Если же умрет Халим-бек, то не будет напечатано никакого некролога. Сообщение о его смерти появится лишь в отделе происшествий. Пусть Хамада завидует мне, если хочет. Он не знает, что такое одиночество, он не вдыхает в своем жилище запах тлена, он каждый день ест мясо, хоть у него нет зубов Он забывает о холодной постели, лишенной супружеского тепла, не знает, что значит лишиться женской ласки, не испытать отцовских чувств. Будь у меня друзья помимо него, я бы давно его проклял. Телевизор - тоже мой друг, и еще какой! Он вводит в волшебный мир фантазии и прекрасных женщин...
Жалкая, ничтожная жизнь! Но сам я - не такое уж ничтожество. До вчерашнего дня я был генеральным инспектором в министерстве просвещения. Я мог бы осуществить свои мечты, если бы не обстоятельства. Какой толк в мизерном повышении зарплаты, если из-за инфляции цены выросли вчетверо! В моем нынешнем положении виновата не только семья, но весь мир с его порочной экономикой и политикой. Я старался держаться от него подальше, но он не пожелал оставить меня в покое.
Где найти водопроводчика, чтобы починить кран в ванной? Интересно, сколько он возьмет теперь за услуги? Я был бы счастлив, если бы полдня спал, но не могу спать больше пяти часов в сутки. Мне нужно отдохнуть от мыслей о тебе, Маляк. Мои тайные беседы с тобой никогда не прекращались. Некое чувство подсказывает мне, что ты еще не утратила способности любить. Мы оба одиноки, Маляк. Почему бы нам не совершить сейчас то, чему злая судьба помешала раньше? Ат-Тартуши оживил во мне мысль о встрече с тобой, превратил меня в жертву навязчивой идеи. Мое воображение бешено заработало. Вот я нажимаю на звонок и жду. Открывается дверной глазок, она смотрит: "Ах, это ты... пожалуйста, заходи, как ты вдруг о нас вспомнил?" - "Да вот, шел мимо". - "Ну, милости просим!" Разговор ведется вокруг да около. Я искусно маневрирую, а сам не могу отвести взгляда от ее груди. Она читает мои мысли и подает мне едва заметный знак. Я сажусь рядом с ней, как в прежние дни. Ее слабое сопротивление лишь еще больше возбуждает меня, и вот мы уже глушим тоску, сливаясь в нежных объятиях.
Ах, если бы сбылись эти мечты, Маляк! Были и другие женщины, которых я и поныне встречаю на улицах квартала. От них веет ароматом прекрасного прошлого. Время безжалостно изменило их, а от прошлого остались одни имена. Они стали мне чужими, несмотря на мимолетные улыбки при встречах. Они теперь почтенные матроны и матери. Если бы не тяжкие обстоятельства, я бы взял одну из них себе в жены. Но что толку говорить об этом?
Сейчас я меняю нижнее белье один раз в неделю, чтобы сэкономить на стирке и глаженье. Ем кебаб только в особых случаях. О пенсионерах люди забывают так же, как об умерших. Некогда я парил орлом на крыльях цветущей юности. Приятельницы говорили моей матери: "Халим создан для Маляк, для Бусейны, для Ребаб, для Бисы". Мою же мать волновала больше трагическая участь двух ее дочерей. Годы шли, и надежды гасли. Все девушки, кроме Фикрии и Зейнаб, повыходили замуж. А к ним не подступались ни чужие, ни родственники. Я удивленно говорил себе: "Ведь на свете так много безобразных жен. Неужели богатств отца не хватит, чтобы уладить это дело?"
