Мы закончили учебу накануне войны и стали, как говорится, "учеными господами". На службе мы не добились высоких должностей. Я - из-за того, что не слишком старался, Али Юсуф - из-за своей политической деятельности. Али приходился родственником господину адвокату Гафару Бархаму, и тот взял его в свою контору. После долгих хлопот отец помог мне устроиться в министерство просвещения. Если бы не проблема с Фикрией и Зейнаб, он бы считал, что выполнил свою жизненную миссию наилучшим образом. Как бы то ни было, наша семья почувствовала себя относительно счастливой. Еще счастливей была семья Баха-эфенди Османа - отца Маляк. Мои визиты к ней после моего вступления в должность приобрели новый смысл. Разговоры теперь велись о будущей совместной жизни, уже без тайных шептаний и любовных намеков. Я говорил, как бы извиняясь:
- Хорошие должности нынче большая редкость.
Маляк весело отвечала:
- Я понимаю... Не стоит желать сразу слишком многого.
- Восемь гиней - этого достаточно.
- Более чем достаточно.
- Будем надеяться, испытательный срок продлится недолго.
Она радостно кивает в знак согласия, и ее щеки покрываются розовым румянцем. Я любуюсь ее стройным станом, когда она подает мне кофе. Меня охватывает трепет, я спрашиваю себя: "Если б объявили помолвку, добился бы я от нее чего-то большего или нет?"
Хамада насмешливо замечает:
- Стоило нам закончить партию в нарды, как ты снова стал блуждать в далеких мирах. О чем ты думаешь?
Я молча слежу за фокусником, который показывает свои трюки перед кафе, окруженный ребятней. С отвращением смотрю на змею, что обвивается вокруг его шеи.
Хамада спрашивает:
- Ты любишь фокусников?
- Нет.
Вздыхая, он произносит:
- Мой внук очень болен.
- Да поможет ему Господь.
- Ты помнишь стихотворение, которое начинается словами: "И наши дети подобны..." Как там дальше?
- Вроде бы я его читал, но я плохо запоминаю стихи.
- А я теперь забываю то, что следует помнить, и помню совершенно ненужное.
- Я тоже.
- Иногда я даже забываю грамматические правила, которые преподавал всю жизнь.
Моего отца отправили на пенсию в тот самый год, когда я поступил на службу. Я прочитал на его лице растерянность и что-то похожее на стыд, который он пытался спрятать за вымученной улыбкой, и сказал про себя: "Мой отец опечален". Он старался не менять своего ежедневного распорядка: ложился спать в полночь, вставал рано утром, в восемь утра - вместо семи, как раньше, уходил из дома, после полудня возвращался из кафе "Дававин" - вместо министерства, обедал, спал и снова отправлялся в кафе. Но его печаль не проходила. Я решил утешить его и вселить в его сердце немного радости. Ведь он мой отец и друг, и нам нечего друг друга стыдиться. Я скажу ему: "Давай руку, пойдем вместе в дом Баха-эфенди Османа сватать Маляк. Сегодня мой, а также и твой решающий день. Нет никакого смысла ждать замужества Фикрии и Зейнаб - так можно прождать до скончания века". Но отец внезапно умер. Он не болел и ничего не подозревал. Это случилось рано утром, за завтраком, когда он пил кофе. Как позже определил врач, у него, отказало сердце. Женщины вопили и били себя по лицу. Я плакал вместе с женщинами, словно был одной из них. Я никого так не любил, как отца. Его смерть застигла меня в том возрасте, когда в нее трудно поверить.
- Смерть от разрыва сердца - самая легкая, - говорил он и приводил мне в пример своего отца.
