Филиппу стукнуло тридцать девять лет. Он был элегантен, со вкусом одевался, среднего роста, немного полноват. Глаза были тайно-синие. Вадима больше всего поражали его руки - необычайно нежные, как у холодной маленькой женщины.
…В гостиной уже находились почти все приглашенные. Картины, висевшие на стене, ошеломили Леру. Вадим и Алёна отнеслись к этому более спокойно. То была серия автопортретов, начиная с младенчества и кончая… гробом. Алёна все-таки отшатнулась. "Вероятно, для своих прошлых лет Филипп использовал фотографии: тут есть и Филипп - ребенок, и подросток, и юноша, но автопортреты будущего Филиппа… брр…, а они-то как раз самые сильные".
Действительно, портрет старика, выражение его лица и глаз ошеломляло сочетанием тяжелого ума и безумия. В гробу же лицо выглядело просто смешным до того, что Алёну чуть не разобрал хохот. Казалось, что старикашка вот-вот выпрыгнет из гроба и нашалит. Алёна отошла к окну, и тут ей не удалось до конца сдержаться. Смех оказался мелко-нелепым.
Филипп подошел и обнял ее за плечи:
- Именно так, Алёнушка, именно так. Я этого хотел и ожидал. Смерть не достойна ничего, кроме смеха.
- Конечно, Филипп, - сквозь слезы проговорила Алёна, - мы будем жить после и вечно… Извини…
Но тут подскочила Женя, полненькая и крайне интеллигентная, в очках, дама лет тридцати пяти.
- Филипп, ну ради Бога, убери гроб, - чуть не взвизгнула она. - Умоляла же тебя, умоляла. Все бесполезно. Да ты пойми, ты сам накликаешь на себя смерть. Тебе это нужно? Мне - нет!
Филипп удивленно пожал плечами.
- Да, картина выразительная, но тем более, спрячь ее, спрячь!
Она чуть не рыдала. Филиппу пришлось уступить.
- Господа! - обратился он к окружающим. - Желание любимой женщины - закон. Я убираю себя в гробу. Но вы все-таки насмотрелись.
- Да, да, - залепетали окружающие.
Только хотели убрать, как в дверь позвонили, словно минуя привычный домофон.
- Кто же это? Кого несут черти? - обозлилась всегда корректная Женя, но дверь открыла.
Перед ней стоял Арсений Васильевич в штанах и рубашке, а в руках у него был…
- Я пиджак принес! - гаркнул он из прихожей так, что в гостиной вздрогнули.
Лера, опомнившись, бросилась к Филиппу и истерично стала шептать ему в ухо. Филипп не выказал никакого удивления, только благосклонно кивал головой.
Около новоприбывшего уже столпилась элитно-интеллигентная публика. Многие с бокалом шампанского. Арсений таращил глаза.
Сквозь публику, наконец, пробился Филипп с Лерой. Последняя выкрикнула:
- Я племянница Софьи Петровны!
- Я понял, - моргнув глазом, ответил Арсений.
- Арсений Васильевич, - дружески обратился к нему Филипп, - я беру этот пиджак напрокат. Приходите через три часа, только позвоните сначала в домофон, и я верну пиджак.
- Как было сказано, - повторил Арсений Васильевич и неуклюже повернулся в сторону хорошенькой девушки с бокалом шампанского.
- Дочка, дай отпить, - смирно попросил он.
Девушка протянула ему бокал, но тут вмешалась Лера.
- Аня, не вздумай. Арсений Михайлович, сейчас вам нельзя, - убежденно настояла Лера. - Вот вернут пиджак, приходите за ним через три часа и отдайте его кому надо обратно, сегодня же, как указала Софья Петровна. А завтра возвращайтесь сюда, и консьерж внизу передаст вам бутылку шампанского. Вам, да и нам, будет за что выпить. Договорились?
- Точно так. Иду.
Гости обалдели и от картин Пашкова Филиппа и от этой сцены.
- Ну, объясните же, Филипп, в чем дело? И зачем пиджак? - не выдержала Аня, девушка, чье шампанское попросил отпить Арсений.
