Решением суда ответчику предписывалось принести публичные извинения и выплатить истцу в качестве компенсации морального ущерба двадцать тысяч рублей. При средней-то зарплате по стране, на минуточку, сто двадцать рубликов.
Законопослушный Листопад отреагировал незамедлительно. В той же газете появилась короткая заметка за его подписью.
"Ранее я назвал В.Непомнящего зажравшейся свиньей. Суд счел данную фразу оскорблением. Во исполнение решения суда приношу Непомнящему В. К. извинения. Оснований утверждать, что председатель горисполкома – зажравшаяся свинья, у меня не было. У него по-прежнему очень хороший аппетит, что могут подтвердить руководители всех городских кооперативов. Денежная компенсация за нанесенную обиду будет выплачена гражданину Непомнящему в пятницу, в четырнадцать часов, у здания горисполкома. Вход на церемонию бесплатный".
Естественно, всем захотелось поприсутствовать. Тем паче, по городу прошел слух, что Листопад зачем-то повсюду скупает металлическую мелочь.
К назначенному времени перед зданием горисполкома в предвкушении забавы собралась толпа.
Ровно в четырнадцать со стороны набережной Степана Разина послышался звук колокольчика, и на площади Ленина появился тучный хряк, которого вел на поводке Листопад. Через круп животного были переброшены два наполненных позвякивающих мешка. На шее болталось заключенное в рамку решение суда.
Приветливо помахивая рукой расступающимся людям, Листопад подвел хряка к исполкомовскому крыльцу и потребовал вызвать председателя – "под расчет".
Попытки милиционеров отогнать странного визитера Иван пресек, указав на судебное решение.
Его поддержали резвящиеся зеваки. Под дирижирование Листопада они принялись скандировать: "Даёшь хряка!"
Вышедшему на крики заместителю председателя Листопад объяснил, что привез деньги, которые по решению суда должен передать из рук в руки самому Непомнящему.
Предложение пройти внутрь отмел:
– Знаю вас, тихарей. Потом скажете, что не довёз. Публично, на людях, рассчитаюсь. Или вы собственных избирателей страшитесь?
Дико оглядев разрастающуюся на глазах, уже перегородившую трамвайную линию толпу, зампред исчез в подъезде. Дверь за ним тотчас заперли. Исполком затих, будто крепость, внезапно подвергшаяся нашествию варваров.
Трамвайное движение оказалось парализовано. Пассажиры выскакивали из останавливающихся трамваев и увеличивали собой число зевак.
Кто-то из исполкомовских с перепугу позвонил в воинскую часть. Прибывшие на двух грузовиках вооруженные солдаты с любопытством выглядывали из кузова. В кабине сидел нахохлившийся, растерянный офицер. В отдалении опасливо похаживали подтянутые отовсюду милицейские патрули.
Меж тем на другой конец площади, к Театру юного зрителя, подкатил автобус с иностранцами, которых привезли насладиться святым – памятником Ленину. Но при виде скандирующих людей интуристы смяли перетрусившего гида и, выхватывая на ходу фотоаппараты и камеры, устремились к исполкому, – митинг протеста в Советском Союзе был по тем временам зрелищем невиданным.
Вслед за иностранцами из Москвы подъехали телевизионщики и принялись сноровисто разматывать кабели. Начались недоуменные звонки из обкома КПСС.
Делать нечего. В сопровождении двух сотрудников и милиционера на крыльцо вышел сам председатель исполкома Непомнящий. Заметно округлившийся.
– Хряк появился, – выдохнула толпа. И – в ожидании дальнейшего затихла.
– Я принимаю деньги, – стараясь не глядеть на Листопада, отчеканил Вадим.
– А вот хренушечки! Сперва пересчитаешь до копейки, – Иван с усилием снял мешки и шмякнул Непомнящему под ноги. – Суд тебе велел принять, – выполняй. А то, шо мелочь, – уж извиняйте, дядьку, что набрал. С шапкой по людям, можно сказать, пришлось пойти после твоего погрома. Так шо садись на карачки и в соответствии с решением суда пересчитывай. Или ты, перерожденец, наш советский суд и советскую власть не уважаешь? Так народ тебя поправит!
Вадим с тоской поглядел на глумящегося, ненавистного врага, легко манипулирующего толпой и явно способного одним словом бросить ее на штурм исполкома. Устроит массовые беспорядки, а потом решением суда прикроется.
О том, чтоб пересчитывать двадцать тысяч мелочью самому, не могло быть и речи. Но даже если поставить трех-четырех доверенных лиц, окаянный Листопад наверняка зажучит пару монеток, а потом потребует пересчитывать заново. Так что процедура могла тянуться сутками, – на потеху всему городу.
– Чего ты добиваешься, Дуров задрипанный? – с тихой ненавистью произнес Вадим.