Я не думал, что когда-нибудь познакомлюсь с нуждой. Она предстала предо мной неожиданно, хотя долгое время жила рядом. Я понял, как мы бедны, только после кончины отца. Целую вечность я жил в мире призрачных надежд. Меня поразило, что отец не оставил после себя никакого состояния, если не считать сорока гиней, которые он завещал матери на похороны и погребение. В чем же был секрет достатка, в котором жила наша семья? Дело объясняется очень просто. Мир находился в тисках глобального кризиса, о котором я читал в газетах, не придавая этому значения. Люди, обеспеченные постоянной работой, имели твердый доход, на котором, при всей его незначительности, зижделось их благополучие. Товары были дешевыми и расходились прежде всего среди служащих. Благодаря этому мы ели, пили, одевались и гордились тем, что живем в Каире. После того как разразилась война, все стало меняться. Наступил коммерческий бум. Цены начали неуклонно подниматься. Собственники воспрянули духом. Наполнились мошны тех, кто наживался на войне. Свет померк перед простыми служащими, которым будущее не сулило ничего хорошего. И вот избалованный юноша оказался главой семьи, ответственным за судьбу матери и двух сестер, засидевшихся в девушках. Их жалкой пенсии едва хватало на самую скромную одежду, а на его зарплату с каждым днем можно было купить все меньше и меньше. Как в таких условиях говорить о моем обручении? И когда я теперь смогу жениться?
Я встретился с ней в ее доме - после поминок по отцу, устроенных на сороковой день. Сама атмосфера встречи не предвещала ничего хорошего. Я был еще во власти скорби, а она уважала мою скорбь. Но я никогда не видел ее такой печальной.
Я робко говорю ей:
- То, что отец ничего не оставил, поистине было для меня ударом!
Она уныло вопрошает:
- А пенсия?
- Пенсия! Какая же это пенсия, Маляк?!
- Все это похоже на заранее обдуманное убийство, - бормочет она.
- Это действительно убийство.
- Что ты думаешь о будущем?
- Я постоянно думаю о нем, нужно только время.
Несмотря на гнетущую нас печаль, моя страсть к ней разгоралась с новой силой. Или, может, печаль только подбросила дров в этот жаркий костер? Мне даже приходили в голову сумасшедшие мысли об изнасиловании. Мы расстались в самом тревожном расположении духа. Как и когда я женюсь? Вот вопрос, что постоянно мучил меня. Все мои коллеги по министерству женаты. Их удивляет, что я до сих пор холост. Многие готовы найти мне невесту: "Тебе это почти ничего не будет стоить". Но они - представители бунтующего поколения, погрязшего в грехах. Я слушаю, страдаю и молчу. Проклятие! Вот уж не предполагал, что судьба уготовит мне такой сюрприз!
Однажды мать вошла ко мне в комнату в своем траурном одеянии и села рядом со мною на софу. Опустив глаза долу, она произнесла:
- Надеюсь, Халим, я поступила правильно.
Ничего не подозревая, я спросил:
- Какие-нибудь новости?
- Не знаю, что и сказать.
Помолчав, она продолжала:
- Сегодня утром у меня была мать Маляк. Она моя подруга детства и вправе позаботиться о судьбе своей дочери. Она предложила объявить о помолвке, спросила о будущем. Я сказала ей: "Ты моя лучшая подруга, и между нами не может быть секретов. Маляк мне как дочь, и я никогда не найду Халиму девушку, которая бы была лучше ее, красивее, воспитаннее и ближе мне по крови. Ты должна знать, в каком мы сейчас положении". И я ей подробно обо всем рассказала, а потом спросила: "Что с нами будет, если Халим покинет нас?" - "А разве нельзя объявить о помолвке сейчас, чтобы прекратить всякие пересуды?" - "Еще неизвестно, когда он будет в состоянии содержать две семьи". Мы расстались, я - опечаленная, она - рассерженная, - закончила мать свой рассказ. - Может быть, я поступила неправильно, сынок?
Я был во власти гнева и бессилия. Но кого мне бранить или упрекать? Реальность несокрушима, как скала. Не могу же я сражаться с бесплотным призраком, имя которому невезение. Я возненавидел жизнь. О, тягостное, ужасное время!
Я отправился с визитом в дом своей возлюбленной. В этом доме любви и розовых мечтаний меня впервые встретили сухо. Маляк сидела безрадостная, хмурая, на лице ее не было и тени улыбки. В центре гостиной восседала ее мать, которая с издевкой спросила меня:
- Ты попросил разрешения у своей матери, прежде чем явиться сюда?