Я стряхивал с себя груз семейных забот и продолжал гордо парить на крыльях юности. Под разными предлогами в нашем доме появлялись, словно сияющие луны, в сопровождении своих матерей Маляк, Бусейна, Ребаб и Биса. В унылую атмосферу нашей квартиры врывались сполохи соблазна и кокетства; влеклись друг к другу взгляды, исполненные желания и страсти; не обходилось без нежного слова, произнесенного как бы невзначай, без легкого прикосновения или даже поцелуя, украденного незаметно от соглядатаев. Я любил всех и не останавливался ни на ком. В присутствии одной я на время забывал о других, но Маляк уже тогда отличалась от прочих силой характера и умом. Однажды, когда я был, не помню, то ли учеником средней школы, то ли студентом, мать спросила меня:
- Кто тебе из них больше нравится?
Я задумался, потом произнес:
- Не знаю!
- Но ведь должна одна из них хоть чем-то да выделяться?
Я подумал о Маляк, но тем не менее ответил:
- Все они похожи друг на дружку.
Засмеявшись, мать сказала:
- Я ничего так не желаю, как увидеть твоих детей, пока я жива. Господь, надеюсь, поможет Фикрии и Зейнаб, и тогда наступит твой черед.
Событий в моей тогдашней жизни было немного. Однажды в Восточной Аббасии я встретил Бусейну, и мы торопливо поцеловались. С Ребаб я обменивался символическими сувенирами, Бисе тайно вручал письма. С Маляк же я обходился без сувениров и писем: нам все говорили взгляды. Мне доставляло удовольствие быть светилом, вокруг которого девушки вращались, словно планеты. Ах, если бы собрать их всех вместе в одном гареме! Но Маляк медленно и постепенно входила в мое сердце, и огоньки звезд меркли в соседстве с восходящим солнцем. До сих пор перед глазами у меня стоит картина: Маляк - на женской половине в трамвае, медленно идущем по Аббасии, в своем белом платье, как столп света - высокая, в меру полная, с развитой грудью, светлокожая, с пышными, черными как смоль волосами и прелестными глазами.
Она окончила среднюю школу и хорошо знала домоводство. Задушевные беседы между родственниками, взаимные визиты и мои частые посещения ее дома привели в конце концов к тому, что нас стали считать женихом и невестой безо всякого объявления. Из-за этого другие сваты оставили Маляк в покое. Ее сестры повыходили замуж, а она ждала меня. Она - моя жена, а я ее муж! Завершив образование и получив должность, я мечтал только о том, как женюсь на ней. Я часто оставался с ней наедине в ее доме. Когда она устремляла на меня глаза, полные страсти и неги, я чувствовал себя как чайник на плите, крышка которого подрагивает и вздымается от клокочущего в нем пара. Мы обменивались поцелуями, но она не позволяла мне вольностей и мягко говорила:
- Всему есть предел.
Я ловил мгновенье, она же обращала свой взор в будущее, делясь сокровенными мыслями:
- Устроишься на работу, отложишь из зарплаты сто гиней, и тогда все уладится.
- Папа не пожалеет для меня таких денег, - отвечал я самоуверенно.
- Твой отец - служащий, такой же, каким был мой!
- Нет, не совсем такой, - возражал я ей с улыбкой.
Вся улица знала о нашей любви. Она наполняла гордостью сердца моих родителей, над ней подшучивал мой друг Али Юсуф. Если бы не трагедия Фикрии и Зейнаб, то родители были бы вполне счастливы и не выказывали бы тревожную озабоченность, отец - изредка, а мать - беспрестанно.
Меня же занимала отнюдь не одна любовь, но я был создан только для беспорочной жизни. Для беспорочной жизни и отцовства.
Сегодня мы играем с Хамадой ат-Тартуши в нарды на чашку кофе. Я торжествую над ним победу, но вскоре воодушевление иссякает. Мы сидим и смотрим на площадь Армии, залитую яркими огнями. Как много женщин, мужчин, детей! История цивилизации наглядно представлена всевозможными средствами передвижения - от тачек и телег до автобусов и трамваев. Со всех сторон до нас доносятся разные звуки - разговоры, ругань, крики, пение. Хамада продолжает:
- Эта страна...
