* * *
Иван неспешно, оттягивая время, дошел до "высотки" на Котельниках. Могучим утесом нависала она над прочей Москвой.
Перед аркой Иван посторонился, пропуская смутно знакомую старуху, окинувшую его цепким взглядом. Лишь разминувшись, сообразил, что встретил знаменитую актрису. Вхождение в сонм небожителей, – вот от чего отказался он.
Дверь открыл Петр Иванович. Хмурый, осунувшийся вид его, а более – небритый подбородок остановил изготовившегося каяться Ивана. Что-то здесь произошло, с ним не связанное.
– Что случилось, дядя Петь?
– Пройди, разговор есть, – Петр Иванович шаркнул по племяннику воспаленными глазами. – Но тихо, – Таечка только заснула… Да, как там у тебя на съезде?
– Э! – Иван отмел вопрос как несущественный, шагнул следом, в гостиную. Недоуменно оглядел стол с початым коньяком и наполненной рюмкой, – прежде дядя Петя привычки пить в одиночку не имел. – Да что стряслось? Говори, наконец!
– Ты прости меня, Ваня! Горе у меня! Уж такое горе, – пробормотал дядя Петя. Голос его прервался и, то ли чтоб восстановить дыхание, то ли чтоб пополнить силы, он приложился к рюмке. – Садись и слушай. Ты ведь Таечкину маму, жену мою в смысле, помнишь?
– Немного. Я ж маленький был, когда она умерла.
– А про то, что у нее были психические отклонения?.. – он требовательно вскинул глаза.
– Говорили что-то меж собой родители, – припомнил Иван. – Но… смутно. Так она что?.. – начал догадываться он.
– Да…Склонность к суициду называется. Короче, чтоб без соплей, – с собой она покончила. У меня как раз шашня одна образовалась. Нашлись доброжелатели. Сигнализировали, так сказать. И – разом…Сначала у Таечки ничего не проявлялось. А лет семь назад – кто-то в школе обидел…
– Не тяни!
– Вены резала. Врачи говорят….В общем всякого наговорили.
– Не знал.
– Никто не знал. Даже Андрею не говорил. И тебе не хотел говорить! – он зло вскинул по-девичьи густые ресницы. – Потому что вроде как не повторялось.
– Что с ней?! – Иван поднялся.
– Спит, говорю же. Врачи уколы сделали, – Петр Иванович жестом усадил его на место. Попытался перевести дыхание, всхлипнул стыдясь. – Из окна сегодня пыталась выброситься. Случайно зашел и…просто-таки поймал.
В горле его булькнуло, из глаз потекли слезы. Не в силах говорить, протянул пальцы, скрючив, как в момент, когда ловил он дочь.
Иван наполнил его рюмку, придвинул. Сам раскрутил бутылку и влил добрую порцию себе в горло. Петр Иванович выпил, перевел дыхание.
– Ты уж прости меня, Иван, за то, что вот так… кота в мешке. Дочь все-таки. Хотелось счастья ей. Потом думал, может, обойдется. Да и надежду имел, – после родов, знаешь, всякое восстанавливается. Женский организм – штука непредсказуемая. …В общем какая после этого свадьба? Считай, не в претензии.
– Она…что-нибудь объяснила? Почему, в смысле? – боясь услышать ответ, Иван затаил дыхание.
Но дядя Петя лишь сокрушенно повел плечами:
– Сам думал, может, между вами чего-нибудь…Говорит, нет. Мол, по учебе. То-то и страшно, что без причины. То-то и горе!
Иван поднялся и прошел в горенку, где в полутьме лежала Таечка. Окна были тщательно зашторены и, судя по духоте, наглухо задраены. На звук двери она открыла глаза. И глаза эти при виде Ивана расширились.
– Ванюша! Папа сказал, да? – она подозвала его, жестом усадив рядом, прижалась щечкой к руке. – Ты не сердись. Как-то накатило. Дурочка, правда?! Я ведь тебя не виню, – сама навязалась. Всё понимаю. Но – как вихрем! Прямо как будто…
Таечка безутешно зарыдала, закрывшись пальчиками. Иван, огорошенный, провел рукой по потному лобику.