Потом, сменив тон, она с горечью произнесла:
- Вот уж не предполагала такого вероломства!
- Вы же знаете о наших обстоятельствах, - ответил я убитым голосом.
- Аллах тебе не простит. Как может молодой человек вроде тебя жертвовать всей своей жизнью из-за того, что кому-то другому не повезло? Потом, в чем вина моей дочери?
- Позвольте мне объяснить...
Но она не дала мне договорить:
- Меня не интересуют объяснения, для меня важнее всего репутация моей дочери и ее будущее.
- Репутация Маляк вне всяких подозрений! - воскликнул я протестующе.
- О нет, твои посещения могут быть теперь истолкованы не в ее пользу.
- Мама! - вскричала Маляк.
- А ты помолчи! - прикрикнула та.
Я ничего не видел перед собой, когда бесславно покидал их дом. Я шел шатаясь, не в силах вынести выпавших на мою долю оскорблений, в тоске и отчаянии. Я спрашивал себя растерянно: "Неужели действительно со всем покончено? С любовью и надеждой? С Маляк и женитьбой?" Меня захлестнула волна бурной, яростной ненависти ко всему. Меня душила ужасная догадка о том, что я жертва в семье жертв. В тот вечер дома у нас царила такая же атмосфера, как в день смерти отца. Моя мать, Фикрия и Зейнаб сидели вместе на софе, не смея поднять глаз от стыда и досады. Мать виновато промолвила:
- Мы тяжелая ноша, но против судьбы не пойдешь.
Фикрия, которая жалела меня еще больше, чем мать, сказала:
- Я сделала бы все, даже невозможное, только бы ты был счастлив, но что я могу?
Зейнаб, огорченная не меньше их обеих, молчала. Когда я пошел в свою комнату, она пробормотала:
- На все воля Аллаха.
Сейчас, всякий раз оглядываясь назад, я вижу лишь свою ничтожную, бесплодную и жалкую жизнь, пустые грезы о богатстве и женщинах и этот отвратительный дом-тюрьму на улице Абу Хода. И всякий раз Хамада ат-Тартуши, желая развеять мою тоску, говорит полушутя, полусерьезно:
- Иди к ней, она, как и ты, одинока.
Теперь, как и встарь, Маляк стала возбуждать во мне желание. Как часто я мысленно сжимаю ее в объятиях!
Еще Хамада говорит:
- Если бы не теперешние времена, ты бы нашел женщину, которая предоставила бы тебе весь набор комплексных услуг! - И, хохоча, добавляет: - Вроде нашего "комплексного развития"!
Старик, будь он неладен, в хорошем настроении и поэтому шутит.
- Хочешь, скажу правду? - продолжает он. - Ты мог бы на ней жениться.
Я сердито глянул на него.
- Будь я тогда на твоем месте, - сказал он, - я бы купил обстановку для своей комнаты, хотя бы в рассрочку, и привел бы девчонку в семью, а там уж положился бы на Аллаха.
Я резко ему ответил:
- В то время мне это не пришло в голову.
- Не сердись, я просто вижу, что ты смирился с поражением, даже не пытаясь сопротивляться.
- Прошу, не вини меня за мою несчастную судьбу.
Нашему дому, казалось, мало было одного невезения. К нему присоединились и другие несчастья. Семью раздирала ненависть: то Фикрия препирается с Зейнаб, то мать бранится с Фикрией, то Зейнаб ссорится с матерью.
Фикрия говорит:
- Если бы мы получили образование и нашли работу, то не оказались бы в таком положении, да простит вас Аллах.
Мать кричит в ответ:
- Времена вашего покойного отца не то, что нынешние. Не поминайте злом усопшего.
В разговор вступает Зейнаб:
- Будь я посмелее, пошла бы в служанки.
Мать восклицает:
- Хоть бы Господь поскорее послал мне смерть!