Он жалуется и негодует на все на свете. Мое спокойствие раздражает его.
- Тебя ничего не волнует.
- Я по горло сыт волнениями!
- Но ты видел на своем веку много событий, войн, людей.
- Ну и что?
- Ты думаешь только о себе.
- Я еще в худшем положении, чем страна.
- Но ты же интеллигентный человек.
- Пошел к черту!
Хамада громко смеется - он еще умеет весело смеяться - и произносит:
- Начни новую жизнь.
- То есть?
- Ты владеешь английским, учился на вечерних курсах менеджеров и секретарей при "инфитахе", что тебе стоит начать снова?
- Мне нужна передышка.
- Боюсь, ты привыкнешь к безделью.
- Не беспокойся за меня.
Объявлений о вакантных должностях сейчас много, и зарплата, как я слышал, приличная, но ее все равно не хватит, чтобы изменить мою жизнь.
Такая зарплата, увы, не позволит мне переехать на новую квартиру в один из современных жилых кварталов, правда, мой скудный рацион пополнится горячей пищей.
Я говорю Хамаде:
- Немного терпения - и ты услышишь приятную новость.
Он смеется:
- Ты должен высоко держать знамя пенсионеров!
Я наделен хорошим здоровьем, но что с того? И все же мне следует славить и благодарить Аллаха. Он знает о моих долгих лишениях и одиночестве и должен помочь мне. Ведь он милостив и милосерден. Я говорю Хамаде:
- Будь я крепче в своей вере, я был бы счастливее.
- Человек бывает либо верующим, либо неверующим, середины быть не может.
Я сердито отвечаю:
- Ты сегодня что-то остер на язык.
Он хохочет:
- Я не признаю веры у интеллигенции!
Я молчу. Он вечно брюзжит, а сам прекрасно спит по ночам. Но он - едва ли не все, что у меня осталось в эти жалкие времена. Где вы, друзья? Где вы, закадычные приятели?..
Из своей комнаты я слышу, как моя мать говорит матери Ребаб или Бусейны, точно не помню:
- Халим не может связывать себя, пока не закончит учебу.
Логика безупречная, но она меня бесит. Хорошо еще, это говорится не матери Маляк. Ведь Маляк спросила меня:
- Когда мы объявим о помолвке?
И в ответ услышала:
- Семейные обстоятельства не позволяют мне этого сделать до окончания учебы.
Она пошла на уступку. Ее мать скрепя сердце тоже вынуждена была согласиться. Пока я учился в университете, Бусейна, Ребаб и Биса вышли замуж. Расставание с каждой невестой отзывалось в моей душе болью, но эта боль была преходящей: она не оставляла глубоких следов. Брак сильнее влюбленности. Его чары прекраснее и долговечнее. Розовые мечты юности быстро рассеиваются, как аромат духов от спешащей мимо женщины. Пока я жив, не забуду слов Маляк в минуту откровения:
- Если бы даже у меня попросил руки принц, я бы ему отказала, у меня нет ничего, кроме тебя.
Маляк казалась мне верной и надежной, вернее любой истины на свете. Ах, то была великая, настоящая любовь! Она одержала окончательную победу в счастливый незабываемый день.
Из окна своей комнаты Маляк увидела, как я обмениваюсь знаками с Бусейной. При первом же посещении нашего дома - в сопровождении матери - она бросилась ко мне в комнату и застенчиво спросила:
- Тебя можно поздравить?
Я удивился:
- С чем?
- С Бусейной!
Мне стало стыдно. Я посмотрел на нее долгим взглядом. Она храбро, в упор глядела на меня. Гордость не позволяла ей выказывать ревность. Как прекрасна она была в ту минуту!
В порыве искреннего счастья я прошептал:
- Никто, кроме тебя, Маляк.
Тогда она громко сказала, чтобы ее голос был слышен за дверью:
- Дай мне почитать какую-нибудь книгу.
