Задержавшись в этот вечер допоздна в Ивангороде - казалось, опергруппе удалось набрести на след грабителя, - Городулин, отсыревший и усталый, вернулся в Дом приезжих ночью. Чтобы не разбудить профессора, Алексей Иваныч посидел, покурил в жаркой дежурке, затем разулся, подержал в духовке окоченевшие ноги в носках и, так и не надевая сапог, пошел по коридору в свою комнату. Дверь он открыл потихоньку. На него сразу пахнуло дымом: за столом консультант резался в козла с какими-то командировочными.
На Городулина никто не обратил внимания. Он знал уже, что состояние Клюева после операции удовлетворительное, и поэтому сейчас ни о чем расспрашивать не стал. Еле найдя в себе силы, чтобы раздеться, Городулин повалился спать; болела в затылке голова, это у него всегда бывало от усталости.
Сквозь туман и тупую боль в голове он слышал далекие голоса играющих. Кто-то лениво спросил:
- Это что за старичок?
- Из милиции, - ответил профессорский голос.
- Мильтон! - присвистнул игрок.
"Это я", - подумал Городулин и заснул.
3
Вернувшись в город на неделю раньше Белкина, Алексей Иваныч вынужден был заняться новыми делами, поступающими из области. Держать в памяти ворох преступлений, помнить, в каком направлении ведется расследование каждого дела, разрабатывать операции, докладывать начальству, не упускать связи с районами - на все это не хватало суток.
Телефон часто будил его среди ночи. Не попадая иногда спросонья в шлепанцы, он взбирался босыми ногами в кресло и, присев на корточки, разговаривал с оперативниками. Приняв срочное донесение, Городулин тут же порой менял ход расследования. Язык, на котором он разговаривал, был полон жаргонных словечек; скучающая по ночам районная телефонистка на коммутаторе и подслушав ничего не разобрала бы.
Бывало, что, коротко поговорив, Алексей Иваныч быстро одевался, совал пистолет во внутренний карман пальто, плаща или шубы и исчезал на день, на три, на неделю. Антонина Гавриловна, приученная тридцатью годами совместной жизни к этим мгновенным исчезновениям, с непостижимой для своей рыхлости быстротой успевала все-таки приготовить среди ночи стакан чаю и бутерброд. А потом ждала. Ждала звонка Алексея Иваныча из Ропши, с Ладоги, из какого-нибудь далекого, еле слышного сельсовета; если звонка несколько дней не было, она сама звонила в Управление и, замирая от дурного предчувствия, веселым голосом спрашивала дежурного:
- Ну, как мой старик?
Дежурный тоже шутил:
- Загулял, Антонина Гавриловна!
- Вот и хорошо. А я здесь и сама не скучаю…
И, положив трубку, беспокойно думала, знает ли дежурный что-нибудь неблагополучное или просто Алексей не может добраться до телефона.
В Управлении Городулина любили. Людей его возраста и его стажа в отделе было мало: кто вышел на пенсию, кого выгнали, кого убили, кто умер. Да мало ли как складывались судьбы старых работников! Поговаривали, что, будь у Городулина высшее образование, он, вероятно, дослужился бы до комиссара. Нынче же он уже лет десять ходил в подполковниках. Все его начальство было гораздо моложе его, обращались с ним бережно, но был один оттенок в этом обращении, который раздражал Алексея Иваныча: негласно считалось, что некоторые взгляды Городулина вроде бы устарели. Составление обзорных докладов ему уже давно не поручалось, на крупные городские совещания его не посылали: очевидно, опасались, что он ляпнет что-нибудь не то.
И действительно, несколько лет назад случалось, что он ляпал невпопад то на областной конференции учителей, то на исполкоме, то в обкоме комсомола. В общий торжественный и праздничный тон совещаний Городулин удивительно не к месту привносил что-нибудь скребуще-тревожное, отчего всем становилось не по себе, приводил неприятные факты, о которых принято было думать, что их давным-давно не существует и в помине.
Заведующий облоно прислал даже однажды, после такого выступления Алексея Иваныча, большую казенную бумагу в партийную организацию Управления.
