ты. А всё это ваше стремление выпендриться. Привыкли друг перед другом: у кого портки шире, у кого девка, как это? Клевей. Так?! – она почему-то осуждающе глянула на Ивана. – Теперь вон куда вынесло. Как же, вершины достиг, – весь город о нем говорит. Я Фирсову так и сказала: от дури это. Без отца растила. Пороть некому было. А то уже нашлись злопыхатели, – мол, сын Негрустуевой – антисоветчик. Так и норовят, на чем бы сковырнуть.
Александра Яковлевна вновь приподнялась и пересела, чтоб лучше видеть сына. В последнее время она страдала остеохондрозом, и поворачивать шею ей было затруднительно. Поэтому, в случае необходимости, разворачивалась разом – всем статным корпусом.
– Тебе б полечиться, – посочувствовал Антон. – Мазей каких-нибудь повтирать.
– Так некому втирать! Мало того, что опозорил публично, – из дома в халупу сбежал, голоштанничаешь… Вот скажи, за что?
Властное лицо ее по-бабьи перекосилось.
– За что?! Ты ведь один у меня, – она вновь поднялась и пересела – почему-то лицом к Листопаду. – И – рази в чем отказывала? Даже раньше, когда трудно было. Уж как старалась, чтоб не хуже, чем у людей. Десять лишних станков взяла. А тоже ведь не старая была, – голос Александры Яковлевны дрогнул. – И с родителями дружков общалась через силу. Это сейчас все норовят задружить-ся. А тогда они меня, ткачиху, презирали. Напрямую намекали, чтоб тебя, беспородного, от детишек ихних чистых убрала. А я вид делала, что не понимаю. Чтоб сыночек, значит, не среди шпаны рос.
Антон молчал потерянно, – как бывало всегда в редкие минуты, когда в матери вдруг пробивалась прежняя баба, плакавшая на кухонке от безысходности. Он неловко протянул руку, намереваясь, как в детстве, погладить ее по плечу. Но Александра Яковлевна сердито прокашлялась.
Ладно, к матери ты не пришел по глупой гордости. Так вот я сама пришла, чтоб помочь. Ты мне только прямо ответь, ведь не антисоветчик ты в самом деле! А? – она требовательно глянула на Ивана. – Не враги вы, правда, ребята? Ведь нашей выучки.
– Даже в голове такое не держите, Александра Яковлевна, – пробасил Иван. – Антон – он просто с изгибами, сами знаете, – правдоискатель! Заблукал немного.
– Так, Антон? – потребовала подтверждения Александра Яковлевна. Вид сына, смущенно-упертый, ей все больше не нравился.
– Ведь так?!
Антон собрался с духом, чтоб поддакнуть. Но что-то в тоне матери его подтолкнуло:
– Знаешь, матушка, когда я всё это писал, то очень надеялся, что меня быстренько образумят. Логикой, аргументами. Стыдно было бы, но – слово даю – возрадовался бы. А меня гробить начали. И я понял, почему. Нечем им было меня переубедить, кроме как настучать по башке.
– Что значит нечем? Ты все-таки без этого своего самомнения…Это ученая кафедра. Не чета нам, самоучкам, люди. Их на то и держат, чтоб базис под надстройку уметь подвести.
– Больше того скажу! – выкрикнул Антон с внезапным озарением. Это было его свойство – приходить к истине в споре. Когда слышал возражения, пусть самые беспорядочные, тем самым "цементировался" в собственной позиции. Она освобождалась от наносного мусора, и то, что никак не мог постигнуть наедине с собой, внезапно делалось ясным и очевидным. Он набрал воздуху. – Во всей этой истории Маркс, да и Ленин вообще ни причем.
– Шо я вам говорил? – Листопад облегченно откинулся. – Наш человек.
– Если так, и на том слава Богу, – неуверенно успокоилась Александра Яковлевна.
– Не в Марксе дело, – подтвердил Антон. Он поднял палец.
– А вот построенная у нас система никакого отношения к марксовым мечтаниям не имеет. И об этом-то говорить предосудительно. За то меня и высекли.
– Да ты! – Александра Яковлевна вскочила, забыв про больную шею, крутнула головой, лишний раз убеждаясь, что, кроме них троих, никого нет. – Эва тебя куда! На систему замахиваться. Умный-умный, и – такой вдруг дурак! Не то ему, видишь ли, построили! Соображай, во что не веришь. Да мы жесточайшую в истории войну выиграли! Мы своими телами человечество от фашизма защитили…
Антоновы глаза сощурились раздумчиво:
– Какая этому человечеству разница, что один палачу-га другого такого же сожрал.
Александра Яковлевна пошла пятнами, да и Листопад нешуточно оторопел.