- Ты читала "Магдалину"?
- Да.
- Тогда возьми "Вертера".
- Давай, - произнесла она улыбаясь.
С той поры другие девушки утратили для меня свое очарование. Все мои помыслы были теперь о браке. Как уже говорилось, я был создан для безгрешной жизни. Я не такой, как Али Юсуф и остальные.
Однажды вечером приятели сказали: "Пойдем прогуляемся, попытаем удачи". Ну что ж, попытаем!
Как давно это было!..
Сегодня по пути в кафе я спрашиваю себя: "Неужели мне суждено до конца моих дней ходить этой осточертевшей дорогой между улицей Абу Хода и площадью Армии?" Неисповедимы пути Господни! Я представляю себе, как возвращаюсь домой из кафе, и моя мимолетная радость тускнеет. Весь облик Аббасии вызывает у меня отвращение, словно лицо какой-нибудь уродины. А еще говорят, что настоящая жизнь начинается после шестидесяти! Как хочется видеть вокруг себя все новое, дышать чистым воздухом, бродить среди тенистых деревьев, величаво расхаживающих красавиц. Хорошо бы пойти в клуб, где много друзей и развлечений, почувствовать тепло и уют, которые отвлекают от мыслей о болезнях и смерти. Молодость и деньги - вот счастье в этом мире. Повсюду говорят о неожиданно выпавшем богатстве, о сногсшибательных вечеринках в снимаемых на ночь номерах, о "золотых" балах в отелях. Где путь, что ведет в этот волшебный мир?
Мои товарищи - где они? Однажды я повстречал возле кафе "Америкэн" доктора Хазима Сабри. Мы поздоровались за руку, обменялись двумя-тремя словами и расстались! Кто поверит, что мы были неразлучны все детские и школьные годы? Кое-кого унесла смерть. Остался только этот добрый старикан. Вот он уже машет мне рукой со своего привычного места. И говорит с серьезным видом:
- Я знаю, что тебя привело сюда сегодня так рано.
- Что?
- Кризис доллара и египетского фунта!
Я от души рассмеялся, что со мной случается редко.
- Да не смилуется над тобой Аллах, старик!
Он важно произнес:
- Я видел тебя во сне!
- Правда?
- Мне приснилось, что ты едешь на осле, а на голове у тебя большая чалма. Потом ты снял чалму, помахал ею в воздухе и пришпорил осла каблуками. Я спросил тебя, куда ты направляешься, и ты ответил, что едешь в Мекку совершать малый хадж.
- Ты можешь истолковать свое сновидение?
- Конечно. Тебе предстоит доброе дело, но прежде ты должен отбросить плохие мысли!
В тот вечер я опять почувствовал к нему симпатию, как и в тот день, когда он предложил мне посетить Маляк. Должен признаться, Хамада скрашивает мое одиночество. Если бы не он, я бы сошел с ума от постоянных разговоров с самим собой...
Итак, друзья сказали: "Попытаем удачи". И мы направились в какую-то кофейню. Там мы поужинали под звуки мандолины. Я впервые выпил бокал вина и тотчас почувствовал радостное возбуждение, какого никогда еще не испытывал. Первый самостоятельный шаг в нашей жизни, казавшийся таким заманчиво волшебным, обернулся обыкновенной веселой попойкой. Не в силах сдержать бьющую в нас через край радость, мы начали безо всякой причины громко хохотать, чем привели в замешательство даже сидевших вокруг отъявленных пьяниц. Мы впервые вступили на путь порока. Каждый пошел с приглянувшейся женщиной. Не успел я закрыть за собой дверь, как она привычным движением сбросила с себя платье. Я смущенно остановился. Сердце у меня упало. Меня будто окунули в бочку со льдом. Она окинула презрительным взглядом мою оцепеневшую фигуру: "Эй ты, я тебе не сестра милосердия". Когда я выскочил на свежий воздух, мой желудок взбунтовался и исторг все содержимое. Один из приятелей высказал предположение, что в первый раз не обходится без неприятных последствий. Но и второй раз был не лучше. Я понял, что мне не найти счастья ни в вине, ни в этих женщинах. Где тот огонь, что сжигает меня в присутствии Маляк? Али Юсуф махнул на меня рукой:
- У тебя желудок мусульманина и чувства тоже мусульманские.