"Не умея диалектически мыслить, - писал завоблоно, - и не обладая способностью марксистского анализа, товарищ Городулин взял на себя смелость…"
- Ты чего там наговорил? - спросил Городулина секретарь партбюро.
- Да у меня какая была основная мысль? Несовершеннолетние преступники формируются, кстати, еще и оттого, что молодежи в районе трудно устроиться на работу. Где-нибудь, скажем в Гатчине, промышленности особой нету, парень кончает десятый класс, ну куда он сунется?.. Ты же сам знаешь, приходили к нам в районные отделения, просили: "Устройте на работу, а то мы воровать пойдем…"
- Вот это самое ты и рассказал? - спросил секретарь партбюро.
- Ага, конечно.
- Угораздило же тебя.
- А что?.. Учитель, понимаешь ты, твердит им на уроке, что перед ними все двери открыты…
- Видишь ли, Алексей Иваныч, - перебил его секретарь, пряча бумагу в стол, - с наскоку такие крупные вопросы не решаются. И не нам с тобой решать их. Помимо того, тебе, как работнику розыска, видна главным образом оборотная сторона медали, и делать обобщающие выводы только на ее основе неверно…
Городулин обиделся и упрямо продолжал гнуть свое. Секретарь партбюро ценил Городулина и поэтому вопроса о нем ставить не стал, а просто посоветовался с начальником Управления, и они решили, что для Городулина будет здоровее не представительствовать на ответственных совещаниях.
- Вообще бы его учить надо, - вздохнул начальник Управления. - Грамотенки у него не хватает, да староват уж нынче… А практически он крепкий работник.
Хорошо знали Городулина и уголовники. Не мелочь, не случайная босота, а старые, матерые воры, их становилось все меньше. Случалось, что, попав на допрос к молодому малоопытному уполномоченному, такой ворюга долго, умело глумился над ним, водил его за нос из стороны в сторону, сегодня отрицал то, что говорил вчера, а завтра снова менял свои показания, ловко придирался к процессуальным казуистическим мелочам - законы он знал великолепно, и не только по номерам статей кодекса, а по самому духу их, - но стоило войти в комнату или в камеру Алексею Иванычу Городулину, как картина быстро менялась.
Однажды, когда Федя Лытков еще только начинал свою карьеру под начальством Городулина, в их отдел угодил пожилой магазинный вор, работавший осторожно и, как правило, в одиночку. Солидных прямых улик против него не было, - он это прекрасно понимал и тянул время, чтобы истекла санкция прокурора на его арест. Лытков бился с ним, нервничал, ибо срок санкции действительно истекал, вора надо было выпускать, а это считалось крупным браком в работе уполномоченного.
На последнем допросе арестованный, державшийся с оскорбленным достоинством, закатил настоящую истерику. По лицу Лыткова вор увидел, что тот испугался. Это наблюдение придало вору новые силы. С яростным вдохновением схватив со стола чернильницу, он выпил ее до дна, упал на пол, засунул пальцы себе в рот и разодрал его по углам до крови.
В эту минуту, как назло, вошел в комнату Городулин. Быстро посмотрев на пожилого человека, катающегося по полу, на растерянное и испуганное лицо Лыткова, Городулин спокойно прошел к дивану, уселся, закурил и сказал:
- Плохо работаешь, Костя. Что ж мало рот порвал? Рви дальше… Товарищ уполномоченный, есть увас еще чернила? Вон непочатая бутылка стоит. Подайте ему, пусть опохмелится…
Костя встал, отряхнул брючки, утерся рукавом.
- Ай-я-яй! - укоризненно покачал головой Городулин. - И не совестно?.. Законник, потомственный ворище, а на такие пустые номера хочешь купить уполномоченного!..
