- Если что, пригласи меня.
- Убить тебя мало, проклятый сводник! - засмеялся я.
Да, я действительно стал спокойнее, но в то же время я еще сильнее почувствовал отвращение к самому себе, собственное бессилие и никчемность. Я спрашивал себя: чем мы отличаемся от стран, участвующих в войне? Мы привыкли к ее ужасам, к сигналам воздушной тревоги, привыкли видеть солдат-союзников. Нас поражали изменчивость военного счастья и падение былых кумиров. Я дважды в день встречался с Али Юсуфом - вечером в кафе "Радость" и ранним утром в бомбоубежище. Как-то вечером он сказал мне:
- Я хотел бы знать твое мнение по очень важному делу.
- Говори, - ответил я, ни о чем не подозревая.
Он спросил со смущенным видом:
- Какие у вас сейчас отношения с Маляк?
Его вопрос застиг меня врасплох. С минуту я не мог вымолвить ни слова. Потом ответил:
- Абсолютно никаких отношений.
- Я спрашиваю не об официальных отношениях, а о том, что тебе говорит сердце.
- Прошлое навсегда забыто.
- И тебя не огорчит, если она сегодня-завтра выйдет замуж?
- Напротив, я пожелаю ей счастья. Возможно, с ее замужеством меня окончательно покинет чувство вины.
- Тогда у меня еще вопрос.
- Слушаю, господин, - сказал я, улыбаясь.
- Ты не будешь возражать, если я попрошу ее руки?
- Я первый вас поздравлю, - ответил я, не задумываясь.
- Только прошу тебя говорить правду, чтобы впоследствии ни ты, ни я не раскаялись.
- Я сказал правду.
Да, я был искренним. Я ощутил лишь мимолетную печаль, навеянную разочарованием, но не испытывал больше ни любви, ни ревности.
В тот день, когда я рассказал обо всем этом дядюшке Хамаде ат-Тартуши, он спросил меня:
- Ты вправду излечился от любви к Маляк?
- Можешь не сомневаться, - уверенно ответил я.
- И ты не взял бы ее себе в жены, если бы позволили обстоятельства?
- Взял бы, если она еще подходит для этого.
- Следовательно, ты продолжаешь отдавать ей предпочтение?
- Мой выбор мог бы пасть и на какую-нибудь другую.
Сощурив глаза, Хамада сказал:
- Ты мне говорил, что он жил с ней в одном доме?
- Да.
- Клянусь Каабой, - заговорщически произнес Хамада, - он давно ее любил.
- Мне это тоже приходило в голову.
- Твой Али Юсуф - настоящая лиса!
- По отношению ко мне этот человек совершенно чист. До последних дней своей жизни он оставался моим лучшим другом.
- И ты не был против его брака?
- Мы пришли к полному согласию.
Вслед за тем я ему рассказал:
- У них родились два мальчика, такие же талантливые, как их отец. Они тоже увлеклись политикой, но в отличие от своего отца-вафдиста вступили в организацию "Братья-мусульмане" и впоследствии были вынуждены эмигрировать в Саудовскую Аравию. Там они женились и остались на постоянное жительство. Я думаю, что благодаря им Маляк сейчас живет неплохо.
- А когда она овдовела?
- Лет десять назад. Мой друг умер в расцвете сил от рака. Это был благородный, великодушный человек, и таким он оставался до последнего дня.
Мои родные встретили известие о замужестве Маляк молча. Их чувство вины передо мной возросло, и в доме стало еще печальнее. Я присутствовал на свадьбе своего друга и поздравил Маляк. Словно между нами ничего и не было. Я с изумлением думал о том, сколь обманчивы и преходящи чувства, сколь скоротечны мечты отрочества и юности и сколь жалка и горька действительность.
