Вот почему, ты понимаешь, Сашок, тут настает вечер, а электрического свету нету, – вот почему я и злюсь, бегая по своим богатым (от слова Бог!) комнатам в темноте и безвестности. Так-то бы – по уму – позвонить куда надо да кого-нибудь налаять. Глядишь, и засияет освещение. А тут – томись, и, как поется в народной песне – ни помыться, ни сварить! На календаре числа не видно, на часах – часов. Да куда ж это годится, Сашок?!
В величайшем р-раздражении (помнишь, как нам доцент Клещ говорил про ультра-р-революционеров?) я выскочил на темную лестницу и аукнулся с какой-то прошмыгивающей мимо меня фигурой, пришедшей в наш светлый мир из Гоголя.
– Здравствуйте, здравствуйте, – ответила фигура-харя, оказавшаяся, как ты сам понимаешь, женой этого козла Макара Сироныча.
– Ох, и не узнал я вас, Фекла Евлампиевна, богатой вам быть, – естественно, как в том анекдоте про Рокфеллера, сказал я.
Эта зараза захихикала, но я ей тут же и говорю:
– Но дорогая, насколько я информирован (это я шучу), у вас ведь проведен телефон. Так скажите вы, прелесть, Макар Сироныч не звонил еще насчет света?
Как-то ее это телефонное напоминание насторожило.
– А что раззванивать-то? – сурово отвечает мне сироновская баба. – Чинят-починят. Вон они, видишь-понимаешь, дня им не хватило…
А я-то тут и сообразил, что не далее как третьего дни я в пьяном виде кричал, что существуют еще у нас и сейчас буржуи, которые под себя гребут, паразиты, и что у всех у них есть телефоны.
Ладно. Я тогда, Сашок, вышел на улицу и замер.
Потому что, понимаешь, Сашок, больно было глазу. Ибо, дорогой, близ нашего многоквартирного дома простые рабочие люди, сибирские парни, развели громаднейший костер и что-то там такое чинили и копали, похожие на статуи, эти простые обветренные рабочие суровые парни в простых брезентовых робах и того же материала рукавицах.
Трещали доски, обильно политые соляркой, летели искры. Грубыми мужественными голосами перекликались романтики. И мне, мне, человеку, получающему ныне 240 рублей, мне – честное слово – стало стыдно, что я стою посреди их героизма в простых, домашнего вида матерчатых тапочках. Я повел, отец, зазябшими ногами и подумал, что где-то мы что-то как-то проглядели в самих себе, старик, в суете жизни: покрылись бытовым жирком, лицо свое теряем в погоне за материализмом. Я опустил голову и от стыда хотел было идти восвояси, чтобы в темноте и одиночестве еще немного выпить, продумать свои очищающие мысли, систематизировать их, вырастить древо познания и его укрепить. Но тут… Но тут и мне самому представилась редкая в нынешнее время возможность проявить себя.
Потому что один из героев, выговаривая различные русские слова с украинским акцентом, отшвырнул в сторону какую-то блестящую в свете костра и лунном стеклянную бутылку (как у Чехова в "Чайке"), а она по ошибке попала не на плотину, а в лоб его зазевавшемуся напарнику, который, этого не ожидая, рухнул, как подкошенный сноп (сноб?), и упал прямо в костер, взметнув своим падением мириады алых искр, взлетевших к черному небу с мириадом белых звезд, составляющих Млечный Путь. Сильно запахло паленым. Я рванулся вперед и, потеряв один тапок, сам того не ожидая, смог помочь героям, то есть смог помочь одному герою извлечь другого из пожарища.
При этом мы все трое, как ты понимаешь, опять упали в костер, но мы потом встали и были зато прекрасно освещены его затухающим пламенем.
И вот мы встали на четвереньках, прекрасно освещенные затухающим алым пламенем, мы, герои, посреди планеты, под Млечным Путем, составляя строгую и торжественную монументальную трехфигурную композицию.