- Господа! Без комментариев! - объявил Филипп. Между тем картину "Филипп в гробу" Женя успела вынести в спальню. Утро продолжалось…
Гости отчаянно захотели переключиться от суеты с Арсением Михайловичем, которая большинству показалась миражем. Больше всего внимания привлекли теперь картины, изображающие Филиппа уже в довольно пожилом возрасте, но не в старческом.
Одна картина называлась "Автопортрет с вином", а другая - без названия, но явно изображающая Филиппа в состоянии медитации, сравнительно постаревшего, но только физически. Взгляд был в себя.
Минут через 20 Филипп объявил, что отойдет в комнату-мастерскую, может быть, на один час, не больше. Кроме большой мастерской в Замоскворечье Пашков держал и у себя в квартире специальную комнату, чтобы порой рисовать, не выходя из дома.
Гости не возражали и расселись на диванах и в креслах, обсуждая и пиджак творца, и собственный ум, и поэзию Леонида Губанова, и житейские дела, закусывая, между прочим.
Филипп уединился, но Лера умудрилась юркнуть к нему через некоторое время.
Увидев картину, она чуть не подпрыгнула. Конечно, это был набросок, неоконченный вариант, но… Пиджак, раскинув рукава, улетал в синее небо, парил над землей, и где-то - по крайней мере, в воображении Леры - надрывался от хохота. И создалось такое впечатление, что владелец пиджака лежит в земле и не может встать, и душа, прикованная, бродит рядом, один пиджак улетает от грешной земли. Именно это молниеносно ощутили Лера.
Оригинал (пиджака) же висел на стуле.
- Боже мой, Боже мой, - прошептала она.
Филипп удивился, но догадался.
- Что ты такая чувствительная, Лерочка, - сказал он, обернувшись к ней с кистью в руке. - Не надо искать здесь некую жуткую символику. Пиджак как пиджак. Летит и все себе.
- Страшно на этом свете, господа, - пролепетала Валерия.
- Будет, будет! На сегодня хватит. Все ясно. Пиджак можно вернуть. Я обойдусь без оригинала теперь. Пойдем к гостям!
И они вышли. Беседам не было конца, но Филипп опять был востребован. На этот раз Вадим уединился с ним. Пиджак не помешал Вадиму сосредоточиться, и он рассказал Филиппу всю затейливо-немыслимую историю с Аким Иванычем и попросил помочь напасть на его, возможно фантастический, след.
Филипп озадачился.
- Ну а с душой, у которой нет пристанища во Вселенной, ибо она ничему не соответствует, - покачал он головой, - это, извини, какой-то бред. Вселенная то, - усмехнулся он, - больно широка, словно наша русская душа, но ведь Вселенную не укротишь…
- Да, ладно, Филипп. Считай это метафорой. Нам бы только Аким Иваныча уловить…
- Уловишь такого. Но я поспрашаю в эзотерических кругах.
- Только на них и надежда.
- Да. Может, они сами возгорятся этой историей и пойдут искать по белу свету то, чего в нем нет. Выпить за это надо, Филипп, - грустно закончил Вадим.
И как только они вернулись в гостиную, где уже творилось "тихое сумасшествие" от любви к искусству, прозвенел домофон.
- Это он, - подмигнула Валерия Филиппу, узнавая голос Арсения Михайловича. - Я сама спущусь к нему.
Арсений Михайлович скромно, но уютно поджидал свое внизу около каморки консьержки.
Лера слегка торжественно вышла из лифта, пиджак почему-то накинула на себя.
Арсений Васильевич весь светился.
- Мне Хапин обещал другой пиджак, - улыбался он. - Сказал, что из-за этого другого пиджака никто меня беспокоить не будет. Дескать, покойник на этот раз смирный, не буйный.
- Вы опять за свое, Арсений Васильевич, - возмутилась Лера. - Плюньте вы на этого Хапина. Сколько можно, в конце концов. Завтра, когда придете за шампанским, мы вам деньги в конверте передадим на пиджак…
Тут же высунулся старичок-консьерж:
- Какая вы нелепая, молодежь, - сказал он, посмотрев на Валерию. - Да ведь он тут же пропьет деньги. Нужен ему ваш пиджак…
- Умно говорит старичок, - чуть-чуть оскалился Арсений Васильич. - Из могилы-то даровой пиджак, на халяву…
Консьерж испуганно спрятался и подумал: "Пожилой человек, а как образно говорит. Словно Пушкина читает".
