Обидевшись на Ростов-Дон, Колесников стал чистить, его так, что город затрещал. Временно сменив свою редкую специальность на довольно рядовую профессию "скокаря", он в одиночку грабил квартиры нэпманов. Поднакопив денег, выезжал в Ленинград играть в карты. Тут-то и познакомились Колесников с Городулиным.
Городулин ловил его долго и упорно. Еще ни разу не встретившись, они знали друг друга самым подробнейшим образом. Иногда даже они снились друг другу: Городулину мерещилось, что Колесников удрал у него из-под самого носа, Колесникову - что Городулин его схватил.
Однажды примерно так и случилось. Выследив Колесникова в один из его приездов в Ленинград, Городулин ждал с нетерпением только сигнала брать его. Сигнал поступил не вовремя: Алексей Иваныч лежал в гриппу. Именно в это время ему лихорадочно сообщили, что Колесников на Московском вокзале покупает билет на поезд, который отходит через пятнадцать минут. Сунув ноги в валенки, стоявшие у кровати, Городулин накинул в прихожей шубу, бросился вон из квартиры. На улице была весна, полно луж, затянутых к вечеру листочками льда. Проваливаясь в воду, не разбирая дороги, Городулин мчался к вокзалу по торцовой мостовой. За ним бежала Антонина Гавриловна с сапогами в руках.
- Леша, надень сапоги! - кричала она.
На ходу, в скверике, Городулин переобулся. Когда он прибежал на перрон, невдалеке, подрагивая на повороте, светился фонарь хвостового вагона. А Колесников, почуяв недоброе, на всякий случай ушел в Любани из поезда.
И все-таки Городулин наконец-то взял его. К этому времени Алексей Иваныч изучил все его повадки и привычки. Даже только читая протокол осмотра какой-нибудь ограбленной церкви, Городулин мог с точностью сказать, колесниковских ли рук это дело. Формулу отпечатков его пальцев Городулин знал наизусть. Цвет глаз, рост, конфигурация ушей и носа - все это было вызубрено до такой степени, что мелькни Колесников мимо даже на бегу - Городулин схватил бы его.
Но вот случилось так, что вор женился. Влюбившись в немолодую добропорядочную вдову, Колесников на первых порах постеснялся объявить ей свою профессию. Поскольку в ту пору многие не ходили на службу, пожилой молодожен не вызывал никаких подозрений у своей супруги. Они прожили так месяца три. Подходил Новый год. Встречать его решили дома. Вечером, накрывая на стол, жена сказала, что, пожалуй, маловато вина и хорошо бы еще чего-нибудь солененького. Колесников тоже осмотрел стол, посвистел, потом взял из кладовки маленький потрепанный чемоданишко, давно валявшийся там запертым на замок, и, сказав жене, что сбегает в магазин, ушел. Наняв на последний червонец дородного лихача с жеребцом под сеткой, Колесников мигом домчался до Волкова кладбища. Лихач был оставлен шагах в двухстах от ворот. Минут за двадцать Колесников перепилил отличными инструментами из своего докторского чемодана оконный переплет кладбищенской церкви, спрыгнул внутрь, забрал драгоценные камни у божьей матери и через полчаса снова сидел на извозчике. Знакомый скупщик на Разъезжей дал за один из камней приличную сумму. Все на том же лихаче, груженном вином и харчами, Колесников, часу в двенадцатом, подъехал к своему дому. Когда он позвонил, придерживая грудью и подбородком покупки, дверь открыл Городулин.
- С Новым годом! - сказал он. - Не стесняйся, заходи.
В квартире шел обыск. С досады Колесников лег на диван и закрыл глаза. Городулин участия в обыске не принимал. Покуда его ребята работали, он сидел за накрытым столом и украдкой посматривал на хозяина.
- Ты подумай: встретились все-таки! - радостно болтал Алексей Иваныч. - Правильно люди говорят: гора с горой не встречаются…
Он поднялся, подошел к окну, взял горшок с фикусом.