- Так я ж, Алексей Иваныч, вижу: он в нашем с вами деле не петрит. Я больше для потехи, - пристыженно оправдывался вор. - И потом, санкция истекает, выпускать меня надо…
- Ой, что ты, что ты! - испуганно говорил, Городулин. - Куда ж я тебя, такого ангела, выпущу?.. Ты же за прошлый год два магазина взял. А наследил, сват!.. Дайте-ка мне, товарищ Лытков, его папочку. Садись, Костя. Сейчас будем раскалываться…
И Костя садился и раскалывался. Сознавался он конечно же не из уважения к Городулину или, упаси бог, не оттого, что раскаялся в своих преступлениях, а просто потому, что отлично знал: Городулина ему не обвести, сидеть во внутренней тюрьме скучно и голодновато, лучше уж поскорей в колонию, а там придет "зеленый прокурор" - весна, может, и посчастливится удрать на волю.
Преступники не мстили Городулину, хотя прошло их через его руки немало. Будучи пойманными, они рассуждали так: "Наша работа - воровать, твоя - ловить. Кто лучше спляшет. Ты поймал - твой верх".
Раз только, после разгрома крупной банды, когда все ее члены были осуждены и высланы на большие сроки, Алексей Иваныч, примерно через год, получил на дом телеграмму:
"Жди гостей. Осталось тебе четыре дня! Приедем - рассчитаемся".
В конце телеграммы стояло две подписи. Послана она была из Воркуты. Зная городские связи двух этих бандитов, Городулин дал задание агентам немедленно сообщить ему, как только гости прибудут в город.
Он взял их еще тепленькими, они с полчаса как явились с вокзала. Войдя в комнату, где пир уже шел горой, Городулин опустил руку во внутренний карман - позади стояли двое сотрудников с овчаркой - и миролюбиво сказал:
- Ну что ж, давайте рассчитываться.
Кое-кого из уголовников Алексей Иваныч поставил на ноги. Называл он их крестниками. Крестнику выхлопатывался паспорт, находилась работа, жилье. На первых порах Городулин следил за ними, вызывал иногда в Управление; чутье редко обманывало его. Были среди крестников старики, была молодежь. Всем им, чего бы они ни достигли, он говорил "ты", и все они обращались к нему на "вы"…
В тот день, когда вернулся из Усть-Нарвы Белкин, к Городулину должен был зайти старик Колесников, бывший знаменитый вор, специалист по ограблению церквей. Он позвонил накануне, сказал, что вышел недавно из больницы и хотел бы повидаться с Алексеем Иванычем. Не встречались они очень давно, за судьбу Колесникова Городулин не волновался.
- Как живешь-то? - спросил его по телефону Городулин.
- Плохо, Алексей Иваныч.
- Что так?
- Жена умерла, сам вот болею…
- Ну заходи завтра… К концу дня.
День выдался на редкость хлопотливый. С утра долго прикидывали с Белкиным. Уполномоченный, по-видимому, вышел на правильный след. Перебрав в Усть-Нарве всех людей, вернувшихся из мест заключения, и тщательно допросив их, Белкин установил, что у плотника ремстройконторы Орлова две недели проживал без прописки, явно скрываясь, здоровенный красавец детина, по описанию свидетелей похожий на того грабителя, что был с ножом. После ограбления он исчез. Что касается самого Орлова, дважды судившегося, то он не смог доказать, путался, рассказывая, где был в субботний вечер разбоя. Был в бане, пил там пиво, потом добавил на вокзале водки, дальше не помнит. Белкин проверил: в субботу в бане был женский день. Когда Белкин преподнес это Орлову, тот согласился: правильно, он поднаврал.
- Зачем? - спросил Белкин.
- Женки своей боялся.
- Почему? - спросил Белкин.
- У бабы был.
- У какой? - спросил Белкин.
- Не имею душевного права говорить,
- Сядешь, - сказал Белкин.
- Это вполне, - ответил плотник.
Просидев три дня, Орлов сказал, что был у Варьки Хомутовой. Вызвали Варвару Хомутову. Ей оказалось шестьдесят восемь лет. Дотошный Белкин устроил им очную ставку. На очной ставке старуха заплевала Орлову всю морду.
- Идите, бабуся, - отпустил ее Белкин. Потом он обернулся к Орлову и спросил: - Ну, как? Будешь вертеть вола дальше?..