– Выдашь расписку в получении. Но шоб под мою диктовку! – на всю площадь объявил Листопад.
Выхода не оставалось. С цирком надо было заканчивать немедленно.
Непомнящему передали листок и ручку. Он покрутил головой в поисках подставки.
– А пиши на родиче! Его тоже Вадичка зовут, – Листопад, под общий хохот, похлопал по крупу хряка.
Такого удовольствия Вадим ему не доставил. Один из сотрудников подсунул папку.
– Пиши! – прогремел Иван. – Я, такой-то сякой-то, публично поименованный зажравшейся свиньей, настоящим подтверждаю, что по решению суда деньги получил полностью и претензий за свинью больше не имею… Подпись не забудь, погромщик!
Укрывшись в спасительном подъезде, Вадим еще раз глянул на беснующуюся толпу. "Вадичка, и тебе это нужно? Или нет других способов хорошо жить?" – чувствуя внизу живота холодок страха и ненависти, пробормотал он.
Сразу после той истории Листопад распродал остатки разоренных предприятий. Вырученных денег хватило, чтоб освободить арестованных кооператоров и рассчитаться с сотрудниками. Из Твери Иван уехал таким же, каким когда-то сюда попал, – злым и голодным.
А через полгода следом убыл в Москву под отцовское крыло и Вадим Непомнящий. Идти на перевыборы под кличкой "хряк" оказалось неуютно и, главное, бесперспективно.
Слушая тогда мать, Антон невольно улыбался. Да, это был прежний его друган Иван – во всей красе. Несгибаемо-наглый с недругами и щедрый с теми, кто доверился. И все-таки встречи с ним не искал. Не мог забыть ни поспешного бегства, ни брошенных модельщиков. Хотел бы забыть, как ни бывало. Но – было ведь.
И только сегодня, спустя почти двадцать лет, Антон узнал от Таечки, что освобождением модельщики, да и он сам, были обязаны Листопаду, который собственно и напустил на Тверь всю эту адвокатско-журналисткую армаду.
– Так чо, Антон Викторович, могу забирать?
Негрустуев удивленно вскинул голову, – он даже не услышал, как вернулся Андрей Мантуров.
Андрюша быстро стрельнул глазом в сторону лежащей доверенности. Убедившись, что она не подписана, помрачнел:
– Какие-то проблемы?
– Надеюсь, что нет, – Антон жестом заставил нетерпеливого инвестиционщика присесть. – Вопросительные вопросы появились. Новороссийская земля, да еще на косе, – кусок и впрямь лакомый. Как это вы ее ухитрились задешево взять? Неужто конкурентов не было?
– А то! – напряженное мантуровское лицо растеклось в шельмовской улыбке. – Как грязи набежало. Только мы их развели!
Дождался поторапливающего кивка вице-президента.
– Ноу-хау придумали. Вбросили дезу, будто в этом месте немцы в войну скотомогильник организовали. Вмиг все отвяли.
Он прервался, изумленный тем, как переменился в лице вице-президент.
– Чего-то не так, Антон Викторович?.. Ну, скотомогильник. Для скота, умершего там от сибирской язвы, скажем. На этом месте сто лет после нельзя ни строиться, ни жить.
– Очень ловко, – Антон оправился. – Сам додумался?
– Так не даром хлеб едим, – Мантуров скромно потупился. Но в голосе его Антону почудилось невольное смущение, – Андрюша что-то привирал.
– Значит, так, – Антон принял решение. – Послезавтра буду в Киеве. Готовь мне встречу с американцами. Если всё в порядке, сам подпишу. И для них солидней будет.
– Так это… – не ожидавший подобной "засады" Мантуров засопел. – Там всё как бы под меня заряжено.
Под проницательным взглядом он смешался.
– Впрочем как скажете. Если не доверяете…Оно, конечно, – уровень сразу на порядок…
– Так и скажу!
– Но у вас же в понедельник правление.
– Ничего. К правлению вернусь, – чем больше упрямился растерявшийся Мантуров, тем более укреплялся в своем решении Антон.
– Всё. Определились, – жестко закончил он. Дождался, когда вконец расстроенный инвестиционщик уберется восвояси. Нажал на кнопку мобильника.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что едешь домой? – ответил ехидный голос жены.
– Да. То есть…Ты перезвони, пожалуйста, Таечке. Подтверди, что будем.
– Что?! – голос жены мигом взвился вверх, словно закипевшее молоко. – Да ты – юродивый! Ладно, при Тайке я отмалчиваюсь. Но на самом-то деле, вспомни хоть начало девяностых. Ведь по краю пропасти по Листопадовой милости прошли. И что? Готов всё простить? Вот скажи – готов?! Или уже позабыл?