– Всё будет хорошо, – он принялся оглаживать ее по волосам. И в такт его движениям утихли рыдания, – Таечка завороженно вслушивалась в убаюкивающий голос, потихоньку раздвинув пальчики, которыми загораживала лицо.
Наконец действие таблеток возобладало. Она зевнула, глаза снова закрылись.
– Ты не уйдешь пока? – пробормотала, вновь засыпая, Таечка.
– Нет, нет. Я здесь. С тобой, – Иван подоткнул одеяло и, стараясь ступать тише, вышел.
Когда вернулся племянник, Петр Иванович сидел в той же безысходной позе.
– Видел? Так-то, племяш, – пьяновато пробормотал он.
– Такие вот антраша жизнь выкидывает. Так что – езжай к себе и – удачи. Как говорится, всегда тебе будем рады.
Грузным шагом Иван пересек гостиную, отобрал бутылку, поставил в сервант. Пригнулся вплотную.
– Вот шо, дядя Петь. Ты меня кончай за подонка держать, – хрипло объявил он. – У меня на носу, оказывается, защита докторской. Свадьба – сразу после защиты. Вот так – я сказал!
Он долбанул кулаком по столу. Будто обрубая пути к отступлению.
По ком звонят свадебные колокола
Защита докторской диссертации прошла в Плехановском институте. Диссертацию Листопад защитил успешно – без единого черного шара. И даже, если верить выступлениям на банкете, с некоторой пользой для науки. Надо однако признать, что особо каверзных вопросов и не задавалось. Члены Ученого Совета пообещали Петру Ивановичу поддержать молодого соискателя. К тому же, энтузиазма голосующим добавила информация о том, что Перцовский сельскохозяйственный институт включен в число базовых ВУЗов в рамках программы "комсомол – науке", контролируемой чуть ли не лично Генеральным секретарем, и уже подготовлен приказ о назначении Ивана Листопада проректором института, ответственным за проведение эксперимента.
Так что простилось всё: и грубое нарушение ВАКовской процедуры, и неприличная поспешность. Единственно, старая профессура поворчала в кулуарах: "Слепил калабашку на живую нитку. Кандидатская-то была куда позанозистей. Кончился ученый".
Ну, да не без завистников.
* * *
Свадьбу сыграли золотистым октябрьским днем. Поначалу хотели провести ее тихо, без помпы. В окружении десятка самых близких людей. Благая идея посыпалась сразу. Потому что за десятком ближайших открылась еще десятка, почти столь же близкая, – через этих первых. Тут же сами собой начали множиться "комсомольцы". То, что поначалу было секретарями обкома, приросло заведующими отделами, затем – секторами. После чего не пригласить знакомых инструкторов значило прослыть за высокомерного выскочку. И это не считая коллег по институту. Да и Петр Иванович, не настаивая, положил список на двух страницах – "исключительно самые нужные люди. Впрочем, на твое усмотрение". Таечка вроде бы в составлении списка не участвовала – целыми днями оживленно лопотала с однокурсницами, обсуждая детали туалетов. И однокурсниц этих оказалось семь человек. Когда число "самых-самых" перевалило за сорок, Иван окончательно плюнул на первоначальную затею, и список приглашенных начал бесконтрольно пухнуть, словно талия толстяка, долго терпевшего строгую диету, а потом разом решившегося отожраться. В конце концов свадьбу "порубили" на две части: первые два дня в Твери, вторые – в Москве – по списку, представленому дядькой.
Так что к Тверскому ЗАГСу подкатила кавалькада из обкомовских "Волг", возглавляемых надменным ЗИЛом с московскими номерами. ЗИЛ этот в распоряжение молодых предоставил недавно избранный секретарем ЦК ВЛКСМ Юрий Павлович Балахнин.
Сама свадьба прошла, само собой, в мотеле "Тверь", закрытом в этот вечер для посетителей. Первым в ресторанный зал вошел гордый жених, на руках которого затихла разалевшаяся миниатюрная новобрачная. Иван ощущал себя счастливым. После неудавшегося самоубийства нежность, что испытывал он к маленькой невесте, причудливо смешалась с острым ощущением возможной утраты, и оно-то словно добавило остроты его чувствам.