– Твой дед на этой страшной войне погиб! – Александра Яковлевна надсадно задышала. – Оба дядьки родных. Не верю! – она отчего-то беспомощно оглядела закопченую иконку в углу. – Чтоб мой сын нас с фашистами на одну доску!
– Да не передергивай! Никогда я коммунистов с фашистами не равнял! – крикнул Антон. Вдруг – осекся, удивившись неожиданной мысли. Поднял виноватые глаза: – Знаешь, мать, вообще-то я об этом пока как-то не думал. Тут поразмышлять бы надо.
Александра Яковлевна поднялась. Ее качнуло. Листопад вскочил поддержать. Но оправившаяся Александра Яковлевна предупреждающе подняла руку и, не взглянув на сына, шагнула к выходу.
У двери обернулась:
– Я так полагаю, что выгнали тебя правильно. И езжай-ка ты, пожалуй, голубчик, куда-нибудь от греха подальше, пока и вовсе…
Она вышла.
Антону хотелось броситься вслед за матерью. Но не бросился. Он примирительно приобнял набычившегося товарища.
– Да Бог с ним, с университетом. Я, Иван, решил землю в аренду взять.
– Че-го?!
– Сам же говорил, – сельское хозяйство – ключ ко всему, и через него другие отрасли поднимутся. Тем более постановление об аренде вышло. Это шанс. Если увидят, что на земле можно достойно зарабатывать, завтра следом другие пойдут.
– Кто пойдет? – Иван всё пытался угадать за всем этим какую-то нераспознанную шутку. – Опойки-колхозники, шо с утра гоношат?
– Потому и гоношат, что нет перспективы. А появится шанс, пробудятся. Они все-таки потомки прежних земледельцев. Помнишь, насчет Столыпина рассказывал?
Листопад только головой мотнул:
– Так это когда было?! Кончился крестьянин. Добили. Последних в тридцатых перемололи. А эти – люмпен! Нищие.
– Бедные.
– Не. Именно что нищие. И я тебе, философ, скажу, в чем разница. Тоже, знаешь, иногда приходится помараковать. Бедный разбогатеть может, потому что работает. А нищий – ни-ког-да! Сколько ему ни отсыпай. И тому, кто богатеет рядом, не простит. Потому что единственное чувство, шо эти ошметки, которых ты земледельцами обзываешь, сохранили, – зависть к более удачливому. Если у тебя что и впрямь получаться начнет, они тебя первыми спалят. Помяни моё слово!
Иван пророчески погрозил пальцем.
– Наверное, ты окажешься, как всегда, прав, – согласился Антон. – Но хочу все-таки попытаться. Ведь если не пытаться, ничего и не изменится. Поможешь? Сам же про хутора мечтал. Так давай с меня и начнем.
Антон улыбнулся обескураживающей улыбкой. Но в голосе его звучало то упрямство, перед которым отступался даже Листопад. Отступился и теперь.
– Юродивый, он и есть юродивый, – безнадежно констатировал Иван. – Сколько всяких повидал. Но ты один такой. Дуроломище!
Он глянул на часы.
– Всё! Едем в мотель.
– Отметим завершение моей студенческой эпопеи?
– И Викино двадцатилетие. Она уж час на телефоне ждет.
Агентурная разработка
Друзья разделились. Антон отправился за Викторией, Иван поехал на такси занимать места, – даже по будням в загородном мотеле "Тверь" был аншлаг.
В вестибюле, перед табличкой "Мест нет", плескалась возбужденная толпа человек в двадцать, пытающаяся просочиться за заветную ресторанную дверь. Но квёлые эти попытки разбивались о знаменитого дядю Сашу – сухонького старичка-швейцара в кителе с потухшими галунами и вечном берете, прикрывающем зябнущую лысину. Клиентов дядя Саша пропускал поштучно и в основном на договорной основе. При этом своими цепкими глазками с яичного цвета белками дядя Саша безошибочно определял нежелательных для заведения гостей: бузотеров и проверяющих, – и бежалостно их отсекал. Как говаривала метрдотель Нинка Митягина: когда на воротах дядя Саша, я за мордобой и за недолив спокойна.
Нервничавшие люди стояли сбитой группой, локоть к локтю, бдительно следя, дабы кто-то не проскочил без очереди.
– По какому случаю сборище?! – послышался сзади начальственный бас. Стоящие как один оглянулись, невольно раздвинувшись. Подошедший Листопад, не снижая скорости, рассек толпу, будто ледокол торосы.
При виде Ивана с неприступным дядей Сашей произошло удивительное: он вдруг растекся в заискивающей улыбке. Большой Иван был щедр на чаевые. Но главное, он, один из немногих, не лебезил перед швейцаром, воспринимая его услуги как должное. И даже время от времени, в знак особого расположения, над ним подшучивал – вальяжно и снисходительно. Чуткий, как все лакеи, дядя Саша давно распознал в нем значительного человека – если не по положению, то по породе.