Я понял, что мой удел - беспорочное поведение и законный брак. Мои мечты скромны, их легко осуществить. Итак, подходящая должность и женитьба. Все другие желания вскоре исчезли, как сон после пробуждения. Друзья мечтают о новых, неизведанных мирах. Их прельщает власть или продвижение по службе. Иные из них вступают в разные партии и восседают рядом с вождями. Я же так высоко не стремлюсь. Мне нужна только должность, которая обеспечит необходимые средства существования, добропорядочная жена и дети. В самый разгар политической междоусобицы, охватившей страну, мой отец сказал:
- Мы, служащие, храним верность тому, кто правит страной.
Я передавал ему услышанные мною разговоры о вождях честных и вождях бесчестных, а он отвечал:
- Все они свиньи, грызутся друг с другом за власть. Только сумасшедшие ставят свою жизнь и будущее под угрозу в никому не нужной борьбе.
Будь то дома или в кафе, его разговоры неизменно вращаются вокруг должностей, постов и штатных единиц. Я учусь прилежно, хотя не делаю особых успехов. Однако я не мучаю себя и не стараюсь занять первое место. Я читаю, развлекаюсь, влюбляюсь. Все мои друзья считают, что моя возлюбленная красива и благонравна. Я люблю ее с каждым днем все сильней и беззаветней. Одержимый любовью и бешеной страстью, я постоянно кружу вокруг нее. Иногда она хмурится и шепчет:
- Будешь долго тянуть, не избежать нам скандала!
В ответ я жалобно бормочу:
- Я испытываю смертельные муки.
Она с укором говорит:
- Мне не нравится, что ты иногда слишком много себе позволяешь. Любовь по своей природе - благородное чувство. Держись со мной так же, как я держусь с тобой.
Она подарила мне свою фотографию, и я хранил ее возле сердца. Благодаря любви я чувствовал себя как никогда счастливым. Но меня переполняли желания молодости, и в отличие от Али Юсуфа я не мог с ними совладать. Он мой самый лучший друг. Мы с ним вместе готовим уроки, попеременно то у него дома, то у меня. Он ниже меня ростом, но красивее на лицо и смышленее. Иногда он объясняет мне то, чего я не понимаю. Он знает больше моего и интересуется политикой. Али Юсуф пылко говорит:
- Я еще увижу новый Египет, в котором не будет ни короля, ни англичан.
Али Юсуф рассказывает мне о новых политических течениях, таких как "Братья-мусульмане", марксисты, "Молодой Египет". Сам же он остался верен "Вафду". Долгое время он встречался с девушкой-еврейкой, но в начале второй мировой войны она бесследно исчезла. О других его любовных связях мне ничего не было известно. Мне даже казалось, что он вообще не способен на глубокое чувство. Мы вместе поступили на юридический факультет и продолжали вместе готовить домашние задания. Я сказал Маляк:
- Остались считанные годы. Скоро мы начнем новую жизнь.
Маляк все еще живет с матерью, хотя она самая привлекательная из сестер. Она говорит мне:
- О, если бы у меня было законченное образование!
- Тебя тоже прельщает служба?
- А почему бы и нет?
- Но я хочу видеть тебя хозяйкой дома.
Я не оспариваю права женщины на образование и на труд, но предпочитаю, чтобы она была домохозяйкой. Али Юсуф осуждает меня, он считает, что я слишком консервативен:
- Ты, как и твой желудок, не стремишься к новой жизни.
- Не смейся, - отвечаю я. - У меня еще будет новая семья, получше нынешней.