* * *
Такси въехало под арку кирпичного дома, остановилось у одного из подъездов.
– Ждать! Я тут вещичку одну заберу. Вместо себя портфель оставляю, – коротко бросил Листопад, выскакивая из машины. Знобкий вечер пахнул в Ивана сыростью.
Он вернулся к водителю.
– Какое-нибудь одеяло есть?
– Да вообще-то…
– Давай.
Шофер, поколебавшись, вышел, раскрыл багажник, отодвинул ящик с инструментом, выудил из-под него потертое верблюжье одеяльце, излучающее аромат бензина.
– Сойдет, – Иван выдернул одеяло, на ходу встряхнул пару раз.
Взбежал на четвертый этаж. Не давая себе времени одуматься, позвонил. Дотронулся до виска, – вена пульсировала сумасшедшими толчками. Всё в нем неистово дрожало. К жениху она собралась, профура!
В квартире оставалось тихо, – стало быть, Вика ушла, а глуховатая мать, видно, сняла слуховой аппарат и звонков не слышит. Он позвонил еще раз, – более требовательно. И чем более очевидным становилось, что трезвонит он в пустоту, тем с большей яростью жал он на звонок. Заскрипела цепочка на двери напротив. Выглянула всклокоченная старуха.
– Испарись! – Иван обернулся яростно, и противоположная дверь сработала захлопнувшейся мышеловкой.
Зато чудесным образом ожила викина квартира.
– Ваня! Прекрати названивать и убирайся! – раздалось изнутри. Грудь Ивана сдавило от радости: всё-таки она оказалась дома.
– Открой! – потребовал он. – Надо переговорить.
– Уходи! Ты и так шумишь на весь подъезд. Хочешь дождаться, когда кто-нибудь вызовет милицию?
– Та пусть себе вызывают.
– Угу! Тебе сейчас самое время в милицию загреметь. Убирайся, Иван. Я тебе по телефону всё сказала.
– Так потрудись сказать то же – в лицо. Или – заподло дверь открыть?! – Иван с силой пристукнул ногой.
– Сломаешь.
– Сам сломаю, сам починю! Открой же. Или хочешь, чтоб я на весь подъезд сказанул про нас с тобой?!
Голос его загремел нешуточно. Послышались звуки шлепанцев на верхнем этаже. Из соседних квартир никто не высовывался лишь по одной причине: робость мешала преодолеть любопытство.
Иван, размахнувшись, ударил по двери подошвой ноги. Обивка порвалась, доска треснула, готовая сломаться от следующего удара.
Дверь распахнулась изнутри. Виктория, в легком домашнем платьице, с разметавшимися рыжими волосами, подрагивая ноздрями, перегородила собой вход в квартиру.
– Да что ж ты, наконец, за идиот?!..
Потемневший взгляд ее перехлестнулся с восхищенным Ваниным.
– Никому не отдам! – коротко произнес Иван.
Он захлебнулся от восторга. Рывком расправил верблюжье одеяльце и, прежде чем Вика среагировала, подхватил ее на руки.
– Да ты!.. Я даже без ключей. И без документов.
Не отвечая, Иван сжал в ладони стоящую на тумбочке женскую сумочку, ногой захлопнул дверь.
– Не смей, тать!.. Есть же границы. Помогите! – взвизгнула она. – Господи, что ж ты делаешь?
– Невесту краду! – клокочущим голосом ответил он.
Прижимая к себе, зашагал вниз. Прямо с ношей на руках Иван втиснулся на заднее сидение. Растерявшийся таксист смотрел на извивающуюся полуголую "вещичку", что с трудом удерживал шелапутный пассажир.
– Немедленно отпусти. Слышишь, я тебя сдам в милицию! Я ж, считай, без всего, дурак, – зло бросила Вика.
– Гони, – коротко потребовал Иван.
– Не смейте! Вы будете соучаст!… – пискнула она.
– Гони, сказал! – высвободив левую руку, Иван долбанул ею по спинке водительского сидения так, что водителя едва не ударило лбом о баранку. – Или полтинник сверху, или выкину на хрен!
Проклиная минуту, когда взял чумового пассажира, таксист завел двигатель, размышляя, каким маршрутом поехать, чтоб по пути оказалась милиция.
– Имей в виду, не отпустишь, – я тебя сдам! – пообещали сзади.
– Люблю!
– А я ненавижу! Жизнь мне искромсал. Ванька, не смей! – женский голос прервался. Таксист увидел в зеркало заднего вида, как женская ручка, сперва энергично дубасившая по здоровенному загривку, сделалась вялой и обхватила мужскую шею.