Гости разглядывали очаровательную Таечку. С любопытством, а где-то и с тайным состраданием. Уж больно несопоставимыми казались могучий, не знающий удержу жених и нежная, хрупкая, будто Дюймовочка, девочка-невеста. Когда Иван склонялся над нею, казалось, что это коршун, планирующий над добычей.
Справа от жениха ёрзал свидетель – Антон Негрустуев. Упрямый Антон действительно арендовал недалеко от Перцова кусок колхозной земли, на которой устроил животноводческую ферму. На удивление освоился, втянулся. Так что, даже сидя на свадьбе, невольно возвращался мыслями к брошенному хозяйству.
Среди гостей невесёлым видом выделялся новый Первый секретарь Калининского обкома комсомола Вадим Непомнящий. Настроение у Вадима, признаться, было неважное.
Не пойти на свадьбу члена бюро обкома, ответственного за реализацию всесоюзного эксперимента, он не мог. Но и радоваться причин не находил, – Вика на предложение руки и сердца ответила резким отказом. Потому, провозгласив короткий тост за счастье молодых, опустился на место, подрагивающей рукой наполнил водкой пивной бокал и пожелал про себя жениху только одного: побыстрей навернуться с кручи, на которую он так резво вскарабкался. А себе – оказаться в этот миг торжества рядом!
На исходе второго часа тамада – Юрий Павлович Балахнин – объявил перерыв.
Гости шумно потянулись от столов. Петр Иванович Листопад подошел к ректору Перцовского сельхоза Борису Анатольевичу Демченко и предложил пошептаться. В кабинетике метрдотеля их поджидал раскрасневшийся от выпитого Балахнин.
При виде секретаря ЦК ВЛКСМ Демченко почувствовал, как недобро засосало под ложечкой.
– Хорошую свадьбу гуляем, – осторожно произнес он.
– Чего не хватает, так это достойного подарка жениху от близких друзей, – Балахнин, прищурившись, оглядел старого ректора. – Если они, конечно, на самом деле близкие.
Демченко непонимающе посмотрел на Петра Ивановича.
– Вы б прямо с сути начали, – Петр Иванович нахмурился.
– Могу, – Балахнин вальяжно кивнул. – Такое дело, Борис Анатольевич. Есть мнение, что молодым везде у нас дорога.
– Что вы имеете в виду? – Демченко поджал губы.
– Понимаешь, Боря, – Петр Иванович приобнял старого знакомца. – Институт ваш включен в число экспериментальных…
– Знаю, сам подписал согласие.
– Понимаем, что знаете, – вновь включился Балахнин. На этот раз вальяжные нотки из его баритона исчезли. – Но есть как бы позиция: возглавить должен представитель комсомола.
– Но он и так…
– Не замом. А именно – возглавить.
– Это не вопрос доверия-недоверия, – мягко подправил Петр Иванович, покоробленный беспардонностью комсомольского функционера. – Это политический вопрос. Сам понимаешь, на каком уровне решалось.
– Конечно, можно организовать в директивном порядке, – упорное молчание старого ректора Балахнину решительно не нравилось. – Но было бы лучше, если б добровольно. Так сказать, передача эстафеты, прочие ляля. Совсем другой резонанс. Для всех лучше, – мрачновато надавил он. – А так, глядите, конечно. Вы ж, как я узнал, даже не доктор наук.
– Как же это, Петя? – Демченко с укором посмотрел на Петра Ивановича. – В свое время ты попросил меня взять Ивана, поддержать. Потом – дать согласие на эксперимент. А теперь выходит… Верно говорят, не одно доброе дело не останется безнаказанным.
Петр Иванович зябко повел плечами:
– Мы хотели оставить, как согласовано. Но на верху не поддержали. Понимаешь, ректор – это флагман. Как знамя.
– Но мне-то куда после этого? Клубнику, что ли, прореживать? – старый ректор попытался пошутить, но такая безысходность полыхнула, что даже несентиментальный Балахнин смягчился.
– Без дела не останетесь. Комиссий в обкоме партии хватает. Найдем и для вас, – заверил он. – И профессором на любой кафедре. Само собой, с сохранением оклада. Так что, старина?