- Игрушек у меня в детстве не было, - вздохнул Городулин, быстро и незаметно взглянув на Колесниква; у того дернулось левое закрытое веко. - И играем мы с пацанами так: запрячет кто-нибудь из нас камешек или тряпку, а остальные ищут. Известная тебе игра? - дружелюбно спросил он Колесникова.
Колесников всхрапнул, словно со сна.
- Ну вот, - продолжал Городулин. - Значит, ищут они, ищут, а тот, который спрятал, по правилам игры приговаривает: "Холодно, холодно… Теплее… Горячо!.."
Произнеся это, Городулин дернул ствол фикуса из горшка: в земле, между корнями, лежали две маленькие металлические коробочки из-под мятных лепешек.
- Смотри пожалуйста! - изумился Городулин. - Не разучился играть…
В коробочках лежали бриллианты, припрятанные на черный день.
- Михаил, в чем дело? - спросила у Колесникова жена.
- Прикидывается, стерва, что не знала! - разозлился один из сотрудников.
- Погоди, - досадливо сказал Городулин. - Раньше времени не обзывай.
Забрали Колесникова, забрали и его жену. До передачи дела в прокуратуру Алексей Иваныч вел его сам. Вызывая Колесникова на допросы, Городулин приносил из буфета чайник чаю, дешевого печенья и разговаривал с подследственным до поздней ночи.
Как ни странно, Городулин очень верил своему первому впечатлению. Он приучил себя слушать не только то, что говорит арестованный, но и то, каким тоном он это произносит, как ведет себя при этом, как сидит, какое у него выражение лица. Бывало за долгую жизнь в розыске и так, что задержанный быстро берет на себя тягчайшее преступление, признается в нем, рассказывает подробности, а Городулина не оставляет при всем этом ощущение, что человек невиновен. С ощущениями, конечно, к прокурору не сунешься, значит, надо было разматывать, почему же для человека оказалось выгодным, а может и необходимым, брать дело на себя. Но даже в тех случаях, когда все было ясно, Алексей Иваныч не любил торопиться. Он стремился к тому, чтобы ему стало понятным не только само дело, но и человек, совершивший его. До тех пор, покуда не было исчерпано его любопытство к преступнику, покуда тот не превращался для Городулина в определенный тип, известный до этого или неведомый Городулину, он следствия не заканчивал.
Но, пожалуй, самое удивительное, что вне сферы своей деятельности Алексей Иваныч довольно скверно разбирался в людях. Он думал о них гораздо лучше, чем подчас они этого заслуживали. Вероятно, объяснялось это тем, что, утомляясь от общения со всяким отребьем, он всей душой хотел верить в хорошее.
В Колесникове он прежде всего почувствовал усталость. Равнодушно признавшись во всех грехах, старый вор мечтал только об одном: чтобы выпустили его жену, которая ни в чем не виновата. Доказать ее невиновность он ничем не мог, но Алексей Иваныч поверил в это тотчас. А поверив, сделал все, для того чтобы это обосновать. Жену освободили. Колесников же получил срок. После суда Городулин пришел к нему в тюрьму и сказал:
- Вернешься - приходи ко мне.
- Не дай бог, - ответил Колесников.
Придешь, - обнадежил его Городулин. - Вора из тебя больше не получится: пружинка сломалась… Да и жена будет ждать.
- Обещала, - сказал Колесников.
Он вернулся из колонии года через четыре. Жена ждала его. Городулин устроил его слесарем на завод. Руки у Колесникова были золотые. Первое время Алексей Иваныч вызывал его изредка в Управление. Это никогда не носило характера проверки или наблюдения, во всяком случае внешне, для самого Колесникова. Иногда даже Городулин с ним советовался по тем уголовным делам, в которых Колесников слыл когда-то мастаком.
Застав как-то бывшего вора в кабинете Городулина, Федя Лытков повертелся и после ухода Колесникова спросил:
- Он что, у нас агентом работает?
- Да нет, просто так заходит…
- А польза от него какая-нибудь есть?
- Есть, - удивленно ответил Городулин. - Человеком стал.
- Ах, вы в таком масштабе! - разочарованно протянул Лытков.
- А ты в каком?
