* * *
Жанна. Временно зачёркнутый пункт разработанного мною плана. Пора снова возвратиться к нему - больше нельзя откладывать. Я начисто выбрасываю из головы всякие воспоминания о баранине и опять отправляюсь в путь. Шагаю по улице под дождём - и мысли шагают со мною рядом. Кое-какие версии отпадают, кое-какие проясняются. В голове становится просторней. Я раздумываю над последней возможностью: выпить чашку кофе в "Кознице". Заглядываю внутрь через стекло. Очередь перед автоматом небольшая. Времени, видимо, потеряю немного. Это окончательно решает вопрос.
Кофе обжигает, а горячая пища, я говорил уже, не в моих привычках. Дожидаясь, пока он остынет, я, от нечего делать, рассматриваю пару за соседним столиком. Появись эти двое в "Варшаве", они шокировали бы общество. Грубые свитеры, туфли за 15 левов. Диагональные брюки. Бумажная юбчонка. И это в декабре! Что совершенно не мешает им чувствовать себя прекрасно. Парень близко склонился к девушке. Она безотрывно смотрит в его глаза. Каких-нибудь два пальца расстояния отделяют их от поцелуя - и от штрафа за непристойное поведение в общественных местах.
Это напоминает мне другую историю, приключившуюся со мной на морском берегу, под корявым миндальным деревом.
Смена её кончалась. На другой день ей предстояло уезжать. В совместных прогулках, в разговорах о всякой всячине время пролетело незаметно. У меня была последняя возможность затронуть некоторые конкретные темы и особенно одну из них.
Я для храбрости закурил и приготовил мысленно фразу, но вместо этого произнёс:
- Итак, завтра?
- Завтра…
Ночь была светлой. Круглая луна самого что ни на есть банального типа вставала над морем и серебрила его - точь-в-точь, как на почтовых открытках эпохи моего начального образования. Лицо девушки было смутно-белым, что отнюдь не портило его, а губы едва заметно улыбались. Мне показалось, что она смеётся над моей непредприимчивостью. Поэтому я наконец решился преподнести ей небольшой урок.
- Может, женимся? Ты и я. Что ты на это скажешь?
Она засмеялась, но не вслух, а одними губами. И ничего не ответила.
- Если тебе нужно обдумать ответ, лучше не стоит. Не имеет смысла.
На этот раз она громко расхохоталась, но опять ничего не сказала.
- Не вижу абсолютно ничего смешного, - мрачно заметил я.
Тогда она наконец промолвила:
- Я всё думала, скажешь ли ты мне это и если скажешь, то в какой форме. И решила, что именно так. Как будто речь идёт о пустяке: "Может, выпьем бутылку пива?"
- Ладно, допустим, что ты страшно проницательна. Но ты так и не ответила на мой вопрос.
- И не собираюсь, - засмеялась она.
- Правильно. Не надо. Не имеет смысла.
Всё было ясно и без слов. Склонившись ко мне, она неожиданно положила мне руку на плечо. Я попытался было высвободиться - очень нужны мне чьи-то утешения, но рука её ещё крепче обняла меня, и всё смешалось: я почувствовал, как её губы прикоснулись к моим.
- Ты мальчишка. Большой мальчишка, - сказала она потом.
- Хорошенький мальчишка - сорок лет.
- Это ничего не значит. Зрелые люди не принимают серьёзных решений после пяти прогулок у моря…
- Их было не пять, а восемь.
Девушка снова улыбнулась.
- Знаю. Но это ничего не меняет.
Позже, возвращаясь в свой дом отдыха, она как настоящая учительница постаралась мне растолковать, что представляю собою я, словно для меня это было нечто совершенно незнакомое. При этом она внушала мне, что я не имею понятия и о ней, что, возможно, я многое придумал и принимаю необычное решение только потому, что на двадцать дней попал в непривычную обстановку… Или потому, что вообразил, будто она ждёт от меня этих слов, и не захотел её разочаровывать… Или потому, что внезапно почувствовал, как я одинок…
- Но потом ты вернёшься домой, начнёшь работать и, может быть, подумаешь: "К чему всё это было нужно?" Я не хочу, чтобы ты думал, будто я и море подвели тебя…
- Вовсе не собираюсь ничего такого думать. Всё это чистейший вздор.