Как бы то ни было, Али Юсуф - незаурядная личность. Его доход от адвокатской практики в десять раз превышал мою зарплату в министерстве. Он создал Маляк прекрасные условия, дал сыновьям отличное воспитание. Он гордился их успехами, правда, у него вызывала беспокойство их политическая деятельность - не только потому, что она шла вразрез с его собственными убеждениями, но и потому, что им угрожали преследования со стороны правительства. Поэтому Али Юсуфа обрадовал отъезд сыновей в Саудовскую Аравию, но вскоре его стала терзать тоска по ним, ибо он был настоящим, любящим отцом. Мне никогда не забыть ни его короткой и жестокой схватки с ужасной болезнью - раком мочевого пузыря, ни его мучений в последние дни, ни его кончины, после которой в моем сердце осталась зияющая пустота. Единственным для меня утешением в ту пору были мои некоторые успехи по службе и тайная связь с Умм Абдо. Я покорился реальности, которую для меня олицетворяли три истеричные, вечно недовольные женщины. Они словно были живым символом времени, отмеченного дороговизной жизни, противоречиями и невзгодами.
Вскоре после революции ухудшилось здоровье моей матери и обострилась психическая болезнь Зейнаб. На мои плечи легли новые расходы на лечение и лекарства. Я привык к холостяцкой жизни, и прежние мои намерения жениться и обзавестись детьми казались мне теперь неосуществимыми. Я с досадой спрашивал себя: удастся ли мне вырваться на свободу из этого постылого логова? Меня одновременно радовало и печалило то, что они втроем стараются услужить мне, окружить меня уютом. Но мне меньше всего был нужен этот уют. Они опутали меня цепями, в то время как годы уходили. Но вот отправилась к праотцам Умм Абдо. Что касается матери, Фикрии и Зейнаб, то я потерял их на последнем году своей службы. Сначала умерла мать, достигшая к тому времени почтенного возраста. Спустя несколько месяцев за ней последовали семидесятилетняя Фикрия и Зейнаб, которая была моложе Фикрии на два года. Похороны обошлись недешево, я даже залез в долги. После этого в свои шестьдесят лет я оказался один в обезумевшем, свихнувшемся мире, где лимон стоит десять пиастров!
Хамада ат-Тартуши говорит мне:
- Не поддавайся отчаянию. Тебе опротивело твое жилье, но тысячи бездомных, что ютятся в склепах на старых кладбищах, могут тебе позавидовать. Ты вполне мог бы работать в частной компании и увеличить свои доходы. И еще есть женщина, одинокая, как и ты, почему бы тебе не навестить ее?
Смеясь, он добавляет:
- Слава Аллаху, у тебя отменное здоровье, а твои мужские способности предвещают полный успех.
В один прекрасный вечер я сказал ему:
- Я решил бросить вызов судьбе.
Старик одобрил меня за храбрость. Большую часть следующего дня я приводил себя в надлежащий вид. Я постригся, побрился, как следует вымылся под душем, надел свои лучшие брюки и рубашку и стал ждать, пока стемнеет. Потом вышел на главную улицу и пересек ее. Мне вспомнился Али Юсуф. Я сказал себе, что он верил мне и я тоже не изменяю его памяти, и еще, что человеку в моем возрасте стыдно смущаться. Постояв в полной темноте перед дверью на третьем этаже, я нажал на звонок. Услышал приближающиеся шаги. В двери открылся глазок, и очень знакомый голос спросил:
- Кто там?
Над дверью вспыхнула лампочка и осветила мое лицо. Маляк не поверила своим глазам:
- Ты?!
Она открыла дверь. Ее голос дрожал от волнения. Указав мне на комнату справа от входа, она прошептала:
- Пожалуйста.
Маляк удалилась, и я остался один. Было душно. Я открыл окно, выходящее на улицу. Да, все та же старая знакомая гостиная, но мебель в ней новая, очень современная. Придется ли мне раскаиваться в своем поступке? Маляк, наверное, сейчас переодевается. Как давно я не видел ее вблизи! Снова послышались шаги. Она вернулась в красивом летнем платье скромного покроя, открывавшем только руки и лодыжки. Голову ее покрывал белый платок. Не присаживаясь, она спросила:
- Выпьешь кофе? А хочешь, у меня есть апельсиновый сок.