- Вы не сердитесь, Алексей Иваныч, - улыбнулся Лытков. - Я ведь у вас учусь, вы мой старший товарищ, правда?
- Ну? - спросил Городулин.
- Если со стороны послушать, как вы разговариваете с этим типом, то создается впечатление, что вы закадычные друзья, ей-богу… А между тем ну что у вас может быть с ним общего?.. Ведь не можете же вы в самом деле его уважать?..
- Почему, собственно, не могу?
- Коммунист, подполковник…
И стало вдруг Алексею Иванычу так скучно и тошно объяснять Лыткову, как он, Городулин, горд и рад, когда ему удается хотя бы одного из сотни ворья поставить на ноги, какое это нечеловечески трудное дело и как он в самом деле уважительно относится к людям, умеющим переломить себя, уйти навсегда, после стольких лет, из преступного мира, - стало ему так скучно и тошно, что он только вяло буркнул в ответ:
- Сейчас некогда, Лытков. Другим разом поговорим…
Лытков обиженно ухмыльнулся.
- Странно получается, Алексей Иваныч: на разную босоту У вас всегда есть время. А на своих молодых сотрудников - поделиться с ними опытом, оказать им творческую помощь - вы почему-то от этого уклоняетесь.
- Ой ты господи! Ну садись, объясню. Только ты ведь все равно не поймешь…
- Да нет, я не навязываюсь.
- Садись, говорят! - уже тоном приказа произносил Городулин.
Лытков сел. Не глядя ему в лицо, чтобы не видеть неприятных иронических глаз и не выдавать своей враждебности, с которой он не в силах был совладать, Городулин начал что-то говорить, подбирая круглые, гладкие слова, так как считал, что именно они более всего понятны Лыткову; затем незаметно увлекся, уже забывая, кто перед ним сидит, и со всей силой своих мыслей и убежденности пытался рассказать о том, что его трогает и во что он верит. Он перескакивал с предмета на предмет, оставив уже Колесникова и забираясь так высоко, что только неожиданно трезвый голос Лыткова возвратил его на грешную землю Мойки.
- Спасибо за беседу. Теперь все понятно, товарищ подполковник. Разрешите быть свободным?
И после его ухода Городулин возбужденно думал, что, в общем, Лытков - парень ничего, молод еще, пооботрется, слетит с него эта проклятая юная самоуверенность, станет он помягче к людям и посуровее к подлецам и бросит судить обо всем с налету, с маху и, главное, поймет, что огромные масштабы любой работы составляются из судеб отдельных людей…
Когда нынче в кабинет вошел Колесников, Алексей Иваныч обрадовался ему. Болел затылок, хотелось отвлечься от этой боли; Антонина Гавриловна сразу бы заметила по его красному лицу и воспаленным глазам, что у него повысилось давление, а тревожить ее ни к чему.
- Исповедаться пришел, Алексей Иваныч, - сказал Колесников, осторожно усаживаясь на диван.
- Это к попу надо, в церковь.
- Отлучили вы меня, Алексей Иваныч, от церквей, - сказал Колесников. - Я теперь туда не ходок…
- Кстати, мне ведь с тобой посоветоваться надо, - спохватился Городулин и, подойдя к своему письменному столу, достал из ящика коротенький ломик; протянув его Колесникову, спросил: - Как считаешь, ничего фомич?
Колесников повертел ломик, осмотрел расплющенный конец и копьевидный, подбросил в руке, взвешивая металл.
- В наше время лучше делали. Халтурная работа.
- По-твоему, можно им открыть маленький переносный сейф?
- Да вы что, смеетесь, Алексей Иваныч? Какому же дураку вскочит в голову открывать сейф фомичом!..
- Вот я им то же самое и говорю, - сказал Городулин, - а они уперлись…
Колесников тактично не стал расспрашивать, кому это "им" и кто это "они": ответа бы он все равно не получил. Городулин прислонил ломик к стене.
- Да, так перебил. Рассказывай.
- Похоронил я, Алексей Иваныч, жену…
- Давно?
