- Да, я её разыскал. Но констатация принадлежит не Жанне.
Инженеру не хочется вступать в спор. Он любезно протягивает полотенце и, пока я привожу себя в порядок, моет и кладёт на место бритвенный прибор.
- Вы - человек порядка, - отмечаю я. - Просто завидую. Минимальными средствами обеспечиваете себе полное удобство. Только не забывайте, что людей нельзя аккуратно раскладывать по полочкам в целях вашего удобства.
- Не вижу связи, - бормочет инженер.
- Да, а я был почти в восторге от точности выражения. Но ничего, не обращайте внимания. Вообще, если что не поймёте, не углубляйтесь… Кстати, что за тип этот Том?
- Не знаю. Никогда его не встречал и вообще мне неудобно об этом разговаривать.
- Мне тоже неудобно спрашивать иногда, но приходится. Студент или бездельник?
Славов, присев к столу, отпивает глоток. Потом, не поднимая головы, отвечает:
- Был студентом. А сейчас бездельничает. Впрочем, Жанна проинформирует вас подробнее. Она, по-моему, видит его каждый день.
- Что толку, если она его видит? Любовь, говорят, слепа.
- Может, я тоже ослеплён?.. - шепчет инженер.
- Ревностью?!
Выпив свой кофе, Славов долго смотрит в пустую чашку. Не думаю, чтоб он гадал.
- Ну бог с вами, не будем выходить за рамки служебной темы. Хочу только добавить, что гордость тут ни к чему. Пока ты играешь в гордость, те, попроще, приступают к иной игре.
Славов молчит и смотрит перед собой. Потом спохватывается:
- Кофе остынет.
Я, не присаживаясь, пью. Походные нравы в моём обычае. Потом закуриваю сигарету. После глотка крепкого кофе она кажется совсем неплохой. Дабы повысить её качества, я снова протягиваю руку к кофе.
- С риском второй раз быть обвинённым в подкупе, всё же допью, пожалуй.
Славов не отвечает. И вообще не слушает - сделался совсем рассеянным. Может быть, принял близко к сердцу моё замечание о гордости. А может, просто напевает про себя: "Ля донна е мобиле…"
Над нами отчётливо слышатся шаги лейтенанта и его людей. Они передвигают что-то тяжёлое.
- Слышите? - поднимаю я глаза к потолку.
Славов вздрагивает.
- Что?
- Как, хорошо слышно?
- Да. Но какое это имеет значение?
- Сейчас, - признаю я, - никакого. Но шаги, которые вы слышали в тот вечер, безусловно, имеют значение. И те звучали у вас над головой так же отчётливо, как эти. Чьи это были шаги?
- Я сказал уже…
- Меня не интересует, что вы сказали… - перебиваю я его. - Мне надо знать, о чём вы умолчали. Так чьи же это были шаги?
- Вы толкаете меня на подлость…
- Я хочу, чтобы вы сказали правду. "Правду, всю правду и только правду", как когда-то присягали.
Славов некоторое время молчит. Я прихожу ему на помощь. Это ведь человек логического мышления. Значит, надо подлить логики.
- Не забывайте, - говорю я, - что если вы решили кого-то уберечь, то действуете предельно глупо. Не потому, что заботитесь о существе, которое и думать о вас забыло. Это, может, даже благородно. А потому, что на моём месте каждый рассуждал бы примерно так: раз этот молодой человек молчит, значит, хочет прикрыть кого-то. Зачем это ему понадобилось? Да потому, что этот кто-то, видно, очень дорог ему. Кто же пользуется его симпатиями? Один-единственный человек - Жанна. Итак, конец силлогизма: Славов скрывает, что он слышал шаги, потому что это были шаги Жанны.
- Да, но…
- Погодите, - жестом останавливаю его я. - Силлогизм подтверждается и другим обстоятельством: ещё один человек, который тоже должен был бы слышать шаги, молчит. Человек этот - ваша соседка Катя. Жанна для неё - единственное близкое существо. Так что поймите: ваше молчание - красноречивый ответ для меня. Но точный ли, хочу я знать?