- Не беспокойся, пожалуйста.
Она снова ушла. Но я уже успел ее рассмотреть. Лицо округлилось больше прежнего, но еще сохраняло привлекательность, и морщин на нем не было заметно. На смену прежней свежести и молодому задору пришли степенность и серьезность. Интересно, поседели ли у нее волосы? Она пополнела, но не огрузла. Под платьем тело ее выглядело даже соблазнительно. Да, клянусь Аллахом, соблазнительно! На меня обрушился вихрь страстных желаний. Ах, прижать бы ее к груди и слиться с нею в жарких объятиях, как бывало! Но будь осторожен, говорил я себе. Ты ведь не знаешь, что сейчас у нее на душе. Возможно, она решила навсегда посвятить себя материнству и чистой, беспорочной жизни. Умерь свой пыл и постарайся не оплошать.
Она вернулась, держа в руках маленький серебряный поднос, на котором стояла бутылка с соком. Поставив поднос на деревянный столик, инкрустированный перламутром, она пододвинула его к моему креслу.
- Я тебе доставляю много хлопот. Присядь отдохни, - произнес я.
Она села на диван напротив меня, и в этот момент я обратил внимание на свадебную фотографию, что висела у нее над головой. И по бокам две фотографии: на одной - Али Юсуф, на другой - их сыновья в арабской одежде. На мгновение я растерялся: моя задача усложнялась.
- Доброе дело, наконец-то ты вспомнил своих родных!
- Неразумно жить в одном квартале и сторониться друг друга!
- Милости прошу. Ты все еще работаешь в министерстве?
- Только-только вышел на пенсию.
- Да продлит Господь твои дни. А кто тебя обслуживает?
- Никто. Живу наедине со старыми стенами, - сказал я, засмеявшись.
- Я тоже одна вроде тебя, если не считать доброй преданной женщины, которая бывает у меня раз в неделю.
- Разве ты никогда не покидаешь дома?
- Выхожу лишь время от времени, по необходимости.
- Одиночество - тяжкая вещь. Хотя у меня есть излюбленное кафе и друг, все равно очень тяжело.
- А у меня телевизор, одна-две соседки, - призналась она со вздохом.
- Этого мало.
- Все же лучше, чем ничего!
- А как поживают твои сыновья?
- Великолепно, они поселились там навсегда. У меня теперь внуки... Что ж, таков мой удел.
В последних словах ее прозвучала горечь.
- Ты к ним не ездила? - спросил я.
- Один раз совершила там малый хаджж.
- Поздравляю тебя, хаджа, - произнес я с грустью.
- Желаю тебе тоже его совершить,- ответила она. - Если ты когда-нибудь захочешь поехать, они тебя примут.
- Все зависит от воли Аллаха. Скажи лучше, как твое здоровье?
- А твое?
- Слава богу, лучше быть не может.
- Я тоже не жалуюсь, разве что пришлось вставить зубы.
- Это ничего.
- Я молю Аллаха о счастливом конце.
- Тебе еще жить и жить! - пылко воскликнул я. - Как я счастлив, что тебя вижу!
- Я тоже. Жаль только, что ты одинок.
- Но ты тоже одинока.
- Я хочу сказать, - мягко произнесла она, - что тебе следовало бы обзавестись женой и детьми.
- Что поделаешь, судьба... - сказал я с сожалением.