– Ваши уже сидят, – услужливо подсказал дядя Саша, распахивая перед Иваном дверь.
Громыхнула музыка, пахнуло кухней.
Иван остановился возле эстрады оглядеться.
В восемь вечера веселье бушевало вовсю. Над залом висел табачный смок. Знаменитый по городу ансамбль Саши Машевича, начинавший с тихих блюзов, теперь "вырезал" что-то безудержно греховное, и под гремящие ритмы электрогитар вдохновенно оттягивались столпившиеся у эстрады пары. Каждый проявлял себя как мог. Кто-то извивался, прогнувшись, кто-то в восторге колотил ботинком по полу, будто желая проломить его.
Прямо возле Ивана, на краешке эстрады, крепкий мужчина ловко крутил вокруг себя сорокалетнюю партнершу. Женщина, похоже, изрядно выпившая, полузакрыв глаза, кокетливо, по-девчоночьи, поводила бедрами. Сейчас она и впрямь представлялась себе той, какой была лет двадцать назад. Но более трезвый кавалер видел ее нынешней, а потому, приседая, успевал потереться спиной о рыжеволосую соседку сзади. Рыжеволосая бесстыдно, в засос целовалась с партнером, но и от того, что притерся, не отодвигалась, – похоже, двусмысленность положения добавляла ей адреналину.
Иван всмотрелся в нахала повнимательней и – посерел. Перед ним выплясывал не кто иной, как оперуполномоченный КГБ Юрий Осинцев. За прошедшие годы перемахнувший тридцатипятилетие Юра внешне почти не изменился, разве что на лицо будто набросили паутинку из мелких морщинок да светлые волосы поблекли, сделавшись серовато-сизыми.
Выскочить из ресторана Иван не успел, – взгляды пересеклись. Узнав в вошедшем завербованного когда-то агента, Осинцев округлил глаза и изобразил радостный жест охотника, нежданно-негаданно обнаружившего в капкане редчайшего зверя.
Иван насупился независимо и, игнорируя лучезарного комитетчика, отправился к веранде, где за сдвинутыми столами заметил отдыхающую "головку" Пригородного райкома комсомола во главе с Непомнящим.
К Ивану уже спешила Митягина. С помощью Балахнина она стала метрдотелем. Но сегодня на смену не вышла одна из официанток, и Нинка взяла на обслуживание несколько столиков. Выглядела она удрученной и крепко под шафеьа, дал ахать некогоком подпитии.но,-заявил Иван. е продаю. "нуть себе прежнюю, дурашливую интонацию.
– Шо? Не на кого глаз положить? – предположил Иван.
– Да. Хилый мужик пошел, – Нинка скептически оглядела пенящийся ресторан. Взгляд ее упал на соседний столик, за который только что вернулся Юра Осинцев. Словно почувствовав Нинкин взгляд, Юра обернулся и плотоядно причмокнул.
– Вот, правда, кобель, – не сбавляя голоса, отреагировала Нинка. – Куратор наш. Всех моих девок перетрахал. Видать, изнутри на лояльность проверяет. Теперь ко мне подбирается. Только не выгорит у него ни шиша!
Сальный Юрин взгляд потускнел, – он расслышал.
* * *
В ресторан под руку вошли Антон и Вика. При виде Вики Вадим Непомнящий помрачнел, – вечер оказался испорчен.
Виктория была воистину хороша. Золотистые волосы уложены в копну с вьющимися вдоль щек локонами – завлекаловками. В соединении с вечерним бархатным платьем с глубоким боковым разрезом это придавало ей вид созревшей свежести.
Во всяком случае партнерша Осинцева по танцу, задержавшаяся на танцплощадке, увидев вошедшую, как-то разом поблекла, – будто очнулась от сладкого забытья.
Листопад вскочил, стремительно зашагал по проходу к эстраде, сметая с пути неосторожных. Обхватил за плечи просиявшую навстречу Вику, развернул, любуясь.
– С Днем рождения.
Он протянул к ней мизинец, на самом кончике которого едва удерживалось кольцо с камнем.
Вика взвизгнула:
–Ванюшка! Милый. Как раз такое, как я хотела! Господи! Солнышко мое.
На глазах у всего ресторана подпрыгнула, обвив руками его шею.
– Вот внешне грубиян. И только я знаю, какой же ты у меня заботливый. Хотя по правде боялась, что забудешь, – она потерлась о его щеку.
– За кого ты меня принимаешь?! – загремел Иван.
Он подхватил Вику подмышки, подбросил так, что она вскрикнула, поймал на руки, да так и понес, – зардевшуюся, одной рукой обнимающую его за шею, другой пытающуюся одернуть задравшееся платье. Поднес к столу, осторожно поставил на пол, торжествующе оглядел собутыльников.