- Надоело. Спрашивайте.
Он сообщил фамилию дружка - Гусько. Зовут Володька. Отчества не знает. С какого года, тоже не знает. Познакомился с ним в колонии. Орлов освободился раньше, оставив Володьке свой усть-нарвский адрес. Недавно Гусько явился, попросился ночевать.
- Удрал из колонии? - поинтересовался Белкин.
Орлов пожал плечами.
- Мне ни к чему. Я не допрашивал.
Прожил Гусько две недели. Выпивали, но мало. Через две недели Володька уехал в Челябинск, к сестренке, что ли.
- Все?
- Все.
Белкин вынул из портфеля нож, положил перед Орловым.
- Вещь знакомая?
- Нож, - подтвердил Орлов.
- Чей?
- Надо думать, ваш…
Когда Городулин дочитал протоколы допросов до этого места, в кабинет вошел Федя Лытков. Изо всех сил пожав руку Белкину и Городулину, он сел на клеенчатый диван.
- Чего окно не откроете, надымили.
- А верно, - сказал, морщась, Городулин. - То-то у меня затылок трещит…
- Как, вообще-то, здоровье, Алексей Иваныч? - заботливо спросил Лытков. - Видик у вас не того…
- Устаю чертовски… Ты тут особенно не рассиживайся, мы работаем.
- Белкин, значит, теперь у вас? Ну как он, справляется? - полюбопытствовал Лытков, словно не слышал просьбы Городулина.
- У нас, у нас. Не хуже тебя справляется, - торопливо ответил Городулин. - Можешь спокойно ехать в отпуск…
- Да вот не пущают… Путевка в Ялту горит. Отдаю за полцены, - пошутил он.
- А ты теперь в каком отделе будешь? - спросил его Белкин.
Лытков помедлил с ответом, а Городулин подмигнул:
- Его нынче голыми руками не возьмешь. Извини-подвинься. У него нынче диплом…
- Да не в этом дело, - скромно сказал Лытков.
- Ну-ну, не туфтй… Валяй, Лытков, выкатывайся: нам зарплата идет…
- Ох и выраженья у вас, Алексей Иваныч, - не то шутя, не то серьезно сказал Лытков, подымаясь с дивана.
Городулин впервые внимательно посмотрел на него и, когда тот дошел уже до дверей, спросил:
- Это ты что, вроде мне замечание сделал?
- Да нет, просто так…
- Ну-ну… А то я уж хотел тебя по матери послать… Дверь за Лытковым закрылась. Белкин сказал:
- Вы собирались связаться с Челябинском и с министерством. Проверить насчет Гусько…
4
К концу дня из Москвы сообщили, что Гусько Владимир Карпович, имевший срок двадцать пять лет за убийство, бежал из колонии полтора месяца назад. Одновременно челябинская милиция подтвердила проживание Гусько Елены Карповны, очевидно сестры его, по Пушкинской улице, дом четырнадцать. Значит, Орлов говорил на допросах брехню вперемежку с правдой.
- Завтра вылетишь в Челябинск, - сказал Белкину Городулин. - Если Гусько там, возьмешь его. Только поосторожней… У тебя имеется такая дурацкая привычка - лезть на рожон. Предупреди тамошних ребят из розыска, что это сволочь отпетая. Деньги есть?
- Есть.
- Покажи.
Белкин долго, с беззаботным лицом, шарил по карманам. Городулин писал, не подымая головы.
В это время позвонил начальник Управления. Поинтересовавшись состоянием усть-нарвского дела, начальник поворчал, что уж больно долго Городулин ничего о нем не докладывает.
- Между прочим, товарищ Городулин, к начальству, вообще, заходить изредка следует. Оно ведь тоже может что-нибудь присоветовать… Или сомневаетесь?
- Никак нет, - ответил Городулин. - Нам сомневаться не положено.
- Больно вы, Алексей Иваныч, придерживаетесь - что положено, что не положено… Так зайдешь?
- Прикажите.
- Дело твое, - сказал начальник. - А надо будет, и прикажу.