Славов молчит: ему, видимо, ещё раз нужно взвесить все мои доводы. После чего он, по всей вероятности, будет по-прежнему молчать. Эти педанты - ужасные упрямцы.
За дверью раздаются чёткие шаги. Входит один из милиционеров.
- Товарищ майор, можно вас на минуточку?
- Сейчас, - отвечаю. - И без того разговор тут что-то не клеится.
Комната Маринова наверху чувствительно изменилась и не к лучшему. Раньше она была просто заставлена. Теперь перевёрнута вверх дном и до основания обшарена. Зеркальный шкаф, за которым я вчера поджидал с трепетом возлюбленную, выдвинут вперёд и прислонён к стене. Одна из его передних подпорок смахивает на лапу льва или какого-то мифологического животного - достаточно громадного, чтобы можно было что-то спрятать внутри. Это "что-то" находится сейчас на столе, к которому меня подводит лейтенант. Если вы ожидали, что я увижу золото или драгоценные каменья, должен вас сразу же разочаровать. Речь идёт о листках бумаги, исписанных мелким почерком. Я внимательно рассматриваю их, что не мешает мне время от времени деловито поглядывать в окно. Через палисадник последовательно проходят исполненные трудового энтузиазма инженер, врач, кассир и адвокат. Последние двое, хоть и бросают опасливые взгляды на окно, шагают с особенным достоинством.
А в комнате всё ещё продолжается обыск, хотя, по мне, искать уже нечего: птичка у меня в руках. Или две птички, если хотите. Две птички - две жгучие тайны.
Ну, теперь-то я могу приступить к выполнению своего первоначального плана и нанести дамам утренний визит. Тем более, что я побрился.
Дору не очень удивил мой приход. Присутствие моё в доме наверняка не ускользнуло от её внимания. Особенно если иметь в виду, что в каждой двери есть замочная скважина. Тем не менее женщина старательно изображает удивление.
- Ах, это вы…
- Да, я…
После этих нежных восклицаний хозяйка приглашает меня в комнату и усаживает в мягкое кресло, а сама устраивается рядышком в другом, застенчиво придерживая полу халата с тем, чтобы тут же, скрестив ноги, обнажить их выше колен.
Дождь, припустивший с новой силой, поливает пологими струями высокое унылое окно. От этого в натопленной комнате становится ещё уютней. Особенно если абстрагироваться от шкафа - гиганта, занимающего половину площади.
Дора ласково усмехается, и глаза её при этом просят о соответствующей любезности. В стремлении избежать соблазна этих глаз и оголившихся колен, я невольно переключаюсь на грудь - такую высокую и открытую, что я тут же спасаюсь бегством в нейтральную полосу причёски.
- Ещё вчера, увидев вас, я понял, что это не последняя наша встреча, - галантно начинаю я. - Дора, Дора, позвольте мне вас так назвать, вы ужасно очаровательны…
Дора довольно улыбается - наконец-то.
- … и ужасно лживы.
Изумлённо вскинутые брови. Выражение обиды на лице.
- Да, да. Но покончим с этим театром. И опустите занавес.
При этих словах я небрежно киваю на приподнятую полу халата. Дора торопливо опускает её. И, чтобы не оставить и тени сомнений относительно цели моего визита, добавляю:
- Точно и коротко отвечайте на мои вопросы. А то смотрите - софийскую прописку можно легко заменить другой - вполне возможно, что тоже софийской, но уготованной для лжесвидетелей. Итак: когда вы вышли замуж за Баева?
- Два года тому назад, - пытается овладеть собой Дора. - Не понимаю только, почему необходимы были такие угрозы…
- Увидите. Когда точно?
- В конце сентября. Двадцать восьмого или двадцать девятого - что-то в этом роде, по-моему.
- Светлая дата явно не врезалась в вашу память сверкающими буквами. Но всё же постарайтесь вспомнить.
- Думаю, что двадцать девятого.
- Хорошо. Мы проверим, правильно ли вы думаете. А эта мебель и всё прочее когда появились? Перед свадьбой?
- Да.
- Приданое мужа?
Дора утвердительно кивает.
- А на какие средства он всё это купил?
- Возможно, у него были сбережения, - пожимает плечами женщина.
