– Один раз скажу. Вдалбливать не буду. Потому что повторение – оно мать учения для дураков. Сколько вас на съезде? Пятьсот? Шестьсот?… Неважно. Девяносто пять процентов – кивалы. Кивалами их привезли, кивалами уедут. Они, конечно, будут по жизни отмечены среди прочих. Но быть им всегда – первыми среди кивал. Твоя же задача – раз уж появился шанс – прорваться в первые среди первых. Тебя должны заметить. Нужна толковая, в нужном месте и в нужное время выказанная инициатива.
– Но где?!
– Лучше с трибуны.
Иван дерзко расхохотался:
– Это на съезде-то?
Петр Иванович безжалостно молчал.
– Да и о чем?
– Ну, если нечего предложить, тогда и впрямь, – Листопад-старший с показным разочарованием развел руки.
– Да есть, конечно, придумки. Но как с этим пробиться на трибуну? – Иван впал в задумчивость.
– А это вторая, может, главная составляющая успеха – напор и натиск. Напор и натиск! Или ты не настоящий Листопад?
* * *
– Даже думать забудь! Даже не впадай в скверну! – Балахнин аж фыркнул. – На трибуну его пусти. А в президиум не желаешь?
– Желаю, – со всем отпущенным ему невеликим простодушием признался Листопад. И – уверенно добавил.
– А ты еще больше желаешь.
– Само собой. Именно поэтому ни одного несанкционированного действия не допущу.
– Та ты сначала послушай…
– Еще чего! Начнешь слушать, начнешь вникать.
– Так и…
– Эк куда безнаказанность тебя выносит. Тесно ему уже среди народных избранников. Всесоюзную трибуну подавай. Окстись! На съезде не только выступления и реплики. Там хлопки расписаны. И за каждый хлопок конкретная "шестерка" отвечает: прохлопал – хлопай сам куда подальше.
Довольный каламбуром Балахнин гоготнул, приглашая Листопада присоединиться к хорошему его настроению.
– Ну, наливаю, что ли? – примирительно придержал он руку с бутылкой коньяка.
Юрий Павлович сидел в трусах у открытого окна полулюкса гостиницы "Россия" с видом на весеннюю Москву-реку. Тщательно отутюженный съездовский костюм с делегатским значком висел тут же, на спинке стула. В уголке стоял приоткрытый чемоданчик, наполненный коньяком. Точно такой же чемоданчик, изрядно опустошенный, пылился в номере Листопада, – накануне съезда делегаты от Калининского региона во главе с первым секретарем ездили с выступлениями по предприятиям области и принимали заготовленные подношения. Начали, само собой, с ликеро-водочного завода.
– Хорошо-то как! – Балахнин глотнул речного воздуха. – Ширь! Чуешь, как пахнет!
– Рекой пахнет, – буркнул, думая о своем, Иван.
– Нос у тебя заложило, вот что, – снисходительно засмеялся Балахнин. – Не рекой! Что рекой? Красной площадью пахнет. И – проездом Серова.
Балахнин потянулся блаженно, – накануне, в кулуарах, ему было дано клятвенное заверение, что после окончания съезда будет решен вопрос с его переводом в ЦК ВЛКСМ.
– Считай, к самому Кремлю подступились. Большие дела впереди. Великие перспективы. А ты – неуемный и неуютный человек – большую радость опаскудить норовишь.
– Юра! Но ты ж не "шестеркой" в Москву прорываешься!
– Причем тут?! – вскинулся Балахнин. – Ты, знаешь, подбирай слова.
– По одежке встречают – это не мы с тобой первыми подметили! Ну, вползешь ты в аппарат каким-нибудь завотдельчиком, – Иван схватил стул и вплотную подсел к налившемуся кровью секретарю обкома, – на самом деле его брали всего лишь заведующим сектором. – И будешь из кабинетика в кабинетик продвигаться шажок за шажком на полусогнутых. К пятидесяти, глядишь, каким-нибудь десятым-двадцатым в ЦК профсоюзов докондыбаешь. И на этом всё – спекся. Это еще если не подставят.
– Круче тебя никто не подставит! – огрызнулся Балахнин. – Да и выбирать не приходится. Я тебе говорил, – после того как Горбик Непомнящего-старшего двинул, сынок в сок входит. Поляну для него расчищают. Если не получится уйти в ЦК, на следующей же конференции попрут. И что я тогда в области буду? Секретарем какого-нибудь сельского райкомишки партии? Что ты всё своим бешеным глазом косишь?! Пить будешь или нет, спрашиваю?!