Мы смолкли, чтобы перевести дух. Я осушил бутылку до дна и весь покрылся потом. Между действительностью и мечтой - огромная пропасть. Я представлял себе, что без труда направлю беседу в нужное русло, что ринусь в объятия к Маляк, отягощенный скопившейся за долгие годы страстью, что свершу то-то и то-то. Здесь же все дышит благопристойностью. Передо мной сидит чопорная дама, не позволяющая ни малейшей вольности. Сверху на нас смотрят портреты. Они как бы участвуют в беседе, не допуская никакого безрассудства, окрашивая нашу встречу в печальные тона. Интересно, о чем она думает? Неужели в ее памяти не всплыл ни один обольстительный образ из прекрасного прошлого? Может ли она обуздать свои мысли так же, как свое поведение? Мне хочется уловить в ее глазах хотя бы легкий намек, искру игривости, мимолетную стыдливость, тень улыбки - это бы объяснило многое. Но я встречаю лишь серьезный, участливый взгляд, взгляд, каким родственница смотрит на родственника, встреченного ею на закате жизни. Неужели прежняя Маляк никогда не вернется? Как бы то ни было, я не уйду из этой квартиры не солоно хлебавши. Неужели собственная трусость заставит меня раскаиваться до последних дней жизни? Набравшись смелости, я спросил:
- Ты не против, если мы будем время от времени скрашивать визитами наше одиночество?
- Милости прошу, - ответила она спокойно, потом, поколебавшись, добавила: - Но...
Поняв, что кроется за этим "но", я сказал:
- Мы ведь родственники, да и возраст наш исключает всякие пересуды.
Она промолчала.
- Значит, ты не согласна, чтобы я тебя навещал! - расстроился я.
- Я этого не говорила, - тотчас ответила она.
- Может быть, ты за строгий образ жизни?
- Это то, о чем нам не мешает подумать.
- Я хотел бы, чтобы ты высказалась со всей откровенностью.
- Если бы я думала по-другому, я бы откровенно тебе об этом сказала.
- Мне просто необходимо общаться с тобой, одиночество невыносимо! - воскликнул я с жаром. - Ты же знаешь, у меня нет никого, кроме тебя. Я все время только об этом и думаю.
Она улыбнулась и с порозовевшим от смущения лицом прошептала:
- Я тебя понимаю.
- Значит, оба мы нуждаемся в общении! - сказал я, осмелев.
Маляк засмеялась и ничего не ответила. Я чувствовал, что мы словно бы перенеслись в былое.
- Одиночество тягостно, жизнь горька. Мне так хочется чего-то нового. Вот ты обновила свою мебель...
- В моей квартире вся обстановка - новая. Покойный муж оставил мне приличную сумму. Вахид подарил спальный гарнитур, а Бекр, второй сын, - гарнитур для гостиной. Сама же я купила мебель для столовой.
- И тебя не пугают нынешние цены?
- Пенсия у меня мизерная, но Вахид и Бекр присылают мне все необходимое. А как твои дела?
- Стараюсь держаться, хотя кто заботится о пенсионерах! Но я думаю начать новую жизнь.
- Теперь, уйдя на пенсию?
- Здоровье у меня крепкое. Я владею английским, и у меня есть опыт административной работы. Хочу попытать счастья в одной частной инвестиционной компании.
- Там неплохие оклады.
- Я возлагаю на это большие надежды.
- Что ж, идея прекрасная.
- Я рад, что ты одобряешь.
Мы снова умолкли, и я решил, что пришло время проститься.
- Мне пора.
Она из вежливости предложила мне побыть еще, но я встал и протянул ей руку.
Я шел по тихой вечерней улице, вдыхая свежий летний воздух. Хотя моя мечта не осуществилась, надежда еще не потеряна. В кафе я отправился уже в другом настроении. Когда Хамада ат-Тартуши заметил меня, лицо его расплылось в улыбке:
- К тебе вернулась молодость. Я никогда не видел тебя таким, как сегодня.
Я принялся рассказывать ему о том, что произошло между мною и Маляк, заново переживая свою радость.
- Я смотрю на это с оптимизмом, - прокомментировал Хамада, - а ты?
Подумав немного, я ответил:
- Успех обеспечен пока лишь наполовину.
- Нет, больше.
- И правда.
- Если бы она захотела, то это посещение было бы первым и последним.
- Несомненно.
- Наверняка она догадалась о цели твоего визита.
- Надеюсь.
- Поверь мне, я разбираюсь в женщинах лучше тебя, но ты действительно считаешь, что она еще в форме?
- Клянусь тебе, она все еще привлекательна! - заверил я его пылко.