– Чего уж теперь винами считаться? – пробурчал Антон. – Им покруче нашего досталось. Да и потом все равно совпадает. У меня как раз переговоры в Киеве нарисовались.
– Этой грязи ты всегда найдешь. Тебя на необитаемый остров запихни, и там переговорный процесс затеешь.
– Внезапное дело.
– Угу! Внезапное, – не поверила жена. – А как же гольф-клуб? Я уж и девочкам с телевидения пообещала.
– Раз пообещала, сходи. А я съезжу один.
На том конце хмыкнули.
– Как же, – один. Тебя как Иванушку дурачка отпусти. А потом разыскивай за тридевять земель меж спящими красавицами, – в начавшей увядать жене всё чаще проглядывала ревность. – Нет уж, вместе так вместе… Что отмалчиваешься?
– Рад, что вместе.
– Мы рады, что вы рады, – фыркнула жена. Не выдержав ёрнического тона, шепнула. – Ладно уж, приезжай скорей. А то соскучилась.
Антон вернулся к окну.
По опустевшему проспекту Сахарова пролетали редкие иномарки и с ходу врезались с опустевшее Садовое кольцо, – время незаметно перевалило за двадцать один час.
Антон нажал на кнопку селектора:
– Машину к подъезду.
Вот уж с год как решением правления ему категорически запретили ездить самому за рулем и без охраны, что сильно тяготило.
Новое время. Прежние люди. Годы 1992 – 1993. Докладная министру
Невыспавшаяся, раздраженная утренняя толпа вынесла Антона Негрустуева из метро "Добрынинская" и едва не швырнула о тротуар. Удержался он на ногах, лишь опершись руками о витрину "Секс-шопа", в которой красовался могучий искусственный фалос, бесстыдно воткнутый в латексную вагину, – предприятия оборонной промышленности наладили выпуск товаров первой необходимости.
К октябрю 1992 году Москва, совсем недавно угрюмая, обреченная, притихшая в ожидании голода, преобразилась. После выхода Указа о либерализации торговли полупустые прилавки магазинов начали наполняться товаром. На улицах и площадях одна за другой возводились коммерческие палатки. У кого не хватало денег на лицензии, торговали без всяких разрешений, примостившись у стен зданий или в переходах.
Меж торговых рядов похаживали насупленные патрульные милиционеры. Плотоядно присматривались, но пока никого не трогали, – с нетерпением ждали специальных разъяснений.
Продавалось всё, – кому что Бог послал. На коробках и ящиках раскладывали рядком колготки, лезвия для бритья, презервативы, видеокассеты вперемешку с хлебом, квашеной капустой, консервами. У самых оборотистых можно было найти "Марсы" и "Сникерсы", – из-за сорокапроцентных акцизов отечественный шоколад перестали выпускать вовсе.
После отмены государственной монополии на спиртное повсюду торговали "паленой" водкой и фальсифицированным спиртом "Ройяль".
Антон с тоской поглядывал на покрикивающих бабок, теток, мужиков в полном соку, еще вчера стоявших у станка, а сегодня весело, азартно торгующихся.
Россия пока не начала осваивать Египет. Но торг велся вполне по-египетски.
Отовсюду доносилось:
– Сколько просишь? – Сто пятьдесят. И то себе в убыток. – За тридцатку отдашь? – А то!
Обнищавшая, распродающая картины и книги из дома интеллигенция стыдливо жалась по уголкам, – а что остается делать, если средняя зарплата по Москве пятнадцать-двадцать долларов?
Зато первые бойкие молодцы с табличками на груди – "Куплю ваучер", "Продам ваучер" набрасывались на прохожих прямо-таки с цыганской настырностью. Цыганок, впрочем, тоже хватало.
Казалось, бросились торговать все слои населения. Страну-труженицу в одночасье превратили в страну-спекулянтку. Пресловутый путь к рынку проложили через базар.
Пройдя по длиннющему захламлённому переходу, Антон вышел на противоположной стороне Садового кольца, возле крохотного углового магазинчика. За выходные успел преобразиться и он. Вместо привычной вывески "Продукты" над входом появилось гордое и загадочное – "Минисупермаркет".
Через десяток метров Антону пришлось остановиться и пропустить сразу три грузовика, въезжающих на территорию жилого дома в глубине Житной. В кузовах всех трех погромыхивали гаражные конструкции.
Резко возросло число угонов. И московские дворы одевались в "ракушки" и "пеналы", – угрюмые и нескладные, как броневики и танки времен Первой мировой.
Без десяти девять Антон Негрустуев подошел к квадратному зданию Министерства внутренних дел и, предъявив удостоверение, прошел внутрь. Вот уж скоро год как его перевели сюда из следственного управления Москвы.
За три года службы Антон Негрустуев дослужился до капитана и как подающий надежды был переведен с Петровки в министерство. В Главном следственном управлении МВД Антона определили в методический отдел и в обязанности вменили аналитику преступности в сфере частного бизнеса, – можно сказать, попали в десятку.