Сашок! Я тебя прошу! Ты нынче стал молодой писатель, Сашок, опиши скорей нас на листах своих газет! Сашок, удели нам свои многочисленные страницы. А может, если ты заодно стал и художник, то напиши нас на холсте маслом! А если ты вдобавок еще не чужд и Музе музыки, то сочини про нас рок-оперу "Поцелуй на морозе".
Ибо мы ХОЧЕМ, Сашок, и имеем полное право вписаться навечно в грозовой пейзаж нашего времени. Мы, простые герои, озаряемые светом горящего дерева, инициируемого соляркой. Мы, под Млечным Путем, посреди планеты.
Ну а в остальном все идет нормально. Приступили к засыпке котлована. Там мной было предложено одно интересное инженерное решение. Вот его суть…
ПОХАБОВ И ЛУИЗА
Повесть о несчастной любви с предисловием, прологом и эпилогом
ПРЕДИСЛОВИЕ
Везет же мне! Третьего дня иду по улице, опустив голову. Смотрю, а на углу Засухина и Шеманского валяются листки. Из любопытства поднял. Что там, думаю, за бумаги? И вижу. Ба! Да тут целое художественное произведение, которое и предлагаю вашему вниманию. Однако сколько у нас писателей развелось: даже на углах валяются оброненные в спешке рассказы и повести.
23 сентября 1970 г. Евг. Попов.
ПРОЛОГ
Для собственного развлечения пишу я эти страницы. Впрочем, и вас могу развлечь, ежели вам того же потребно. А если нет, то и черт с вами. Буду веселиться один. Одному чем не веселье? Скучновато, правда. Ну, так что ж? Ведь всем известно, что всякая вещь имеет свои некоторые изъяны. Так вот, начинаю…
1.
Человек с гадким лицом по фамилии Похабов крался как-то темной ночью на цыпочках к широкой двуспальной кровати, где лежала одна Луиза. Фамилия – Антропософа. Служащая областного совнархоза, двадцати четырех неполных лет от роду.
2.
Крался Похабов, шепча наизусть всего три повторяющихся слова: "Ну уж я", "Ну уж я", "Ну уж я".
Внезапно он споткнулся о край великолепного узбекского ковра, купленного на свои деньги, и тем самым произвел по комнате некоторый шум.
– Ай! – воскликнула Луиза. Воскликнула и зажгла ночничочек.
В свете его света вырисовывалась темная фигура Похабова, горько сидящая на краю ковра с ощущением неудачи.
3.
– Т. Похабов, – вся дрожа заговорила красавица. – Отчего вы опять хотите воспользоваться тем, что я опять воспользовалась вашим гостеприимством? Уж сколько раз между нами было решено, что порядочные люди сначала женятся при помощи отдела Записи Актов Гражданского Состояния, а лишь потом делают то, что сейчас собирались сделать вы.
– Да я, я понимаю, – признался Похабов, уныло свешивая лысеющую голову поближе к узбекскому ковру.
Луиза зевнула.
4.
– Ну, а тогда зачем же… вы… я говорю… давайте поженимся, – нескладно заговорила зевающая Антропософа. – А впрочем, который сейчас час? Очевидно, я успею еще попасть домой – в свою тесную комнатку общежития ИТР?
– Умоляю! – Похабов встал. – Умоляю! Уж било полночь. Вся моя квартира в вашем распоряжении. Ведь вы знаете всю глубину моего отношения к вам.
И он в волнении стал чистить бьющей ладошкой брюки от перешедших на них с узбекского ковра бесчисленных пылинок и крошечек.
5.
– Вот видишь, мой милый похабчик, – удовлетворенно заметила служащая. – Ты опять перебил мне весь мой девичий сон. Принеси-ка лучше чего-нибудь кусь-кусь-куснуть и ма-а-ленькую рюмочку винца.
– Это можно, – лихо крякнул холостяк и скрылся в темноту от узбекского ковра со словами: "Эх, и выпьем же мы чуть-чуть, Луизочка!"
А красавица в ответ дико захохотала.
6.
– Что же было дальше? – может спросить любопытствующий, с трудом дочитав до конца предыдущие нелепые строки.
– Что было дальше? Что было дальше? – в раздумий переспросим мы, слегка обидевшись за словечко "нелепые".
7.