Двусмысленное в устах тридцатипятилетнего Балахнина "старина" оскорбило не только Демченко, но и старшего Листопада. Недобрым взглядом шаркнул он по зарвавшемуся функционеру, заставив того прикусить язык.
– Ладно, – после тяжелой паузы произнес Демченко. – Раз уж для Ивана… С его ведома?!
– Нет, всё решилось в ЦК, – быстро отреагировал Петр Иванович. – Спасибо, Боря.
Он действительно испытывал благодарность. На самом деле идея заменить прежнего ректора зятем принадлежала ему. Поэтому разговора с Демченко Петр Иванович опасался. Но вопрос оказался решен неожиданно цивилизованно.
После перерыва слово предоставили Борису Анатольевичу Демченко.
Он промокнул салфеткой подрагивающие губы. Задумался.
Петр Иванович и Балахнин встревоженно пере глянулись.
– Доложите нам! – выкрикнул один из развеселившихся гостей, – как это вы с этим анархистом управляетесь?
– Да уж не просто пришлось! – реплика задала тон. – Крепко натерпелся. Это ж ходячая инфекция, заражающая всех вокруг своими нескончаемыми идеями. А если сюда добавить энергии, которой хватит на две-три металлургических домны? М-да! Знаете, что я скажу, – больше я этого терпеть не желаю! – рубанул вдруг старый ректор. Оглядел затаившийся зал.
– Вряд ли Ивану отныне нужны наставники. К тому же он теперь доктор наук. Потому полагаю, что самое время, – он выдержал паузу, – уступить место более достойному.
Ошеломленное молчание сменилось недоуменным ропотом, перешедшим в первые, неуверенные аплодисменты.
Листопад с тревожным лицом подошел к Борису Анатольевичу.
– Вы с чего это? – прохрипел он. Встретил испытующий взгляд. Догадавшись, зыркнул на Петра Ивановича, затем на Балахнина. Оба отвели глаза. Всё сделалось ясно.
– Так будет лучше, – тихонько произнес Демченко. По реакции Ивана он тоже окончательно понял то главное, в чем хотел разобраться. Лицо его смягчилось. – Принимай, принимай, Ваня. Меня бы все равно под этот ваш эксперимент убрали.
Успокоительно потрепал за плечо, вскинул бокал:
– Повторяю. За нового ректора Ивана! Андреевича!! Листопада!!!
Голос Бориса Анатольевича, вопреки желанию, сорвался. Иван склонился и благодарно поцеловал его. Аплодисменты и звон бокалов венчали умилительное единение ученика и учителя.
Субботний вечер был на ущербе. Начали разъезжаться первые гости. Антон вышел освежиться.
Золотистость и нежность дня ушли. С Волги потянуло сыростью. Намокшая старая роща гудела, будто подрагивая в ознобе. Разгулявшийся ветер гонял гниющие охапки листьев.
За березами Антон заприметил склонившийся женский силуэт. Видно, одной из упившихся гостий стало нехорошо. Судя по фигурке и сапогам на "манке", она была молода.
Предвкушая веселый розыгрыш, Антон прокрался со спины. Под ногой его предательски треснул сучок. Женщина вздрогнула, встревоженно обернулась. Заготовленная шаловливая улыбка стерлась с Антонова лица, – перед ним была Вика. Волосы и лицо ее были мокры. Сдернутая "труба" – вязанка для головы и шеи – капюшоном болталась на спине.
– Вот, пришла взглянуть на несбывшегося, – Вика неловко улыбнулась.
За освещенными окнами танцевали. Среди прочих громоздилась Ванина, нежно склонившаяся тень. Глаза Вики наполнились болью.
– Такая вот мазохистка оказалась.
В голосе её проступила насмешка над собой, призванная упредить чужую насмешку.
Антону хотелось сказать что-то нежное, утешительное. И что-то в защиту Ивана. Но – слов не находилось.
– Только не вздумай рассказать, – потребовала Вика.
– А то решит, будто и впрямь переживаю. А мне просто надо было скинуть эмоции. Понимаешь?
Антон энергично закивал.
– Тогда прощай! – она вдруг притянула его голову и нежно поцеловала в губы. – Считай, – обоих.