– Смотря за что. Юра! Вслушайся, – Иван придвинулся вплотную, пощелкал пальцами. – Я предлагаю шанс для обоих. Вот здесь, – он постучал по папке с золоченым тиснением "Делегат ХХ съезда ВЛКСМ", – предложения по созданию хозрасчетных центров, ориентированных на выращивание научных кадров под эгидой комсомола. Комсомол разыскивает таланты и растит научные кадры для страны. Причем не на уровне лозунга! – он достал полиэтиленовую папочку с вложенными листочками. – Система! Продуманная программа поиска и продвижения научно-технических идей молодежи, главное – новых технологий.
– И кому это нужно на съезде? Да если я с этой лабудой помимо первого не то что высунусь, только заикнусь об этом, – меня так с лестницы спустят, что и мимо сельского райкома со свистом пролечу.
– Зачем же помимо? Надо, чтоб с санкции. У тебя на Первого выход есть?
– Если попробую с этим, больше не будет.
– Как раз напротив! Вникни, он сам сейчас дергается. Надо приспособиться к Горбачеву с его новшествами, – подтвердить свою лояльность. Доказать, что еще не выдохся и – готов бежать по новому следу. Кто-то из Политбюро в последний день съезда будет?
– На закрытии, скорей всего, сам Генеральный.
– Так что может быть удачней? И потом – тут, – Иван постучал по папочке, – есть идея подкожная, которую до Первого довести надо. Ты соображаешь, что такое взять под свой контроль поток новых технологий? Это же – будущее. И оно будет под ним. Ведь под это дело можно задробить несколько институтов разных профилей, объявить их молодежными экспериментальными базами – под эгидой ЦК комсомола, выхватывать самые перспективные наработки и – пускать через них хозрасчетные темы. Через несколько лет, когда все опомнятся, – ты владеешь эксклюзивными технологиями. А это – и есть будущее. Твое обеспеченное будущее! Если он не набитый дурак, то быстренько въедет. Только это надо вложить в него.
– Легко сказать, – Балахнин вновь хмыкнул, – но уже иначе. Как человек, которому только что было хорошо и уютно в домашних тапочках, с чашкой кофе у телевизора. И вдруг предложили, бросив всё, мчаться в завидной компании на Домбай, на горнолыжный курорт. Заманчиво, но и рискованно: и тихий уют потеряешь, и башку запросто расшибешь. Он пожевал губы. – Съезд в разгаре. К Первому пробиться, и то сверхпроблема. А чтоб убедить в это вникнуть. Да еще пойти на изменение регламента…
По мере того, как Балахнин перечислял возможные препоны, зародившийся умеренный энтузиазм у него попритух. И Иван это увидел.
– Ты ему главное растолкуй. Если Горби идею подхватит – а она ему в самую жилу, – Первый наш – сразу король! Если нет – спишете всё на несанкционированную инициативу дурака выступающего.
Балахнин продолжал колебаться.
– Имей в виду, – Иван схватил папку, решительно поднялся. – Если ты не поможешь, я сам буром полезу на трибуну и – прямо при Горбачеве и прочей публике потребую слова. В порядке гласности!
– Тебя просто выведут под белы рученьки и – к людям в белых халатах.
– Может быть. Но тогда с тебя спросят за мою выходку. И хрен тебе засветит ЦК, – пригрозил Иван. – А может, и дадут слово. Особенно если Горбачев будет. У нас теперь игрища в демократию пошли. Вот тогда шанс! Если проскочит, само собой, скажу, что инициатива согласована с тобой. Что вместе продумывали. Ну, вожак! Решайся. Разом в элиту ворвешься. Выгорит дело, тому же Первому команда нужна будет для реализации. А тут ты – наготове. После этого никто тебя втихую подсидеть или подставить не сможет. На виду окажешься.
– Любишь ты, как погляжу, с огнем играть, – Балахнин поднялся. Отобрал у Листопада папку. – Ладно, оставь, почитаю. Если оно того стоит, попробую. Но…
Подошел к окну, с невольной опаской глянул на блестящую далеко внизу свежепомытую плитку. Поморщился:
– Чувствую, так с высотищи навернемся, что мало не покажется.
– Так оно и лучше – с высотищи-то, – будет время выкрутиться, – развеселившийся Листопад с гоготом налил два полных бокала. Протянул один смурному Балахнину. – Пока летишь, мно-ого чего произойти может. Глядишь, сугробы за это время внизу повыпадают или Москва-река из берегов выйдет. Я фартовый. Ну, биг-босс, давай за успех нашего безнадежного мероприятия!
– Тьфу на тебя! – Балахнин первым опрокинул бокал.