- Слушайте. То, что я вам только что сказал, это не дружеская шутка. У вас могут выйти большие неприятности, если вы меня не так поняли…
- Кажется, Маринов дал ему денег, - поколебавшись, отвечает Дора.
Она выглядит совсем расстроенной.
- Маринов дал ему денег, верно, но это произошло позже. А мы говорим сейчас о свадьбе. На что вы купили мебель и всё прочее?
- Я ничего не покупала. И перестаньте впутывать меня во все эти истории. Всё, что здесь есть, купил перед свадьбой он.
- На какие деньги?
- Взял из кассы, если вы так настаиваете. А потом занял у Маринова и восстановил сумму.
- Второе: когда вы вступили в связь с Мариновым?
Выражение обиды на лице на этот раз совершенно неподдельное.
- Это уж чересчур, инспектор… Вы слишком далеко заходите.
- Что ж, пойду ещё дальше и скажу, что речь идёт, возможно, об убийстве, что в этом убийстве замешана женщина и ваши уловки вряд ли могут сойти за проявление девичьей стыдливости. Когда вы вступили в связь с Мариновым? Не заставляйте меня повторять!
Женщина опускает голову. Обида уступает место усталости.
- Через несколько месяцев после свадьбы.
- Точнее.
- На четвёртый месяц.
- То есть, вскоре после того, как Маринов дал деньги вашему мужу?
- Да.
- А когда Баев это понял? Каким образом он об этом узнал? Как реагировал? Да говорите же! Не из-за ножек же я к вам пришёл…
- Понял, мне кажется, очень скоро, хоть и закрывал на это глаза. Но однажды вернулся раньше обычного и застал нас… Начался скандал… Баев угрожал… Маринов тоже… "Будешь, мол, болтать, посажу. Думаешь, я уничтожил твои расписки? И как деньги из кассы брал - всё скажу… Не попридержишь язык - заживо в тюрьме сгною". Долго ругались, и наконец Баев сдался.
- А вы?
Дора поднимает на меня измученные глаза.
- Я?.. Уж не думаете вы, что так приятно жить с этим типом? Противным, старым. И глупым вдобавок.
- Это вы о ком? О Баеве или о Маринове?
- О Баеве. Хоть и другой тоже был не такое уж сокровище. Но, по крайней мере, вёл себя галантно… По настроению, конечно… Голову закружил мне обещаниями. И материально, мол, обеспечит… И свободу предоставит… А тот дрожал над каждым грошом. Из-за лева устраивал сцены. И какая скотина, господи… Хорошенькое счастье жить с таким типом! Хотя, в сущности, со второго месяца я перестала с ним жить как жена. Он превратил мою жизнь в ад, и Маринов явился для меня спасением - Баев хоть и показывал свои когти, но всё же ужасно боялся Маринова. Господи, какой ад с этими двумя…
- А кто вас гнал силком в этот ад?
- Никто… Сама во всём виновата. Когда нет близкого человека…
- А родители?
Дора презрительно кривит губы.
- Если б не родители, я бы, может, не попала в этот переплёт. Отец поучал меня одними пощёчинами…
И женщина рассказывает о себе, о семье, об упоительных перспективах, которые ей сулили дома: кухня, швабра и вполне солидный, хоть и чуточку перезревший супруг. Я смотрю на неё - жалкую, униженную, начисто позабывшую о заученных позах - и думаю про себя: "Прорвало. Поди попробуй теперь остановить. Не замолкнет, пока не выложит всё до самой мельчайшей подробности".
Вечная история: ищешь убийцу, а наталкиваешься на ворох грязного белья. И занимаешься, помимо главного, целой кучей побочных дел… Только бы не расплакалась…
Именно в этот самый момент Дора начинает плакать. Сначала, закрыв лицо руками, тихонько всхлипывает, но я совершаю фатальную ошибку: встаю и успокаивающе похлопываю её по спине, забыв, что сочувствие лишь усиливает реакцию. Всхлипывания переходят в бурные рыдания, и я не знаю, что предпринять - не могу я равнодушно переносить чужого плача. Разве что заплачет сам старик Аденауэр.