И – пошла – бедовой, от бедра походкой. Отойдя метров на пять, до изгиба дороги, обернулась:
– Кстати, твоя несбывшаяся тоже замуж вышла. В Москве. За офицера Генштаба. Так что получился у нас полный тэк-с на тэк-с.
Махнув разухабисто ручкой, она исчезла за поворотом.
Антон Негрустуев как пережиток капитализма
Вадим Непомнящий уверенно шел в гору. Он пока оставался первым секретарем обкома комсомола, но аппаратные источники уже прознали, что Москва планирует поднять его на "мужскую" работу – председателем облисполкома. На эту же должность нацелился непотопляемый предоблсовпрофа Фирсов. Ждали большой драчки. Во всяком случае внутри областного аппарата наметилось некое неявное пока движение – размежевание сторонников и противников.
Сила Фирсова была не только в поддержке старых партийно-хозяйственных кадров, сохранявших прежние позиции, но и новых, заявивших о себе на перестроечной волне. И первым среди новых, а значит, самым опасным для Вадима стал ректор сельхозинститута Иван Листопад, интересы которого переплелись с Фирсовскими. В случае избрания Фирсова Листопад должен был занять место первого его зама и председателя плановой комиссии. А, по мнению наиболее дальновидных, в дальнейшем – и сменить старого аппаратчика на высшей областной должности.
Правда, прежним, масштабным планам Листопада, благодаря которым он резко поднялся, – об объединении под своей эгидой комплекса НИИ, – сбыться оказалось не суждено.
Переменчивый Горбачев скоро остыл к очередному начинанию, и идею потихонечку спустили на тормозах. Секретаря ЦК ВЛКСМ Балахнина перебросили на иные направления, а самому Листопаду предписали реализовывать наработки в рамках института.
Но, видно, верно глаголят: не место красит человека. Бешеной энергии, отпущенной Листопаду, хватило бы на любое дело общесоюзного масштаба. На скромный провинциальный институт ее оказалось в избытке.
Коммерческая сметка в Листопаде пробурилась давно. Еще будучи доцентом, он умел к своей выгоде выделить из студенческого потока тех, кто снимал с него бытовые проблемы. Маргелов, скажем, обслуживал купленную Иваном старенькую "копейку" и строил гараж, другие заочники обеспечивали поставку баллонов со спиртом, проводили неотложный квартирный ремонт.
Теперь же институтские аудитории и кафедральные кабинеты заполонили директора заводов и колхозов, председатели колхозов, районные руководители. Кто студентом, кто аспирантом. И каждый из них в свою очередь охотно предоставлял собственные производственные базы для реализации научных планов института. А планов этих у молодого ректора оказалось громадьё. В первые же месяцы он перетащил в институт многих из тех, чьи идеи не находили реализации в прежних КБ и лабораториях. Следом потянулись изобретатели-самоучки. Листопад лично беседовал с каждым соискателем и брал или отвергал по одному ему известным параметрам. Собственно, главный параметр угадывался легко: в разработку внедрялось то, что сулило быструю коммерческую отдачу.
Хозрасчетные темы распухали на глазах. Они давно уже вышли за рамки сельскохозяйственной тематики. Да и просто научной тематики.
Под прикрытием молодежного центра возникли даже небольшие производства, восполнявшие дефицит товаров народного потребления. А поскольку дефицитным стало всё, начиная от туалетного мыла и шампуня "Солнышко" до зубных щеток и кроличьих шапок, подсобные предприятия сельхозинститута развернулись на славу.
И, конечно, пошли пересуды, что не в ущерб предприимчивому ректору. О материальном преуспевании Листопада не судачил только ленивый. Положим, пятикомнатную квартиру в центре Твери он получил усилиями того же Фирсова. Зато новенькая "шестерка" с наворотами и двухэтажная дача на берегу Волги в ректорский бюджет никак не укладывались.
Вадим Непомнящий отчетливо понимал, что обойти Фирсова он сможет, свалив главную его опору – Листопада. И, казалось бы, тот в бесшабашном азарте словно специально подставляется под какую-нибудь комплексную проверку, которая легко вскроет финансовые злоупотребления.