* * *
Очередной день съезда лениво дожевывался, уставшие от многочасового сидения делегаты давно уже воспринимали доносящиеся с трибуны речи как некий общий шумовой фон. Члены президиума вяло переговаривались, стараясь не потревожить задумавшегося о своем Генерального секретаря ЦК КПСС. И в этот момент на трибуну был приглашен делегат от Калининской комсомольской организации доцент Перцовского сельскохозяйственного института Листопад.
До этого все шло, как заведено. Выступающие невесомыми тенями просачивались к трибуне. Выступали благообразно, как их предшественники – от съезда к съезду. Начинали, само собой, с зачинов – о необходимости перестройки и гласности. Но, поскольку, что это такое, никто толком не знал, то и упоминались они вскользь – вроде заклинания, дабы не выбиться из общего ряда. От выступлений этих несло такой унылой рутиной, что Генеральный секретарь ЦК, слушая молодежь, на которую предполагал опереться, мрачнел все более.
А тут к трибуне, хрумко вдавливая ковер, прошел рослый человек. Уже по стремительному шагу его сидящие возле прохода почувствовали, что сейчас произойдет что-то не вписывающееся в общее благолепие, и – встрепенулись.
Иван не поднялся – взбежал на трибуну, по-хозяйски повел локтями, примериваясь к ее ширине, охлопал, будто проверяя на прочность. Прищурившись, оглядел партер.
– Товарищи делегаты, уважаемые члены президиума! – рокочущий, наполненный энергией голос разбудил зал. Монотонное гудение оказалось нарушено.
– Вот отовсюду слышишь, – нам, мол, выпало жить в особую эпоху – перестройки, гласности, ускорения! А так ли это? – краем косящего глаза Иван заметил, как всполошившиеся члены президиума обеспокоенно принялись переглядываться.
– Безусловно, так! Но все ли осознали смысл этих слов? Вот недавно мне довелось присутствовать при разговоре в неком райкоме комсомола. Секретарь одной из низовых организаций попросил заведующего орготделом разъяснить, как именно надо ускоряться. Знаете, что тот ответил?
Иван выдержал вкусную паузу, затягивая зал.
– Не знаю, грит, как. Но если не ускоритесь, – накажем.
В зале несанкционированно засмеялись, – это было всем знакомо.
– Вот в этом наша беда – в пустословии! В умении заболтать любую блестящую идею, – бросок косящего глаза в Президиум. Теперь и встрепенувшийся Горбачев с интересом повернул голову в сторону трибуны. – А я эти слова просто понимаю: не отпустила нам эпоха времени топтаться на месте. Нужен прорыв в будущее. И будущее это определяется прежде всего уровнем науки! Вам ли говорить, какие могучие силы, какие великие технические замыслы рождаются в молодых умах! И как часто, увы, гибнут, нереализованные, только потому, что некому было найти, оценить и поддержать этого, может быть, Кулибина. Не слишком ли лихо мы разбрасываемся молодыми дарованиями, что принадлежат не нам с вами, – державе? И только потому, что не умеем использовать ресурсы, что предоставила комсомолу партия! Но именно сейчас, когда партии особенно нужна поддержка новых, нарождающихся сил, кому как не ленинскому комсомолу повести за собой будущее страны!
Убедившись, что заставил зал, включая Генерального секретаря, слушать, Иван отбросил риторику и заговорил о необходимости реформирования созданных при обкомах Советов молодых ученых, об изменении их функций и полномочий. И наконец о главном – о создании на базе комсомола научных хозрасчетных центров.
Зал ожил. Важно было даже не ЧТО говорил оратор, а – КАК. Это не был один из затюканных, изволновавшихся выступающих, пролепетывающих вызубренный текст, на каких здесь нагляделись. В голосе, во всем виде его проглядывали такие убежденность и азарт, что не оставалось сомнений, – всё это не мечтания, а продуманные планы, которые, будучи поддержаны, претворятся в реальные дела.
– А как вы себе представляете эти хозрасчетные центры? – донеслось из президиума. Уже первое слово, произнесенное Генеральным секретарем, мгновенно заставило переполненный зал выжидательно замереть.
– Какие механизмы должны привести вашу идею в действие? В чем концептуальный подход?