- Ну, будет, будет, - похлопываю я её по плечу. - Некрасиво, когда человек плачет от жалости к себе. А вы жалеете себя. Правда, у вас есть для этого основания. Но не забывайте, что вина ваша, несмотря на смягчающие обстоятельства… Так на какие же это курсы вы собирались поступить?
- На курсы медицинских сестёр, - всхлипывает Дора. - Доктор Колев мне предлагал… Но я, дура, отказалась…
- И зря. Идея совсем не плохая. Куда лучше этой во всяком случае, - киваю я на фотографию Баева. - Но… дело ваше.
Дора вытирает платочком глаза.
- Доктор был очень добр ко мне. А я, дура, упрямилась.
- Ничего - на ошибках учатся. Вернётесь к доброму человеку…
- Вы неправильно меня поняли. Колев - не для таких, как я. У него есть невеста…
- Ах, да. Биология. Серьёзная наука. Но санитария тоже ничего. Впрочем, это ваше дело.
Я, взмахнув рукой, ухожу. У меня такое ощущение, что Дора достаточно потрясена событиями и не нуждается в дальнейших советах. Посмотрим, что делается с другой.
Спускаюсь в подвал и тут же опрометью вылетаю оттуда наверх, спасаясь от словесного водопада, которым собиралась меня окатить тётя Катя, сообщившая, что Жанны, к сожалению, нет дома. После того, что я выслушал у Баевых, это и впрямь было бы чересчур.
Интересующего меня лица не оказывается и в "Варшаве". Зачеркнув мысленно один пункт в разработанном мною плане, иду к Баеву в сберкассу. По пути забегаю в дирекцию - бросить взгляд на собранные сведения, касающиеся некоторых действующих лиц этой запутанной истории.
В кассу поспеваю как раз вовремя - я хочу сказать, за минуту до закрытия. Как и вчера, замешкавшиеся служащие торопятся на обед. Как и вчера, Баев задержался - раскладывает пачки денег и квитанции. Я с непринуждённостью старого знакомого опираюсь на перегородку. Баев сразу же отрывается от дел.
- Знаю, знаю, - поднимаю я руку. - Касса закрыта. И зарплату не даём. Сегодня мы даём показания. Итак - лживое алиби. Злоупотребление государственными средствами. Ревность к тому же Маринову. Угрозы по адресу упомяну того Маринова, сформулированные в присутствии третьего лица. Страх перед Мариновым. Желание уничтожить причину страха. В таких случаях обыкновенно спрашивают: "Где вы зарыли труп?" Я, однако, удовольствуюсь пока более невинным вопросом: откуда вы взяли яд?
- Вы… вы шутите… - шепчет Баев пересохшими от волнения губами.
- А чего же вы не смеётесь? Нет, мне не до шуточек, дорогой. Пришло время улик.
Широким, несколько театральным жестом, может быть, не свидетельствующим о тонком вкусе, вытаскиваю из кармана расписку и сую её под нос кассиру.
- Это улика номер один. Улика номер два - показания вашей жены. Улика номер три - ваши собственные показания которых я с нетерпением жду.
Баев мрачно смотрит на расписку - я чувствую, что он борется с желанием выхватить её у меня из рук и порвать. На конец, он овладевает собой и буркает:
- Не знаю, что сказала вам эта мерзавка. Я не имею ничего общего со смертью Маринова. Ничего!
- Ну, вот, мерзавка! С каких это пор женщина вашей мечты стала мерзавкой. И вообще - можете вы мне сказать, где вы находились в ночь убийства, учитывая, что полчаса назад я установил лживость вашего алиби.
- У своей первой жены…
- Первая жена… И вторая ложь… А почему вы не сказали мне сразу, если были у первой жены?
- Неудобно, сами понимаете…
- Какая чувствительность! А лгать вам не было неудобно… Что вам понадобилось от первой жены? Надёжное алиби?