- Третий месяц пошел. Поминала она вас, велела зайти, а я, как только ее похоронивши, слег в больницу. До того мне плохо было, Алексей Иваныч, думал, не вытяну. Другой раз уж, видно, не оклематься…
- Здоровый мужик, - сказал Городулин. - Еще меня переживешь.
- А мне и не надо, - спокойно сказал Колесников. - Вспоминать особо хорошего нечего, разве что вразбивку…
- Слушай, ты что пришел-то? - возмутился Городулин. - Я ведь все эти сопли не перевариваю…
- Дело у меня к вам, - сказал Колесников.
Он помолчал. В это время из-за стены донесся высокий обиженный женский голос:
- Опять не выучили! Это ж интереснейшая тема - иррациональные числа!..
В ответ забубнил мужской голос, но его снова перебили:
- Меня к вам прикрепил Алексей Иваныч. Я, может, сейчас смотрела бы телевизор… Завтра же попрошу, чтобы он меня открепил!
Городулин постучал кулаком в стену и крикнул:
- Агапов, не филонь, я слышу!..
Голоса стихли, - очевидно, перешли на шепот.
- Учатся? - тоже почему-то шепотом спросил Колесников.
- Ага.
- Не довелось нам с вами, - вздохнул Колесников.
- Ну, ты меня все-таки с собой не равняй! - сказал Городулин. - Я тебя ловил, у меня времени не было. А ты-то вполне мог…
- Мог, - сказал Колесников.
- Ну, а дело какое у тебя? - нетерпеливо спросил Городулин. - Что-то ты сегодня все с подходом.
- Я написал завещание, - бухнул Колесников. - По всей форме. Третьего дня был у нотариуса, оплатил гербовый сбор… Дайте досказать, Алексей Иваныч!
Он волновался, и только сейчас Городулин увидел, как он плох: серое, словно немытое, лицо и бледные, бесформенные губы.
"Ах ты господи, - подумал Городулин. - Как же его скрутило, беднягу!.."
- Биография моей жизни вам известна. Родичей у меня нету. Детей я не наплодил, - говорил Колесников. - Придут чужие люди, составят акт, а это мне неинтересно. И написал я завещание на вас…
- А ну тебя к лешему, - рассердился Городулин. - Ей-богу, нет у меня времени, Колесников, слушать разную муру!
- Имейте уважение, - попросил Колесников. - Если вы, Алексей Иваныч, думаете, что деньги у меня божьи, с тех годов…
- Да ничего я не думаю. Слушать не хочу…
- Заработал я их своим хребтом. Откладывали с покойницей по сто целковых в получку. Хоть капитал и невелик - десять тысяч, - однако помирать, не зная, в чьи руки попадет, боязно…
- Не волнуйся, государство распорядится, - поднялся Городулин. - Мне домой пора.
- Государство - вещь большая, мне бы чего-нибудь поменьше. - Колесников поднялся вслед за ним. - Если на всех делить, это и по копейке на нос не выйдет…
Они вышли в коридор. У Городулина стучало в висках. Закрывая кабинет, он пошатнулся от головокружения. В полутьме сводчатого коридора Колесников не заметил этого.
- Так как, Алексей Иваныч, возьмете?
- Отвяжись, - поморщился Городулин, привалившись плечом к стене. - Мне самому впору… - Он не договорил. - Проводи-ка меня лучше домой…
Можно было, отдавая ключ дежурному, вызвать машину, но хотелось глотнуть свежего воздуха.
На улице полегчало. На всякий случай взяв Колесникова под руку и стараясь дышать равномерно, поглубже, Городулин ворчал:
- В карты проигрывал мешками - не боялся…
- А я не свои, Алексей Иваныч, проигрывал.
- Уж если так приспичило, завтра пойди к нотариусу, перепиши на детскую колонию в Пушкине… Ей-богу, Колесников, - обрадовался вдруг Городулин, - хорошая мысль! А?..