Что было дальше? А дальше так и не женился т. Похабов, потому что однажды ночью человек с гадким лицом как обычно крался на цыпочках к широкой двуспальной кровати и т. д. В общем, отсылаем вас к началу рассказа и даем возможность самому вывести другую развязку ночного происшествия, происшедшего на квартире т. Похабова.
8.
Тоже ведь не камень, сердце красавицы. Да и всякому надоест ждать долгожданного.
9.
И они стали жить по ночам, а утром работать на своих производствах. Луиза, как мелкая служащая, работала честно, а Похабов сильно крал очень много денег. Чтобы отвлечь Луизу от грустных мыслей о потерянной молодости и временной неполной устроенности домашнего очага через документы.
10.
За что его и поместили в исправительно-трудовую колонию, где он уж год который честным трудом расплачивается за прошлую бесчестную жизнь и совершенные тысячи ошибок.
11.
Не повезло и Луизе. Областной совнархоз расформировали, и ее уволили по сокращению штатов. Правда, она нашла себе другую работу и даже с большим окладом. Она работает певицей в кинотеатре. "Но это уже не то", – шепчет по вечерам Луиза, накладывая себе на ресницы тушь.
12.
– Ну что бы им было не жениться! – воскликнем мы. – Тогда бы все было бы не так, а вовсе наоборот. Похабов бы не крал, потому что Луиза была и так счастлива и варила бы ему скромную вкусную и здоровую пищу. А узбекский ковер и двуспальная кровать уже имелись. Все было бы не так, разумеется, кроме расформированного областного совнархоза.
– Вот к чему приводит нежелание и опасение молодежи строить семью и жить вместе. Честно и имея детей, о чем пишут в газетах наши социологи. Вот! Вот! Вот! – еще раз и еще восклицаем мы.
13.
И на этом кладем усталое перо.
ЭПИЛОГ
Я бы несомненно писал и далее еще, потому что история несчастной любви Похабова и Луизы только-только набирает драматическую силу и должна, по моему убеждению, кончится нравственным очищением обоих, но у меня, к сожалению, кончаются чернила. К тому же я зачем-то очень спешу. Кончаются чернила. Видите, как слабеет мой почерк. Видите, видите, видите. Ай!*
НЕЧИСТАЯ ВОЛНА
Как-то раз в старом зальчике деревянного клуба на улице Засухина проводилась лекция о вреде алкоголя для умов и тел народа. И на трибуне стоял ученый против алкоголя с мировым именем Орест Савчук.
А зал был полупуст, и алкоголиков в нем почти не наблюдалось. Всего-то и было пьяниц, что Климов с Изотовым, бывшие трудящиеся, дошедшие до крайних степеней. Дедушка и какой-то бледный человек с горящими, как у Пушкина, глазами. Ну и еще всякие другие.
Савчук посмотрел в зал с видимым миру сомнением и невидимым ему же сочувствием. Он посмотрел и стал говорить, припивая воду из стакана.
– Всем известен простой афоризм, что капля никотина убивает даже лошадь. Но сегодня у нас разговор пойдет не о том, – начал лектор. И продолжал довольно долго. До слов "У кого есть какие вопросы?".
Нашлись и вопросы
– Скажите, а вы сами пьете?
________________
* Тут почерк действительно совсем пропал, но на бумаге видны какие-то вмятины, позволяющие считать эпилог, а следовательно, и все литературное произведение, неоконченным Интересно бы узнать, кто его автор (Прим Евг Попова )
– Я понимаю всю подоплеку ваших слов, – ответил Савчук. – И говорю, что, может быть, это и странно вам в первом приближении, но сам я не пью. Есть еще вопросы?
Тут среди публики возникла некоторая напряженность и даже нервность. Все чего-то ждали. И дождались.
– Скажите, а правда ли, что когда индивид горит от водки, то его нужно накормить конскими катышками, и все выйдет вместе со рвотой?
Зал возмущенно загудел:
– Сука! Провокатор!
Особенно усердствовали Климов и Изотов.
Дедушка качал головой.