– Что ж ты такой непутевый на мою голову? – выдохнула она. – У меня ж вечером поезд. Меня жених встречать будет.
– Хрен ему! Полетишь со мной в Сочи, – объявил Листопад. – Устроим там медовый месяц.
* * *
Ночью они лежали на широченной кровати в новой листопадовской квартире.
Вика, счастливая, опустошенная до гула, подползла к закинувшему голову Ивану.
– Ты всё-таки – фейерверк! – шутливо пробормотала она. – Вот только хорошо ли это, изменять молодой жене?
Иван встревоженно открыл глаза. Будто ненароком она угодила в тайные его думы.
– Но ведь теперь-то ты все решил, правда? – беспокойно потребовала Вика. – Опять только я и ты! Да? Сам же предлагал…Я тебя за язык не тянула.
В лице его почудилась растерянность, Вику испугавшая.
– Та-ак. Ну, и что будем делать? Мне разлучницу утопить или сам удавишь?
– Зачем? Разве она нам мешает? – разморенный Иван от души, со стоном зевнул. – Ей в Москве еще учиться и учиться. Завтра в Сочи на гулянку махнем. А там – или эмир умрет, или ишак сдохнет!
Он протянул руку, огладил спину любовницы, по-хозяйски легонько похлопал ее по заду. Почувствовав новое возбуждение, придвинулся.
– Давай спать, – Вика отпрянула и клубочком свернулась на дальнем углу кровати.
* * *
Когда Иван проснулся, Вики не было. Лишь записка на подушке – "Считай это моим предсвадебным подарком. Засим возвращаюсь к любимому жениху".
Листопад зарычал. Схватился за телефон.
Долго не отвечали.
– Слушаю, – услышал он наконец хрипловатый женский голос. – Вику мне!
– А Викочка уехала на вокзал. Это Виктор? Вчера у нее не получилось. А сейчас как раз поезд до Ленинграда. Оттуда с пересадкой к вам. Просила встретить… А кто говорит-то?
Листопад швырнул трубку.
В квартиру настойчиво зазвонили. На лестничной клетке стоял бывший инструктор райкома комсомола, а ныне студент-заочник Маргелов.
После увольнения из райкома Маргелов, и впрямь оказавшийся сообразительным и пробивным, полностью снял с Ивана все бытовые проблемы.
Сделавшись ректором, Листопад оформил его личным водителем. Хамоватый с другими, перед Листопадом Маргелов трепетал и поручения его бросался выполнять опрометью. Правда, с учебой у него по-прежнему не ладилось. Так что каждую сессию Ивану приходилось самому с зачеткой в руках обходить преподавателей.
Сейчас Маргелов тяжело дышал после бега по лестнице.
– У вас с телефоном что-то. И лифт не работает! – сглатывая пересохшую слюну, выдавил он. – Иван Андреевич, в институте прокуратура и милиция с обыском! Вас разыскивают. По-моему, как раз сюда собирались. Я ждать не стал…
– Машина?!…
– Так внизу.
– Рвем на вокзал.
– Иван Андреевич, вокзал первым делом перекроют… Не надо бы туда.
– На вокзал, я сказал. Пулей!
– Они опоздали на пару минут. Когда "Волга" вылетела на привокзальную площадь, за деревьями Иван разглядел скорый поезд на Ленинград, как раз начавший набирать скорость.
– Может, поближе к перрону? – услужливо предложил Маргелов.
– Внуково, – прорычал Листопад, обессиленно откинувшись на заднее сидение. Теперь ему казалось, что с бегством Вики в его жизни не состоялось что-то очень важное.
* * *
Юрий Павлович Балахнин со снисходительным любопытством разглядывал нахохлившегося напротив Листопада, заполнившего собой крупное кожаное кресло в люксовском номере цэковского санатория "Правда".
Под окнами за кипарисами плескалось Черное море.
– Каждое утро пробежки по пляжу делаю, – Балахнин хвастливо похлопал себя по убавившемуся животику.
– Ну, у меня-то забег куда подлинней вышел. И вообще – ты долго собираешься жилы из меня тянуть? – прорычал Иван. – Говори, наконец, порешал или нет?
– Нервный ты больно стал! – протянул Юрий Павлович. – Привык на хапок брать. А тут всё непросто оказалось. Подставился-то ты крепко!
– Шо значит "подставился"? – Иван испытующе вскинул голову. – Действовал на основании решения съезда.
– Ну, во-первых, не больно-то ты соблюдаешь решение. Там речь шла о хозрасчетных научных темах, а не о том, чтоб вокруг себя шабашников наплодить.