- Ничего мне от неё не надо. Я часто туда хожу. Там для меня настоящий дом с тех пор, как эта мерзавка… сами понимаете… И после всего, что я сделал для неё… Из грязи вытащил… Влез в долги… Рисковал своим честным именем…
И этого прорвало. Поди останови. И новый ворох грязного белья вырастает передо мной. Или, может, того же самого, но рассматриваемого с другой позиции - с позиции уязвлённого рогоносца… Уйма живописных подробностей. Кроме одной, существенной.
Я рассеянно слушаю и опять улавливаю слово "ад".
- Погодите! - говорю я ему. - Голова пухнет от всего. Раз ад, почему же вы не поставили точку?
- Разве это зависело от меня? В этом доме решающее слово принадлежало одному Маринову… Он терроризировал нас всех.
- А кто ж из вас сумел поставить точку?
- Не знаю. Только не я.
- Допустим что не вы. Но тогда кто же?
- Не знаю. Во всяком случае не я. А за Димова не могу ручаться.
* * *
Шагая по улице под моросящим дождём, я с тоской представляю себе, как моя порция баранины покрывается слоем жира. Потом примиряюсь и начинаю смотреть на вещи философски. Во-первых, горячая пища вредна, во-вторых, я уже так отвык от неё, что случись мне её попробовать, я, наверно, с отвращением отвернусь. Поэтому железо должно быть горячим, если хочешь его ковать. Эта мысль придаёт мне бодрости, и я ускоряю шаг.
Димова я застаю одного в конторе. Это уже плюс. Ни от чего так не простужаешься, как от допросов под открытым небом. Вспотеешь, прохватит сквозняком - и вот тебе озноб, бред…
- Хочу вас обрадовать, - приветствую я Димова, который едва кивает в ответ. - Мы нашли то, что вы искали!
При этом я весело размахиваю письмами и доносами, найденными в тайнике, устроенном в мифологической ноге. Димов почему-то не бросается мне на шею - он становится ещё мрачней.
- Вы что, не рады? - продолжаю я. - Что ж, такова жизнь. Хочешь доставить человеку радость, а вместо этого. Ну, хоть развлеку вас новостью, что ваше алиби оказалось фальшивым, господин тайный агент!
- Я не был тайным агентом, - почти апатично произносит Димов.
- А доносы? Вы, наверно, припоминаете, что, кроме ваших любовных писем, там были и доносы.
Для пущей наглядности я снова помахиваю документами.
- Вы сами знаете их содержание, - мёртвым голосом отвечает Димов. - Мелкие, совсем пустяковые сведения, которые давал полиции не только я и которые сам Маринов заставлял меня собирать о клиентах.
- Почему же вы так боялись, что мы обнаружим эти пустяки?
- Из страха потерять адвокатское место.
- Что же, мотив серьёзный…
- Но, согласитесь, недостаточный для того, чтобы совершить убийство… В сущности, я впервые испугался, что документы эти найдут, только после смерти Маринова. Пока же этот подлец был жив, я вообще не думал об этом. Просто понимал, что ему самому было выгодно как можно дольше шантажировать меня.
- А что он требовал, шантажируя?
Подперев голову рукой, Димов уставился неподвижным взглядом в исцарапанную, забрызганную чернилами крышку письменного стола.
- Самых разных услуг. Командовал мною, будто я был у него на побегушках. Гонял по таможням… Заставлял продавать заграничные вещи… Требовал, чтоб я его знакомил с девушками… пока не отправился ко всем чертям.
- Ну, ну, полегче - всё-таки покойник. Давайте переменим тему. Итак, в тот вечер, когда ваш приятель отправился, как вы выразились, ко всем чертям, вы находились не в Ямболе, а в Софии. А если точнее?
- Дома.
- А почему вы солгали… простите, отклонились от истины?
- Чтобы избежать тех самых допросов, которым вы меня подвергаете.
- Легкомысленно. Судьбы всё равно не избежать. Но хватит избитых афоризмов! Что именно вы делали дома? Пили коньяк с Мариновым?
- Никакого коньяка я не пил.
- Значит, он пил, а вы наливали?
- Не был я у Маринова, я вам уже сказал. У Маринова была женщина.
- Женщина? Это слишком общо.
- Я не могу точно утверждать, но, когда я возвращался домой, мне показалось, что я слышу голос этой маленькой дурочки - Жанны.