Бледный человек с горящими, как у Пушкина, глазами защищался:
– Нет, я серьезно про катышки. У нас был один такой случай в деревне Кубеково. У нас был один хулиган. Его звали Бодай…
Но человека уже не слушали, а тащили вон из зала. Его протащили и выкинули за порог.
– Я хочу сказать, – попытался было вмешаться Савчук. – Хочу сказать, что товарищ…
– Просим! Просим! – одобрительно захлопали люди, только что победившие своего бледнолицего брата
И не дали лектору что-то сказать, что он хотел сказать, так что Орест был вынужден скомкать то, что хотел сказать.
Вот как звучали его слова:
– Товарищи! Как я уже отмечал, среди некоторой части нашего населения, особенно среди молодежи, ужасно, просто уж-жасно развился алкоголизм, пускающий свои ядовитые корни все глубже и глубже. Но я надеюсь, дорогие слушатели, что эта нечистая волна скоро погасится временем и сознательным отношением к жизни. Я кончил, товарищи!
И, выпив подряд еще два стакана чистой воды, докладчик хотел исчезнуть с трибуны, но тут в зале случилось второе происшествие, потребовавшее на этот раз и его участия, и его забот.
Дело в том, что Климов с Изотовым сидели уже некоторое время понурые. Потом они подняли очи горе. Их замутненному взору представился уходящий ввысь серый потолок клуба, лишь слегка подернутый паутиной. Им внезапно стало ясно, как плохо, ненужно и преступно они жили.
– Сколько хороших книг осталось непрочитанными, – шептали губы Климова.
– А сколько славных дивчин до сих пор мечтают о замужестве, – вторил ему Изотов.
– Ибо кто же пойдет за алкоголика, – продолжали губы Климова.
– Или, вернее, за кого же пойдет алкоголик? – поддерживал его Изотов.
И ведь действительно – что за жизнь женщине в подобной обстановке: обман, дым и даже положенных 25 % алиментов ты не получишь за свою искреннюю любовь!
– Ах, как мы были не правы! – дико закричали пьяницы.
– О!!! У!!! О, небо!!! О, чистота!!! – дико завыли они.
И стали пытаться лезть по воздуху в зону абсолютного разума и полного отсутствия спиртных напитков.
Но поскольку бывшие трудящиеся оказались тяжелее воздуха, то эта их попытка закончилась полной неудачей. Вызванная опытным и твердым Савчуком спецмедслужба определила их прямо в сумасшедший дом, который теперь называется психоневрологическая лечебница. Там их пользовал антабусом и гипнозом один лысеющий молодой врач, очень верящий в свое лечение. И вроде бы вылечил. Главное – верить.
Теперь при виде водки Климова и Изотова выворачивает наизнанку, и они долго остаются в таком положении. При виде вина – тоже. А пивом они и сами брезгуют.
Их увезли. Дедушка качал головой.
А Савчук, спровадив залившихся куда надо, вышел из клуба, помахивая кожаным желтым, портфельчиком.
На улице к нему обратился человек, вставший из канавы. Его глаза горели, как у Пушкина.
– Немножко неудачно, по-моему, вышло, товарищ врач, а? Вам, по-моему, эту лекцию надо провести в пивной "Белый лебедь", которая около мелькомбината. Там основной контингент, – робко предложил он.
Ученый мрачно посмотрел на него и сказал чушь:
– К сожалению, сие не от меня зависит.
– А от кого, а? А вы сами не пьете? – приставал человек.
– Я уже отвечал на этот вопрос, – сказал Савчук.
– А может, все-таки пьете?
– Я уже отвечал. Что вам от меня надо? Пойдите вы к черту в конце-то концов!
– Ну скажите, что вам стоит, – нахально хныкал человек.
– Вот я тебя сейчас в милицию сдам. Там тебе скажут правду!
– Умоляю! Не сдавайте! Скажите! Мне это очень важно. Мне нужно!
Они стояли и никак не могли разминуться. И дедушка, конечно, оказался неподалеку. Он качал головой.
– Тик у него, что ли, у старого хрена? – раздраженно сказал лектор.
– Вполне может быть. Эй, дед! У тебя чего, тик ли чё ли?