…Лера сняла пиджак со своих плеч и вручила его Арсению. Наказала: "Помните слова Софьи Петровны".
- В ней я не сомневаюсь, - угрюмо ответил Арсений. - Я себе не враг. Сделаю как надо.
И он исчез в глубину уличной суеты.
глава 12
Прошло две недели. Ничего и никого не находили: ни Володю (если не считать штанов и ботинка), ни Аким Иваныча, ни отравителей.
Наконец Вадим, изрядно погрустив с утра, услышал звонок по мобильному от Филиппа. Пашков приглашал его в свою галерею. "Есть вести", - добавил он.
Галерея, которая выставляла работы Пашкова, расположилась в центре, неподалеку от Кузнецкого моста.
Три зала, закуток для отдыха. Вадим быстро подъехал. В метро, как обычно, изучал глаза соотечественников. Когда выходил, одна молодая женщина дернула его за рукав, спросив: "Вы гадаете?"
- Гадать можно по чему угодно. Все предметы отражают будущее, - ответил Вадим.
- У вас взгляд грустный и пронзительный. Погадайте.
- Кому?
- Пушкину, - обиделась женщина и отошла.
Подъехало довольно мрачное такси и он сел в него.
Вспомнил лица в метро. По большому счету - светоносные, а по мелкому - опущенные, порой замученные…
В галерее Филипп принял его с объятиями. Обошли залы. После осмотра уединились. Нашли укромное место. На столике валялись газеты и журналы, в том числе - зарубежные, со статьями о Пашкове.
- Весть такая: мне удалось устроить тебе выставку в Вене. Этой зимой. Вот смотри - эта галерея, вполне достойная…
Вадим не мог сдержаться:
- Здорово… Это я понимаю… Ну, старик, спасибо…
- Ничего. Стоило трудов, конечно… Хочешь кофе? Или лучше по рюмочке?
- По рюмочке.
- Надо продвигать настоящее искусство. Я ведь болею и за тебя и за него. Пора, пора… Но перепрыгнуть все эти иезуитские заслоны оказалось не так просто.
- Еще бы. Выпьем за это. И они уютно, тайно-духовно, по-дружески выпили, закусив красной рыбой.
- Слушай, Вадим, смешно не разделять твое недоверие ко всему официальному в искусстве. В конце концов и Пушкин, и Достоевский были маргиналами, но их столетиями знают миллионы.
- Конечно, Филипп. Ведь мы за годы совдепа привыкли к тому, что так называемое неофициальное искусство - и есть главное.
- Тогда душил идеологический деспотизм, сейчас - коммерция. Но коммерция, между прочим, тоже идеология, и не менее страшная. Удав сменил кожу, везде, во всем мире…
- Более страшная, Филипп.
- Но в ней есть дыры, изгибы, возможности… Она не так тотальна, как та. Удав этот с психозом…
- Я не согласен, Филипп. И вот почему. Старый удав вызывал сопротивление и, следовательно, духовный порыв. Современный удав действует иначе; коммерциализация ведет к отупению, к подмене ценностей, к деградации, она нацелена на саму основу, на дух, та же была опасна по-другому: своим социальным давлением. Это разные вещи.
- Может быть. Но я хочу сказать об ином…
В это время вошла сотрудница галереи и заявила:
- Звонок из Парижа.
Пашков исчез на несколько минут. Когда вернулся, Вадим поинтересовался: "Кто?"
- Из галереи.
- О чем ты хотел сказать?
- Вадим, ты ведь знаешь, есть люди нашего плана, причем и в литературе, и в живописи. Они в принципе отвергают любой социум и не хотят иметь с ним ничего общего…
- Ну, уж не так много…
- Но они самые интересные, самые потаенные, адепты Гогена, Цветаевой: на этот мир - один ответ - отказ…
- И что?
- Я считаю такой подход в корне неверным. Время отшельнического подвига прошло. Надо умудриться быть в социуме - и сохранить себя. Быть и отстраненным, и включенным одновременно.
- Не всякий способен на такое… Ты вот можешь.