О, дом несчастья и скорби! Будет ли конец этим взаимным упрекам? В то же время по отношению ко мне они проявляли всю нежность и любовь, на какие были способны. Я - глава дома и одновременно его жертва. Я ненавижу их в той же мере, в какой сочувствую им и жалею их. Какой превосходной хозяйкой была моя мать! Как счастливы они были с отцом! Она и не подозревала, что ее семью ожидает столь печальный финал. Однажды я сказал с досадой:
- Почему на наш дом обрушиваются одни несчастья?
- Из уксуса меда не получишь, - ответила мать. - Ты же сам...
- Сам?! - возмутился я.
- По правде говоря, я желаю, чтобы они вышли замуж, только ради тебя.
- Если каким-то чудом и появится жених, то что я за них смогу ему дать? - спросил я насмешливо.
Мать вздохнула и ничего не ответила. Я повысил голос:
- А я? Чем я виноват?!
- Уходи, женись и предоставь нас нашей судьбе, - сказала она раздраженно.
- Я даже этого не могу сделать! - воскликнул я с горечью.
Дом несчастий, который я с каждым днем ненавижу все сильнее. Все те же лица, все те же лишения. Будет ли у этой жизни когда-нибудь конец? Фикрия раздражительна, Зейнаб эгоистична. Они не покидают дома из-за того, что злы на весь мир, что в их гардеробе нет приличной одежды. Между тем война продолжается, цены растут, тревоги множатся. Я говорю матери:
- Главная наша беда в том, что мы слишком многое себе позволяем. Мы должны быть крайне осмотрительными в расходах.
- Я делаю все, что в моих силах.
- Отец, да простит его Аллах, не позаботился о будущем!
Как обычно, она встала на его защиту:
- Он был не в состоянии сделать больше того, что сделал.
- Он транжирил деньги, слишком меня баловал и тем самым испортил мне жизнь!
- И ты его упрекаешь за то, что он любил тебя больше всего на свете?!
- Он поступил бы разумней, если бы экономил деньги, чтобы выдать замуж своих дочерей.
- Отец намеревался откладывать для этого часть своей пенсии.
Однажды мой начальник позвал меня к телефону. До меня донесся голос, от которого бурно забилось сердце. Да это Маляк, моя любимая! Она назначила мне встречу в предвечернее время на улице Дворцов. Мы встретились, когда в моем сердце уже угасла последняя искра надежды, после целого года мучительно долгой разлуки. Передо мной снова ее прекрасное лицо, прелестный стан. Смущаясь и стыдясь, она сказала:
- Ты, конечно, меня забыл!
Мы пошли вместе.
- Я никогда не думал, что все так кончится, - произнес я.
- Всякий раз, когда мне делали предложение, я отказывала, но как жить дальше?
- Я виноват перед тобой, Маляк.
- Значит, никакой надежды?
- Если не будет еще хуже!
Она сникла.
- Было бы нехорошо обманывать тебя, - произнес я.
Мы шли молча, словно на похоронах, пока не очутились на площади, где расположена французская больница.
- Я сделаю то, что ты мне укажешь, - пролепетала она.
- Как я могу тебе указывать. Теперь мне остается только винить себя за твои загубленные годы.
Быстро надвигавшаяся темнота давила своей тяжестью, ее не мог рассеять свет уличных фонарей, окрашенных в синий цвет, как того требовали инструкции противовоздушной обороны. Мы должны были расстаться, не доходя до аль-Аббасии. Окончательное расставание, которое унесет с собой все! Мы остановились. Я спросил дрогнувшим голосом:
- По-твоему, я заслуживаю всяческих упреков, не так ли, Маляк?
Она отрицательно покачала головой. Наши руки встретились. Последние слова, что я сказал ей, были:
- Я буду всегда молить о твоем счастье.
Я с трудом оторвал от нее взгляд и ушел. Эта встреча лишь разбередила незажившую рану. Моя ненависть ко всему окружающему возобновилась с новой силой, я даже стал усердным читателем оппозиционной прессы, хотя никогда по-настоящему не интересовался политикой. Я попросил своего друга Али Юсуфа:
- Научи меня, всезнайка. Мне предстоит навсегда остаться холостяком, как мне решить мои мужские проблемы?