Думая, что Городулин уже забыл про деньги, Белкин поднялся. У Алексея Иваныча лицо было красное и раздраженное. Потоптавшись, Белкин тихо сказал:
- Значит, я пошел, Алексей Иваныч…
- Вам что велено было? - спросил Городулин. Белкин вынул из кармана скомканную десятку.
- Ого!.. Много тебе жена отвалила… Возьмешь сейчас под отчет командировочные, дома не оставляй: ей зарплаты хватит, а тебе в дорогу нужнее. Бери вот еще пятьдесят рублей, в получку отдашь.
Сопротивляться было бессмысленно, Белкин взял деньги и вышел. Ему было неприятно, что в Управлении известен характер его жены. Все откуда-то знали, что она выдает ему каждый день по два двадцать на "Беломор" и рублей пять на обед и, когда он в милицейской форме, стесняется ходить с ним по улице. Понять они все равно этого не поймут, а он ее любит.
Торопясь из Управления домой, Белкин забежал па дороге в ДЛТ и купил на городулинские деньги жене духи, а себе десяток коробков спичек - они у него вечно пропадали.
Вскоре после ухода оперуполномоченного Городулин запер бумаги в стол и собрался было домой. Затылок разламывало вовсю, глаза и щеки горели. Из-за стены кабинета, из той комнаты, где обычно вели допросы, сейчас доносились голоса - женский и мужской. Мужской что-то бубнил, а высокий женский строго оборвал его:
- Никуда не годится. С начала.
И мужчина снова загудел, теперь уже громче:
- Для того чтобы уничтожить иррациональность в знаменателе…
Очевидно, секретарша Валя помогала делать уроки кому-нибудь из сотрудников.
"Выучится, черт, а потом нос задерет", - с горечью подумал Городулин.
Когда он был уже в пальто, в дверь постучали.
- Да! - крикнул Городулин. - Можно.
Вошел Колесников. Увидев Алексея Иваныча в пальто, он смущенно спросил:
- Не ко времени подгадал?
- Здорово. Садись. Это меня знобит…
Бывший "клюквенник", крупнейший специалист по ограблению церквей, за которым во времена нэпа охотились угрозыски всей России, сел на клеенчатый диван рядом с подполковником милиции Городулиным. Оба посмотрели друг на друга с нескрываемой нежностью.
Колесников был не простым вором. Он выезжал на работу не более двух-трех раз в год. У него была карта Российской империи, где все города, в которых находились старинные соборы и церкви, были отмечены крестиками. Подле многих из них стояли чернильные птички; это значило, что Колесников побывал там и сделал все, что было в его возможностях. Работал он вдвоем или втроем, часто меняя напарников, ибо его не удовлетворяли их моральные качества.
Водки Колесников не пил, матерно не ругался, ценил вежливое обращение. Дело свое он знал преотлично. В полной темноте, лизнув языком оклад иконостаса, Колесников безошибочно определял, золото это, серебро или медь. Компаньоны его пользовались в таких случаях кислотами, а для этого надо было, забравшись под алтарь, засвечивать фонарь, что было небезопасно.
Дело шло прибыльно. Церковный жемчуг делили между собой стаканами, бриллианты - спичечными коробками. Золотые оклады сгибали, закатывали в ковры и увозили на извозчике на вокзал к ночному поезду. У барыг, скупщиков краденого, Колесников пользовался неограниченным кредитом. Они же его изредка предавали. Деньги, водившиеся у Колесникова мешками, он проигрывал в карты. Посиживал в тюрьмах и колониях. Году в двадцать восьмом вся эта волынка надоела как-то Колесникову. Отбыв очередной срок, он пришел в Ростове-на-Дону на биржу труда и попросил работы. Заведующая биржей, просмотрев его документы, грубо ответила:
- Я честных людей не могу обеспечить работой, не то что вас…
- Понимаю, - сказал Колесников. - Тогда дайте червонец.
- Это, собственно, почему?
- На инструмент. Я думал бросать профессию, а теперь надо снова обзаводиться.