- Духовность и самые необычные качества людей должны проявиться в социуме, так сказать в официальном искусстве, такова наша российская традиция и в этом ее мистическая мощь…
- А государство?
- Конечно, государство любит усредненное, так спокойнее. Но со временем оно поднимает на щит и каторжанина Достоевского, и Лермонтова, и так далее, чтобы, к примеру, показать, что народ, который дал столько гениев, не может погибнуть…
- Это нормально, потому что парадоксально. Так и надо. Сначала - петля, а потом… светоносец.
Филипп развел руками и чуть не поперхнулся,
- Повешенный светоносец… хорошо… Такого сейчас как раз не надо. Водолей - другой символ, это - не знак индивидуального мученичества, не знак такой жертвы. Спокойней надо, спокойней.
- Трудно. Легче сидеть в пещере и там видеть небо, чем в социуме узреть хотя бы клочок его.
- Трудно, но можно… Здесь подвиг новой эры, можно сказать…
- В принципе, почему нет?!! - вздохнул Вадим, - выпьем за это. Пусть ненавидит нас дьявол.
- Оставим его в покое, чтобы он оставил нас… Конкретно: ты сам скоро, после выставки в Вене и в Питере, будешь в таком же положении, как и я. Я уверен в этом. Пусть нас будет больше не в келье, но в мире.
За все такое дело они смиренно, но с огоньком выпили по рюмке золотого крепкого напитка.
- Если миссия искусства - преодоление смерти, то выпьем за смерть - это достойный противник. Сильных врагов надо уважать.
И они выпили за смерть, не смущаясь ее любовного оскала.
- Филипп, - после такого тоста начал Вадим, - ты же знаешь Алёну и ее живопись.
- Не очень по мне, но порой ахнуть приходится. С богами в голове девочка.
- Вот именно. Ее бы продвинуть, если уж следовать твоей идее…
- А она согласна? Женщины бывают самые неконформистки - ни с того, ни с сего.
- Твоя идея не имеет ничего общего с конформизмом.
- Вадим, ее пробить будет гораздо сложнее, чем тебя. Ты понимаешь почему…
Вадим тут же прервал:
- Не надо! Все ясно.
- Здесь нужно тянуть постепенно, продуманно. Ты сам, Вадим, сумел что-нибудь сделать для нее?
- А как же? В данный сюрреальный момент три ее картины находятся в весьма продвинутой галерее. Мне удалось это неделю назад.
- Не проста она, ой не проста, - Филипп покачал головой.
- С ней и не в живописи, а в яви можно далеко подзалететь… и свалиться в туман…
- Такой и надо быть, - голос у Вадима дрогнул.
- Скоро соберемся у меня, - решил Филипп.
Далее разговор особо не углублялся.
- Я тоже ухожу и подброшу тебя домой, - сказал Филипп, - хотя я знаю, ты не любишь авто.
По дороге они чуть не раздавили котенка, но Филипп успел вовремя и безопасно тормознуть.
глава 13
Внезапно, через два дня Филипп позвонил Вадиму:
- У меня есть новости. Тем более хотели собраться. Захвати свою небесную команду, завтра в четыре часа у меня. Сможешь?..
В четыре часа дня Вадим вместе с Лерой и Алёной прибыли к Пашкову. Лёня опять категорически отказался.
"Он все больше отходит… Отходит в никуда", - раздумывала Лера, пока добирались до Филиппа.
В гостиной они объединились за круглым столом и легким вином.
Лера, взвинченная, нездешне ласково на этот раз посматривала на Алёну. Думала: "Не сойдет ли она с ума от любви и жалости к себе".
Но Алёна сидела отстраненно, а во взгляде светилась еле уловимая нежность.
Филипп вдруг довольно мрачно объявил:
- Есть след к Аким Иванычу. Знаешь, у кого я был, Вадим?
И он назвал фамилию.
- Ого! - карие глаза Вадима блеснули.
- Даже не верится, - возбудилась Алёна. - Это же человек-легенда. И причем тайная…
- Для кого тайная, для кого - нет, - вставила Лера, доверчиво улыбнувшись Алёне.