– Так тоже, между прочим, новые силы. Им только руки развяжи, и – такая отдача пойдет, все захолонутся.
– То-то и оно. Какой же дурак им эти руки развяжет?
– хмыкнул Юрий Павлович. – Многое изменилось, Ваня. Горбач ко всему охладел. Опять в другую сторону метнулся. Теперь Лигачев в силе. И Непомнящий, к нему примкнувший. А ты, по правде, влип. Модельщики, те прямо показали, что передавали тебе деньги. Да и другие, коснись чего, покажут.
– А то ты не знал!
Балахнин нахмурился.
– Деталей не знал! И – знать не желаю, – предупредил он. – В общем всерьез за тебя взялись.
Он выдержал пронзительный взгляд Ивана.
– Хотя мы тоже не пальцем деланные. Набрали соков… Созвонился я с зам Генерального прокурора, – мы с ним в одной комиссии корешкуем. А после – через людей – вышли на Непомнящего – старшего. И – приговорили компромисс. Они тебя от этого модельного дела отмажут. Все остальные твои грешки тоже на тормозах спустят. А ты за это отказываешься от института.
– А ребята – модельщики? – загремел, вскакивая, Иван. – Штучные, между прочим. Золотые руки. Я их один к одному подбирал. Ведь сколько денег стране экономят. Им шо светит?
– Положим, к их рукам дай Бог сколько прилипло. Так что не задаром страдают. – Предупреждая новый всплеск, Балахнин предостерегающе свел брови: – Про шабашников своих забудь думать. О них уже доложено Лигачеву. Теперь дело на контроле. На его примере готовится проект постановления – о новом усилении борьбы с нетрудовыми доходами. Так что, считай, судьба им такая, мученическая.
– А Антон Негрустуев, который здесь вовсе не пришей-не пристегни? Я ж тебя за него просил!
– Юродивого твоего выручим, раз хлопочешь. – Балахнин скукожил физиономию, передразнивая набычившегося Листопада. – Тем более, его и держали-то под тебя.
– А институт, значит, шо я поднял, людей, шо привлек, какому-нибудь Вадичкиному холую, который через год всё раздуракует? А опытное хозяйство! Мы ж там сельхозметодику переделали. Такая отдача пошла! Бери и переноси на всю страну. Ведь порушат!
– Таковы условия. Всё понял?
–Чего не понять? – разочарованно протянул Иван. – Потрендели насчет перестройки, отпустили чуть вожжи. И тут же, выходит, знакомый мотив: всех загнать и не пущать!
– Хорошо бы. Но больно далеко зашло, – Балахнин сожалеюще поцокал языком. – Плотины-то по глупости убрали. Вода, как говорится, вышла из берегов. Вот-вот шлюзы снесет. Что в этом случае делать остается? Помнишь, как ты на митинге вещал? Возглавить и повести за собой. Этим и займемся. Пора выращивать собственных коммерсантов из надежных. Не отдавать же в самом деле штурвал всякой шантрапе.
Он придвинулся поближе к Ивану.
– Есть решение – создавать молодежные банки. Деньги под это найдутся. Серьезные люди заинтересованы, – внушительно добавил он.
Иван недоверчиво тряхнул головой:
– Ишь ты, – частные банки! Скорее небо ляжет на землю!
Балахнин хитренько подмигнул, поднялся, вытащил из ящика стола туго набитую папку и – шлепнул о стол.
– Читайте! Завидуйте! – продекламировал он. – Проектец стратегический. Можно сказать, программа будущей жизни. Не сегодня-завтра опубликуют.
Листопад, все еще хмурясь, потянул к себе ксерокопии. Бросил искоса взгляд, затем пригнулся и – жадно, не отрываясь, принялся вчитываться. Перед ним лежал проект Закона о кооперации в СССР. Балахнин с отеческой, понимающей улыбкой наблюдал, как закосил Иванов глаз.
– Вот так-то, – констатировал он. – Теперь сколотим команду из самых-самых и – вперед! Мне предложили подобрать кандидатуру президента будущего банка. Я сказал, что такая есть. Да и тебе пора в Москву на большое дело перебираться. Готов? Как ты там говорил? Если партия скажет: "Надо", комсомол ответит "Есть"!
Молчание Ивана его насторожило.
– Готов, спрашиваю, с нами?! – требовательно повторил он.
– Нет. Не хочу на готовенькое, – к изумлению Балахнина, отказался Листопад. – Да и из комсомольского возраста вышел. Теперь я, пожалуй, сам попробую.
– Мы два раза не предлагаем! – зловеще процедил Балахнин. – Ничто не изменилось: кто не с нами, тот против нас. Ну?!