- Хочу тебя предупредить: не особенно обольщайся, - сказал он, смеясь. - Внешний вид в таком возрасте мало о чем говорит. Под платьем тело может показаться соблазнительным, но если его обнажить, то станут заметны бугры и колдобины, как на теперешних улицах. Поэтому я советую тебе: если добьешься своей цели, занимайся любовью в полной темноте!
Я покатился со смеху, а потом сказал:
- Прежде всего надо добиться цели.
Возвратившись к себе, я почувствовал страшную тоску и еще больше возненавидел свой дом. Хоть бы он сгорел! Ни кафе, ни телевизор не доставили мне в последующие дни радости. Новый визит - вот единственная оставшаяся надежда. Прийти через неделю - слишком рано, а ждать целый месяц - невыносимо, и я решил повторить визит через две недели. За это время я узнал, что в одном из филиалов "Дженерал электрик", ведущем строительство водоочистной станции, есть свободная должность. Работа временная, рассчитана на три года, но зарплата - четыреста египетских фунтов в месяц, не считая бесплатного проезда. Я подал заявление на конкурс. Выбор пал на какую-то девушку, но директор предложил мне должность в административном отделе с оплатой в триста фунтов. Я согласился, меня это вполне устраивало. Конечно, с такими доходами я не смогу позволить себе переехать в новый район, но питаться и одеваться буду куда лучше. Выждав две недели, я отправился под покровом сумерек к своей возлюбленной; терпение иссякло, страсть разгорелась, решимость окрепла! Я убедил себя, что мужчине моих лет не подобает теряться подобно мальчику и стыдиться как юноше. Когда Маляк открыла дверь гостиной, я попросил, чтобы мы перешли в другую комнату - будто бы для того, чтобы чувствовать себя непринужденнее, а на самом деле чтобы не видеть фотографий на стене.
- Благодаря тебе в мою жизнь вернулась радость, - сказал я ей, не таясь.
- Не преувеличивай, - улыбнулась она.
- Я поступил на работу в "Дженерал электрик", - сообщил я, не скрывая своего удовлетворения.
- Поздравляю.
Я рассказал ей о зарплате и о прочих вещах, после чего добавил:
- Теперь я смогу осуществить свою мечту.
Она, по-видимому, не поняла.
- Если ты хочешь переехать в новую квартиру, то я сомневаюсь, что ты этого добьешься.
- Получить квартиру для меня не самое главное, - сказал я, набравшись храбрости.
- Неужели?
- Я всерьез думаю о женитьбе.
- О женитьбе? - проговорила она, умело, как мне показалось, скрыв свое удивление.
- У меня отличное здоровье, - произнес я уверенно.
- Да укрепит Господь его еще больше, - сказала она, смущенно улыбнувшись.
- Я хотел бы знать твое мнение.
- Почему бы и нет? Такие, как ты, женятся. Женятся даже люди постарше.
- То же самое я сказал и себе.
- Позволь мне подыскать для тебя подходящую жену, - весело произнесла она.
- Что значит "подходящая жена"?
- Ну, серьезная женщина не меньше сорока лет.
- В таком случае это будет вдова или разведенная.
- И что с того?
- И у нее будут дети, возможно даже несовершеннолетние.
- Придется смириться с тем, что есть.
Глядя прямо в ее растерянные глаза, я произнес:
- Я знаю, кто мне нужен, и тебе не надо никого искать.
- Что ты имеешь в виду? - в полном замешательстве спросила она.
- Маляк, - произнес я со смирением и мольбою, - жена, которая мне нужна, - это ты.
Она опустила глаза и нахмурилась. Но я был настойчив:
- Что ты на это скажешь?
- Ты ради этого и пришел?
- Ну да.
- Это стыд и позор!
- Позор?!
- А что же, по-твоему?
- Это естественная потребность, и никакого позора здесь нет.
- Я не помышляла о браке, - сказала она дрогнувшим голосом.
- Вспомни, это было нашей самой заветной мечтой.