- Так или иначе, но я у него был, - подтвердил Филипп, всего на одну минуту обидевшись. - Его растрогала вся эта история, которую он выслушал за пивом, но с большим интересом. Никакого Аким Иваныча он не знает, но запашок есть: он припомнил, что год назад мелькнул некий Родион, а потом как бы исчез.
- Как бы исчез? - усмехнулся Вадим. - Ну и что?
- А то, что исчезнувший Родион упоминал это имя: Аким Иваныч. Раза два.
- Ну, мы далеко продвинулись, - по-своему усмехнулась Лера и отхлебнула винца. - В каком контексте?
- А в том контексте, что, по Родиону, Аким Иваныч - внезапно свалившийся на род человеческий абсолютно новый человек со сверхъестественными способностями. Более того, с неведомыми прозрениями. Но для рода человеческого в его настоящем виде неподходящ.
- Надо думать, - брякнул Вадим.
- Разговор об Аким Иваныче прозвучал всего один раз и то мимолетно, ибо Родиона в силу его собственной мимолетности никто не принял всерьез. И он сам говорил об этом в форме шутки, но пугливо оглядываясь по сторонам и особенно в окна.
- И где сейчас Родион? - Лера явно насторожилась.
- Нигде, - умиленно усмехнулся Филипп. - Некий молодой человек впопыхах записал его адрес. Молодого человека найдут, и адрес тогда будет у нас.
- Впечатляющая картина. Он сам рассказал тебе так подробно, Филипп? - спросил Вадим, наливая себе вина.
- Он сам. И он заинтересовался сам.
- Насчет души, которой нет места во Вселенной, тоже?
- Да. Он высказался, что, несмотря на полный абсурд и парадокс такой ситуации, она возможна…
После таких слов все как-то притихли. Алёна невольно погладила свои пальчики. Уж слишком тяжел был авторитет этого мэтра в обществе, где никаких авторитетов особо не признавали. Тишина была скорее не внешняя, а внутренняя.
И ее прервал крик Жени, хозяйки дома. Она вошла в гостиную, ведя за руку семилетнюю свою дочку, Ирочку.
- Что, опять? - спросил Филипп.
- Да. Нашей дочкой надо заняться всерьез, Филипп, - заявила Женя. - Но сейчас я забираю ее на дачу, как договорились…
Ирочка улыбнулась в пустоту…
Когда дочь увели, Филипп не засекретил историю.
- И смешно, и странно, черт возьми… Когда дочь кушает ну, например, свою кашу по утрам, то вдруг замирает, произносит: "какой ужас", кладет ложку и долго потом не ест. Такое повторяется довольно часто в последнее время. Я ее спрашиваю: каша или там котлеты не вкусные? Нет, все ей вкусно. И вдруг: "какой ужас!"
- Филипп, она еще, может быть, не привыкла к своему телу, оно ей видится чужим, кастрюля какая-то, в которой что-то булькает, варится, - и мы живем в этой кастрюле… Она недавно сюда пришла, и такое может быть у особо чутких, шок от жизни в теле - больше ничего, - закончила Лера.
- Это мы так думаем, взрослые, - прервал Вадим. - А что на самом деле - дети отделены от нас прозрачной, но стеной… Это другие существа. По своему сыну знаю, - добавил он, бросив слегка тревожный взгляд на Алёну. (Вадим год назад развелся со своей женой.)
- Нет, когда ребенок смотрит в кашу и говорит "о, ужас!" - это серьезно. Это уже метафизика, - защитила себя Алёна.
- Ладно, я разберусь, - прервал Филипп. - Не такие проблемы решал…
- Жить, жить, жить, - вскрикнула Лера, откинувшись к спинке кресла.
- Что с тобой? - испугалась Алёна.
- Да, ничего. Нервное. Могу сказать: вчера звонила Инна и сказала, что та самая гадалка, которая нашла ботинок и штаны Володи, заявила, что почку Владимира пересадили какому-то хворому миллионерчику из далекого зарубежья. Более точно она не знает… Скорее всего, сама боится.
Наступило молчание.
- Раз она не ошиблась в тех предметах, вероятно, и здесь все верно, - добавила в тишине Лера.
- Но если нашли штаны и ботинок, вероятно, он сопротивлялся, - растерянно сказал Филипп, не особо знавший все детали.