– Ась? – спросил дедушка, приложив руку к уху чашечкой. – Ась? Говорите громче, деточки, я ничего не слышу.
Но они уже не обращали на него никакого внимания и, ругаясь, удалялись прочь.
ЛЕТУН
Как сейчас помню, до конца обеденного перерыва оставалось несколько минут, и в нашей конторе по производству цифр разгорелся очень ожесточенный спор.
– Что веселье? Помните, еще Маяковский сказал, что наша планета мало оборудована для веселья, – сказал не Маяковский, а Ширков Василий Прокопьевич.
Ему возразил Петр Алексеевич Пугель:
– Я с тобой не спорю. Великий поэт прав. Но глядя на количество зла, развивающегося за рубежом, я с трудом усматриваю выход.
Однако Ширкова так просто не возьмешь. Он захохотал и, ударив себя в грудь, заговорил быстро-быстро:
– Да-да. Нет-нет. Вот-вот. Тем самым мы должны сказать: нужно пока все это терпеть и множить по возможности количественные показатели.
– А потом?
– А потом, батенька, суп с котом. Потом все образуется. Уверяю вас. Возможно, что мы этот день не увидим. А может, и увидим. Не важно. Не нужно в этом вопросе быть попрыгунчиком. Запомните – количественные!
И он замолчал. А мы стали дожидаться, каким образом подведет итог наш начальник. Он у нас такой: молчит, молчит, а потом что-нибудь да скажет. Вот и сейчас – его выпуклые карие глаза лукаво блестели из-под нависших кустами густых бровей.
– А я не согласен, – неожиданно раздался запинающийся от смущения робкий голос из угла.
Мы удивились и были изумлены. Голос принадлежал недавно принятому и ничем еще себя не проявившему в нашей конторе молодому специалисту, сотруднику, фамилию которого я уже забыл. Мы его даже и не успели раскусить.
– Я не согласен. Э-э… У-у… Ну-у… Вы понимаете?
– Нет, не понимаем, – сурово ответил кто-то из стариков. – Если вы хотите быть понятым, то выражайтесь яснее, молодой человек.
– Ну, это, ну… Вы извините… Так вот, я пока еще плохо формулирую, но считаю, что главное, или, вернее, основное – это не количественное, а качественное. Нравственное, если его относить к живым объектам, то есть людям. Я считаю, что нравственным совершенствованием можно достичь почти нечеловеческих результатов. Кроме того, мне кажется, что Петр Алексеевич не совсем верно выразил свою мысль. По-моему, по его мнению наука должна двигаться не вширь, а вглубь. И в этом существенное отличие его позиции от слов Александра Павловича. От себя же могу добавить, что лично я целиком с ним согласен. Наука действительно должна идти в глубину и заниматься скорее микросом, чем космосом…
– Во-первых, меня зовут не Александр Павлович, а Василий Прокопьевич, – перебил его Василий Прокопьевич.
– А во-вторых, кто дал вам право столь произвольно толковать мои произвольные выводы? – перебил Василия Прокопьевича Пугель, побледнев от гнева.
– Нет, Петя, – поправил его Ширков. – Дело не в том. Дело в том, что – нравственное совершенствование как способ воспроизводства материальных ценностей! А? Вы подумайте, крепко подумайте, молодой человек! Ведь тут чертовщинкой и поповщиной попахивает.
– Да я не о том, – с улыбкой сказал тот, с забытой фамилией. – Я о том, что можно многого достичь. Думаю, вполне возможно будет, к примеру, научить человека летать в воздухе и парить лишь силою собственной воли, вовсе без аппарата.
Тут уж мы не выдержали и откровенно захохотали:
– Эх ты, горячая головушка! Летать! Сиди уж! Но он встал, вышел из своего угла и объявил:
– А что? Почему бы и нет? Вот, смотрите.
И он взлетел, то есть, сделав руки по швам, вертикально поднялся ввысь, упершись теменем в потолок. Затем принял сугубо горизонтальное положение и вылетел в форточку, прямой, как рыбка.
Все оцепенели и не хотели ничего говорить.
И только тогда взял слово наш начальник.