За дело, которое он сам полагал чрезвычайно нужным, Антон взялся энергично. Ездил по стране, изучал уголовные и административные дела, встречался с предпринимателями и представителями местных властей. И всё вернее убеждался, что повсеместно происходит откат: едва зародившееся кооперативное движение, давшее всплеск предпринимательской инициативе и надежду на появление среднего класса, глохнет. Да даже не глохнет. Попросту выкорчевывается. С помощью поборов, налогов или – с чем Антон сталкивался особенно часто – сфальсифицированных уголовных дел. Подобных своему собственному. Такие дела находил он во множестве. Во всех областях и районах. Возбуждали их без команды сверху. Не сговариваясь. С завидным единодушием. И с редкостным упорством и изобретательностью доводили до суда.
Иногда Антону удавалось спасти какого-нибудь безвинного бедолагу. Но чаще попытки столичного проверяющего противодействовать произволу встречали на местах резкий, колючий отпор. Вплоть до упреждающих жалоб в министерство.
Зато буйными крапивными зарослями расцвели те, кто присосался к госпредприятиям, и через подставные фирмы выкачивал из них оборотные средства, обрекая на умирание. И при этом щедро "отстегивал". Этих никто не трогал. Еще и потому, что в устаревшем уголовном кодексе попросту отсутствовали нормы, позволяющие карать новую разновидность воров.
Схлопотав пару выговоров за превышение должностных полномочий, Антон окончательно уяснил, что ситуацию можно выправить, лишь обновив уголовное законодательство. О чем написал рапорт и, как положено, передал по команде начальнику отдела Игнатьеву. Начальник отдела, хмыкнув, предложил ему заниматься прямым делом. Он написал следующий, на имя начальника ГСУ, – с тем же результатом. Третья и последняя служебная записка была передана настырным следователем прямо в секретариат министра.
Ближе к обеду Негрустуева вызвали к заместителю начальника Главного следственного управления генерал-майору Кожемякину. Сосед Негрустуева по кабинету подполковник милиции Сашка Плешко с досадой глянул на часы, – он сам с нетерпением ждал вызова к начальству с тем, чтоб сразу после этого свинтить со службы в торгово-закупочную фирму, в которой втайне подрабатывал консультантом.
Утром начальник отдела Игнатьев передал Сашке срочное поручение, – министру для отчета на Верховном Совете потребовалась аналитическая справка о необходимости отмены смертной казни.
– Почему собственно отмены? – вяло удивился Сашка. – Накануне на коллегии министр ратовал за усиление наказаний. И вдруг – здрасте-пожалуйста.
– А я почем знаю? Должно быть, поспели новые веяния, – огрызнулся Игнатьев. – Не нашего это ума. Сделаешь, как обычно, на двух-трех листах. Сначала обоснование. Что-нибудь – "в свете демократизации, гласности. Гуманность, прочие ля-ля". На последней странице вывод – "в демократическом государстве, интегрируемом в европейское сообщество, такой пережиток как смертная казнь недопустим". Главное, чтоб через два часа было готово, – Кожемякин ждет.
– Надо – будет, – безразлично пробурчал Сашка.
Уже через час Плешко победно потряс перед Антоном тремя наспех исписанными листами:
– Готово дело! Писучий я все-таки человек.
Заметив, что сосед отвел глаза, Сашка рассердился.
– Неча рожу кривить. Мы люди служивые. Что сказано, то выполняем. Желаете обоснование, чтоб рэкетиров из тюрем в Верховный Совет пересажать, или доказать, что педерасты – самая что ни на есть правильная ориентация, пожалте-заполучите. Сделаю. Как в преферансе, – какова сдача, таков и снос. А вот насчет того, чтоб душу в ваши игры вкладывать, – это пардон. Моя душа сама по себе. Не аттестованная. Да и не нужны никому ни душа наша, ни мысли. Это ты у нас, Антоша, норовишь начальство вразумлять. Потому что зеленый еще. По сусалам не получал.
Когда выяснилось, что Кожемякин вызывает Негрустуева, Плешко с сочувственной насмешкой оттопырил нижнюю губу:
– Похоже, добралась твоя докладная до верхов. Теперь по полной программе огребёшь. Прими дружеский совет, – Кожемяка сперва начнет по своему обыкновению блажить, так ты не выступай. Перетерпи. Потом покайся. Тогда, глядишь, пар выпустит, да и спустит на тормозах.
По части кулуарных хитроспелений Сашка слыл большим докой и, конечно, был прав. Но ни отмалчиваться, ни тем паче каяться Антон не собирался. Не для того через голову прямого начальства направил рапорт на имя министра, чтоб пойти на попятный.