– И всё-таки сам, – Иван предвкушающе огладил проект.
* * *
Из следственного изолятора № 1 Антона Негрустуева выпустили с диковинной формулировкой "за нецелесообразностью дальнейшего содержания под стражей".
Он так и не понял, в чем заключалась целесообразность двухнедельного сидения в камере, за время которого разрушили дело, что он только начал налаживать. На последнем допросе от Шмелева узнал, что скотину свели. Дом, правда, вопреки предсказанию провидца Листопада, сердобольные соседи не спалили. Но всё, что было внутри, растащили до шурупчика.
Хотя, пожалуй, целесообразность как раз в том и заключалась, чтоб разрушить. Он и самого себя ощущал совершенно разрушенным.
За спиной прощально лязгнул засов. Никто не сказал: "Руки за спину. Лицом к стене". Антон вышел на крыльцо. Вдохнул воздуха. С вольной стороны дышалось иначе.
Слева от входа, у окошка, толпилась очередь на передачу. Сердце Антона защемило. Среди притихших, скорбных людей, преимущественно женщин, он узнал мать. Узнал с трудом. В закутанной в платок, ссутулившейся Александре Яковлевне не было ничего от привычной громогласной руководительницы.
– Матушка, – окликнул, подойдя, Антон.
Александра Яковлевна недоуменно обернулась. Вздрогнула.
– Сынок, – пробормотала она, еще не до конца веря. Опасливо провела рукой по телогрейке. – А я вот… испекла тут. Я пыталась… ходила… Господи, что ж у тебя с лицом-то? Скулы будто каменные.
Она заплакала. Антона заполнила подзабытая в детстве нежность.
– Ну, ну, маменька, будет, – он приобнял ее и повлек к жилому дому, примыкавшему едва ли не вплотную к тюремной стене.
Очередь завистливо смотрела им вслед.
Двор был еще безлюден. Но, несмотря на утро, майское солнце лупило всерьез, по-летнему.
У металлической помойки Антон стянул телогрейку, бросил на проржавелую крышку, поверх водрузил отслужившую кепочку с пуговкой и отправился дальше – уже налегке.
У поворота мать и сын, не сговариваясь, оглянулись. Двор оставался всё так же пуст. Но фуфайка с кепочкой бесследно исчезли.
Они засмеялись и боковой тропинкой вышли на площадь Гагарина.
Возле райисполкома, перед застекленным окном "Известий", толпились люди. Среди них были и восемнадцатилетние пацаны в "бананах" из плащевки, и тридцати-сорокалетние мужчины, и даже несколько домохозяек. Все пребывали в празднично-возбужденном состоянии.
– Чему радуются, дураки? – процедила Александра Яковлевна. Подойдя ближе, Антон разглядел, что именно так горячо обсуждалось, – опубликованный Закон "О кооперации в СССР".
Ниже, под газетой, к стенду была прикноплена статья знаменитого экономиста – апологета перестройки – с восторженным комментарием нового, судьбоносного закона, с введением которого СССР, несомненно, в кратчайшие сроки вольется в число цивилизованных рыночных государств.
Мимо Антона и Александры Яковлевны, отделившись от общей группки, прошли двое парней в одинаковых яркожелтых х/б с прострочкой и на кнопках. На лацкане одного из них выделялся огромный, как брошь, значок с изображением Ельцина и подписью по овалу: "Борис, ты прав!".
Переполненные эмоциями, парни не замечали ничего вокруг.
– Первым делом прикупим несколько станков! – решительно объявил один. – Увидишь, года не пройдет, такую продукцию выдадим, что шелкоткацкая фабрика в ножки поклонится.
– А деньги?
– Ерунда. Возьмем кредит. Раскрутимся – отдадим. Главное – успеть первыми. Первым все сливки достанутся.
– А кого в третьи возьмем? Читал же – по закону должно быть не меньше трех учредителей.
– Кого-нибудь из самых надежных. Чтоб никаких чужих. В коммерции можно довериться только друзьям.
– Это к бабке не ходи, – согласился собеседник.
Они ускорили шаг, боясь потерять хотя бы одну судьбоносную минуту.
Они еще не знали…
…Что через несколько лет именно друзья на друзей станут заказывать первых киллеров.
…Что экономист-перестройщик, едва заняв должность в Моссовете, куда его занесет на волне народного воодушевления, тут же вляпается на грошовой взятке.
…Что борец с партпривилегиями и народный трибун Ельцин, стремясь удержаться во власти, влегкую отчленит от доставшейся ему по случаю России огромные, сросшиеся с ней территории, что столетия собирались предками в могучую державу.