Они медленно шли по Невскому: мимо яслей, где тридцать лет назад был бильярдный зал, в котором при задержании Ванька Чугун ранил Городулина; мимо сберегательной кассы, где помещался когда-то ресторан "Ша нуар", - сюда любил ходить с проститутками Колесников; мимо Гостиного двора, где в маленьких частных лавчонках торговали живые миллионеры, - Городулин забирал у них из-под половиц, из печных вьюшек, из набалдашников металлических кроватей длинные столбики золотых десяток; мимо "Ювелирторга", в котором Колесников сбывал драгоценности из Углича; мимо Екатерининского садика, где Городулин в перестрелке убил кулака-дезертира; мимо Московского вокзале куда приехал в последний раз из колонии Колесников и с тех пор перестал воровать; они свернули на Лиговку, - здесь в пятой подворотне, в день бомбежки Бадаевских складов Городулин поймал двух ракетчиков. Миновали угол Разъезжей, - сюда, в этот двор, завтра должен приехать к своей сожительнице парень, взломавший склад на Всеволожской, его задержит по приказанию Городулина молодой уполномоченный Агапов, который сегодня, чертов лентяй, не выучил математику…
Когда они дошли до городулинского дома, Алексею Иванычу снова стало плохо.
5
Он пролежал дней десять. Антонина Гавриловна делала все, что предписывали врачи, и еще кое-что от себя. Последние годы гипертония мучила Городулина уже не раз.
Звонил начальник Управления, справлялся, как здоровье Алексея Иваныча, предлагал путевку в санаторий. Разговаривала с ним Антонина Гавриловна громким оживленным голосом, и это Городулину не понравилось.
- Обрадовалась, - проворчал он;- Любишь чуткость… Невелико дело - звонок.
- Ладно, ладно, не капризничай. Тебе все плохо: не позвонил - худо, позвонил - тоже худо. Не знаешь уж, к чему и прицепиться.
- В санаторий не поеду, - сказал Городулин.
- Это почему?
- А чтоб не привыкали, что я болен.
Из Челябинска вернулся Белкин. Когда он пришел проведать Городулина, Антонина Гавриловна успела предупредить его в прихожей, что врачи категорически запретили Алексею Иванычу разговаривать о делах.
Белкин загорел на Южном Урале, приехал счастливый: Гусько Владимира удалось схватить, его везли в Ленинград по этапу. Подробности распирали Белкина, но в комнате сидела Антонина Гавриловна и бдительно штопала носки. Да и лицо Городулина было непривычно небритое, запухшее, нездоровое. От всего этого Белкин стал разговаривать каким-то жалким, больничным голосом.
- Ты что, простужен? - недовольно спросил Городулин.
Белкин откашлялся и уже более громко соврал, что его прохватило в вагоне. Они пили чай тут же у постели Алексея Иваныча, на тумбочке. Антонина Гавриловна спросила, как в Челябинске с продуктами.
- Исключительно все есть, - сказал Белкин, у которого не было времени, да и нужды бегать по магазинам: он питался в столовках.
- А промтовары?
Навалом. Я даже купил себе два носовых платка: забыл дома положить в чемодан…
- Что нашел во время шмона? - спросил вдруг Городулин, мрачно до той поры молчавший.
У Белкина сделалось растерянное лицо, он выпучил глаза и покосился в сторону Антонины Гавриловны.
- Сейчас же прекрати, Алексей! - оборвала она мужа. - Никаких шмонов. Я знаю, что это - обыск.
- Ты у кого служишь, у нее или у меня? - спросил Белкина Городулин.
Поговорить так и не удалось. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, Белкин стал длинно рассказывать содержание кинофильма, который он видел в Челябинске. Не сказал он только, что пошел в кино потому, что следил за одной санитаркой, у нее ночевал Гусько. Картину он смотрел урывками, и теперь, в пересказе, Антонина Гавриловна никак не могла понять, кто кого бросил и от кого был ребенок.
- Какой-то он у тебя бестолковый, - сказала она мужу, когда Белкин ушел.
- Да он и картины-то не видел, - досадливо отмахнулся Городулин. - Пас, наверное, кого-нибудь в кино.
На другой день в Управлении к Белкину подошел Лытков и спросил, как самочувствие подполковника.
- Замечательно! - ответил Белкин. - Уже поправился.
Лытков покачал головой:
- Такими вещами, как гипертония, в его возрасте не шутят.