– Сегодня исполнилось двадцать лет… – он выдержал паузу. И – набрав воздуха, подавил шум оркестра, – Моей невесте!
Все вскочили. Зааплодировали соседние столики. Юра Осинцев показал Ивану большой палец.
– Ваня! Я не помню, чтоб давала согласие… – пробормотала счастливо потрясенная Виктория.
– Так дай! – Листопад с силой прижал ее к себе. Любимая женщина, красавица, при всех и всем на зависть бросившаяся ему на шею. Это было что-то! Теперь он удивлялся, почему очевидная мысль жениться на Вике не пришла ему раньше? Ведь такую девочку – только зазевайся – уведут на раз.
– Ужин по случаю помолвки за мой счет! – громогласно объявил он. Залез в запасной карман, вывалил на стол пачку документов, меж паспортом и партбилетом разыскал смятый конверт с гонораром за статью, протянул вечному казначею – Антону.
Иван чувствовал себя совершенно довольным. И, как с ним в таких случаях бывало, от полноты чувств беспрестанно хохмил, так что хохот охватил уже и соседние столы, потянувшиеся брататься. Оркестр теперь играл исключительно "по просьбе нашего дорогого гостя, человека большого сердца Ивана Андреевича – для его невесты".
Но прошло два часа. Веселье стало угасать, стол, как бывает к концу вечера, рассыпался. Вадим Непомнящий, не в силах видеть счастливых лиц жениха и – особенно – невесты, перебрался в бар. Сама Виктория отошла в туалет. Антон отправился рассчитываться с Нинкой Митягиной.
На какое-то время за опустевшим столом остались лишь благодушный, скинувший пиджак Иван да Маргелов, отчего-то удрученный.
– Чего поник? – заметил Иван.
– Ухожу из райкома. Достали они меня. Без образования, без образования! А где его взять? – Маргелов тоскливо всхрюкнул.
По своему воспитанию и образованию Валёк Маргелов и впрямь был совершеннейший недоросль из тех, что во множестве произрастают на Среднерусской возвышенности. На сеансе художественного фильма "Ромео и Джульетта" сопел и толкал соседей локтями, выпытывая, чем всё закончится. Даже аттестат о среднем образовании получил со второй попытки.
Впрочем природа справедлива. И, обделяя в одном, вознаграждает другим. Рукастый Валек Маргелов обожал технику.
Еще два года назад он ухитрился из старых запчастей собрать легковушку, на которой втайне от обкомовского начальства подрабатывал по вечерам "от бордюра". Среди "извозчиков" Маргелов и его неказистое, но шустрое создание были популярны. Машину прозвали мустангом. Его самого – мустангёром.
А дядька как раз выделил Ивану деньги на покупку "Жигулей" – по случаю избрания на съезд.
– Пожалуй, возьму под свое крыло, – прикинул Иван. – У меня при кафедре мастерская есть. Оформлю заочником и – лаборантом. Будешь меня обслуживать. Сумеешь?
– Иван Андреевич! Да я для вас!.. – Маргелов сладко задохнулся, даже не заметив, как перешел на Вы. – Что ни скажете, сделаю. И ремонт по квартире могу. И на даче чего надо. Потом если насчет достать, так это без вопросов. Единственная промашка с учебой. Не дается, зараза!
– Сдадим, – невнимательно пообещал Иван. Покровительственно потрепал Маргелова по щеке.
Всё это время расположившийся по соседству Юра Осинцев намекающе ему подмигивал. Ивану это осточертело. Понимая, что объяснения не избежать, он кивнул комитетчику на дверь веранды. Поднялся сам.
"Рано ли поздно. Но с этим шо-то надо делать", – решился он.
* * *
Антон разыскал Митягину в служебной комнатке грустящей над рюмкой коньяка.
– Сколько с нас? – спросил он.
– Сто семнадцать двадцать пять, – без паузы "выстрелила" Митягина.
Антон обомлел. Он дважды перепроверил по меню заказ и убедился, что из переданных Листопадом денег с лихвой хватает семидесяти.
– Сто семнадцать двадцать пять! – повторила Нинка, с некоторым раздражением. – Платишь или опять в долг?
Антону сделалось неловко, как бывало всегда, когда ему приходилось кого-то уличать во лжи. Хватало бы денег, он бы охотно отдал. Но столько не было. Потому он вытащил из кармана конверт. Отделил десятку. Остальные семьдесят четыре веером разложил на столе.
– Этого хватит?
Нинка просканировала взглядом бумажки, смахнула в карман передника.
– Хватит, – неожиданно согласилась она. – Хотя меж друзьями так не поступают!
В голосе ее проступила искренняя обида, грозившая перейти в рыдания. Нинка по-прежнему легко впадала в слезливость, особенно когда обсчитывала и попадалась. Всхлипывая, она придвинула к себе другие счета и принялась вносить в них поправки.