Он громко засмеялся - разговор происходил во время прогулки по парку аль-Эзбекийя - и сказал:
- Попытай удачи в кофейнях.
- Но я не переношу ни женщин-профессионалок, ни вина, - проговорил я, теряя надежду.
Тогда он сказал:
- Тебе остается одно - обратиться к Умм Абдо.
- Умм Абдо?! - воскликнул я.
Он спокойно продолжал:
- Она выросла в вашем доме, жизнь у нее не сложилась, и в ней еще что-то есть. Почему не попробовать?
- Но она старше меня на десять лет.
- Я ведь не предлагаю тебе на ней жениться, профессор!
Наверное, во всей вселенной не найдется таких гнилых, захудалых мест, где в то же время обитало бы столько волшебных грез, как старое здание на улице Абу Хода и кафе "Успех" на площади Армии. А что еще, кроме грез, остается одинокому пенсионеру? Если бы мне удалось разжиться деньгами, я совершил бы путешествие по стране - с востока на запад и с севера на юг. А если бы мне неожиданно привалило богатство - от родственника, живущего где-нибудь в Бразилии, то я избороздил бы весь земной шар вдоль и поперек и женился бы на юной красавице, не думая о последствиях. Как сладки и как жестоки мечты! Маляк, ты живешь в каких-нибудь нескольких шагах от меня, а я пальцем о палец не ударю, чтобы быть рядом с тобой. Мы связаны одними воспоминаниями, мы жертвы одного поколения. Сердце мне подсказывает, что ты еще женщина!
Хамада ат-Тартуши радостно сообщил мне:
- Моего сына повысили, он стал генеральным директором.
Поздравив его, я сказал:
- Кофе и сандвич сегодня за твой счет.
- Только кофе! - возразил он решительно.
- Ты все еще живешь со своей супругой как с женщиной?
- Пустой вопрос, - произнес Хамада, засмеявшись.
- Извини, но это для меня важно.
- Когда есть желание, - ответил он лаконично, а потом добавил: - Способность и желание часто не сопутствуют друг другу.
После этого он сказал с сожалением:
- И как это ты остался холостяком? Я не знаю человека, который так стремился бы жениться, как ты.
- Вплоть до последнего года я продолжал содержать семью, - отвечал я с горечью. - Всякий раз, когда зарплата немного повышалась, цены поднимались вдвое.
- Какое несчастье! И Умм Абдо отправилась к праотцам раньше срока!
- Напротив, с опозданием, после того, как перестала быть женщиной!
- Твоя судьба. Что мешает тебе теперь встретиться с Маляк?
Али Юсуф стал преследовать меня взглядом. Я знаю, о чем он хочет, спросить, но делаю вид, что ничего не замечаю. Мы сидели в старинном кафе "Радость", на месте которого сейчас выставка мебели, когда он наконец задал вопрос:
- Как поживает Умм Абдо?
- Это чистейшая авантюра, но она увенчалась успехом, - ответил я, засмеявшись.
- Ну и как? - нетерпеливо спросил он.
- Что сказать? Многолетняя привычка. Я знаю ее с детства, она для меня как часть домашней обстановки. После того как я занял в доме место своего отца, она стала еще больше меня уважать. Должно быть, она очень удивилась, заметив, что я по-новому стал на нее смотреть и иначе разговаривать. Таких вещей не замечают одни идиоты. Она простая женщина, но, к счастью, не идиотка. Когда я до нее дотронулся, она смутилась, отпрянула и учащенно задышала, явно встревожившись. Теперь все идет наилучшим образом, но мне приходится соблюдать большую осторожность.
- Боишься скандала?
- Конечно.
- Они не дали тебе жениться, а теперь хотят еще и подвергнуть мучительной пытке?
- Меня удерживают правила приличия и стыд.
- Важно, что теперь у тебя с нервами все в порядке, не так ли?
- Да, конечно.