Повернувшийся к президиуму Иван облизнул языком разом пересохшее нёбо:
– Спасибо за вопрос, Михал Сергеевич. Вы ухватили самую суть проблемы, – как сделать, чтобы благие намерения не вымостили дорогу в ад, а превратились в живое перестроечное дело? Готовясь к этому выступлению, мы вместе с первым секретарем нашего обкома комсомола Юрием Павловичем Балахниным много размышляли над этим. И вот вкратце тот механизм, который мы хотели бы предложить…
Увлекшись, Иван, помогая себе, рубил ладонью воздух. И вряд ли кто из сидящих в зале мог предположить, что как раз в эту минуту сам пламенный трибун вдруг ощутил себя Остапом Бендером перед васюкинцами, а в благожелательно кивающем Генеральном секретаре углядел сходство с мечтательным одноглазым шахматистом. И – едва удержался от смеха.
Выступление произвело фуррор. Иван возвращался на место по тому же проходу среди аплодисментов делегатов, мало что понявших, но благодарных оратору уже за то, что он, пусть ненадолго, развеял навалившуюся скуку. А кое-кто из более прозорливых, уловив настроение Генерального секретаря, спешил ободряюще пожать ему руку.
* * *
Вечером в номер Листопада ворвался Балахнин.
– Дай-ка я тебя расцелую, грымза наихитрейшая!
Он в засос облобызал Ивана и – с неожиданной в тучнеющем теле резвостью выдал антраша.
– Стало быть, поддержали, – догадался Иван.
– Не то слово, – не стал томить Балахнин. – Горби приказал взять на контроль. В итоговое решение отдельным абзацем включат пункт о необходимости создания научных молодежных хозрасчетных центров. А главное: нам с тобой комсомольское поручение – представить детальную программу. Я назначен ответственным за ее реализацию от ЦК ВЛКСМ. Тебе предполагается поручить возглавить один из базовых центров. Так сказать, доказать личным примером. Вот так-то нас забрасывает!
Он подскочил к окну, за которым поблескивала в отражающихся огнях ночная Москва-река, блаженно закинул руки за голову, и – высунул язык: так-то, Москва, знай наших.
– Кстати, – не поворачиваясь, он ткнул назад пальцем. – Горбачеву по ошибке сказали, что ты доктор наук.
– Если все тип-топ, через пару лет защищаюсь.
– Какие еще пару лет? – Балахнин свирепо развернулся. – Ты что, не понял? Доложено Генеральному! В общем чтоб через пару месяцев вышел на защиту. Или по-партийному спросим. Меньше чем доктора наук на такое дело ставить нельзя.
– Раньше, чем через год, не успеют издать монографию. Просто технически не выходит. А без нее невозможна защита докторской.
– В самом деле? – огорчился Балахнин. – Вот ведь понаставили бюрократических рогаток. И все равно, Ваня, – два месяца. А что касается монографии, давай её мне, а уж я позабочусь, чтоб они там в своих типографиях перестроились и ускорились.
Он гоготнул, с сожалением оглядел опустошенный чемодан:
– Быстро вылакал. Тоже умеешь ускориться, когда хочешь. Эх, как же душа праздника просит! Съезд завершается. Слушай, давай высвистывай свою Вику, с ней за компанию Нинку подтянем. Да и устроим, как ты выражаешься, гульку. А, доктор?
Разглядел помертвевшее Листопадово лицо. По-своему понял причину:
– Полагаешь, не время? Тоже прав. Сначала надо закрепить победу. А потом уж – песнь победы во всю глотку. Ох, и споемся мы с тобой, Ваня! Большие перестроечные радости ждут нас впереди.
* * *
Иван так не думал. Внезапная ночная связь с двоюродной сестренкой и последующее импульсивное сватовство, сначала в пьяном кураже казавшееся единственно возможным выходом, теперь саднили душу. Конечно, после женитьбы на Таечке дядька, до того лишь присматривавший за племянником, зятя потащит по жизни ледоколом. Это как раз было понятно. Но это потеря Вики – единственной женщины, с которой Ивану было всегда и всюду хорошо и уютно. И погужеваться меж ними не получится: сумасбродная Вика бросит его, как только прознает про измену. А то еще, чтоб досадить, вернется к негодяю Непомнящему.
Нестерпимая мысль, что роскошное ее тело, которым никогда не мог насытиться, будет отдаваться другому, обдала Ивана яростным холодком. Иван мучился. Понимая, что в эти дни пробует судьбу на излом, не знал, на что решиться.
В конце концов, собравшись с духом, он позвонил Таечке и, оборвав радостное журчание, сообщил, что женщина, с которой он встречался раньше, оказывается, ждет ребенка, и он как честный человек, хоть и привязан к Таечке, но не может оставить свое будущее чадо без отца и потому вынужден жениться. Засим, как говорится, всегда ваш… Иван бросил трубку, – с невольным облегчением.
На следующий день, перед самым отъездом, его по телефону разыскал дядя Петя и не предвещавшим добра голосом потребовал срочно приехать.