Обратный путь показался нам слишком коротким. Вот и её дом отдыха - нам пора расставаться. Но из ресторана доносится мелодия, знакомая нам обоим, и девушка говорит:
- Пойдём потанцуем. Ведь последний вечер.
- Именно поэтому мне не хочется его портить.
- Тогда просто посидим…
Юноша и девушка за соседним столиком, наглядевшись друг на друга, встают. Кофе мой давно остыл. Наспех проглотив его, я возвращаюсь к мелким заботам сегодняшнего дня и, в частности, к невыполненному пункту моего плана. Выйдя, нахлобучиваю шляпу на лоб - чтобы поскорей сосредоточиться - и направляюсь к ковчегу мертвеца.
Из всех обитателей ковчега налицо одна тётя Катя.
- Всё ещё нету, товарищ начальник… И обедать не приходила…
- А вообще она приходит когда-нибудь домой?
Катя пожимает костлявыми плечами и сочувственно смотрит на меня.
- Все они, нынешние, такие… Калачом домой не заманишь. Ветер в голове - и только. Вот мы, бывало…
- Да, да, мне известно ваше мнение по этому вопросу, - спешу я остановить водопад. - А почему вы скрыли от меня, что Жанна в тот вечер была у Маринова?
- Жанна?! У Маринова?! Кто вам сказал?
Я доверительно шепчу ей на ухо:
- Ваша приятельница Мара! Ужасная болтушка, знаете…
* * *
До конца рабочего дня остаётся ещё два часа. Я решаю зайти в дирекцию - может, готовы уже некоторые справки. В кабинете, как и следовало ожидать, ни души. Бросив шляпу на письменный стол, я закуриваю сигарету и подвигаю к себе телефон. Но не успеваю я набрать номер, как меня вызывают к начальнику.
- Ну, что нового? - спрашивает начальник и, как всегда, показывает мне кресло перед самым письменным столом.
- Новости есть… Подвигаемся вперёд… По крайней мере в оценке версий… Некоторые отпадают.
- И то хлеб, - улыбается начальник. - Когда количество подозрений уменьшается, решение задачи упрощается.
"Порой настолько, что пропадает охота её решать", - отвечаю я, но про себя, потому что в служебном разговоре неуместны подробные рассуждения.
Вкратце излагаю новости. Начальник внимательно, с интересом слушает и так же внимательно смотрит на меня своими спокойными светлыми глазами. Потом, по своему обыкновению, встаёт и, сделав несколько шагов по комнате, опирается о подоконник.
- Да. Ты, по-моему, прав. Улики ведут в одном направлении. Время покажет, верном или нет, но пока всё клонится к этому. Хотя, повторяю: не увлекайся. Действуй без предвзятости.
- Нет у меня никакой предвзятости. Даже, откровенно говоря, я иногда задаю себе вопрос: стоит ли из-за смерти такого законченного негодяя, как Маринов, к тому же больного раком, обречённого…
Начальник против обыкновения не даёт мне договорить, словно боясь, что я вот-вот ляпну нечто совершенно неуместное. Голос его сух, официален.
- Стоит, нечего и спрашивать. Стоит, хотя и не из-за этого негодяя, а из-за принципа, который тебе доверен и который ты носишь в себе.
Разговор, надо полагать, окончен. Я порываюсь встать. Полковник жестом усаживает меня обратно. Светлые глаза устремлены на меня.
- Кури…
Я закуриваю.
Светлые глаза продолжают изучать меня.
- Ты что-то выглядишь усталым.
- Пустяки! Через мои руки проходили куда более сложные расследования.
- Дело не в сложности, а в отношении.
Начальник опирается о подоконник. Взгляд его светлых глаз меняется. Сейчас он снова неофициальный.
- Вчера мне хотелось тебя предостеречь от лишней мнительности. А сегодня ты ударился в другую крайность… Мнительность и мягкотелость в нашем деле одинаково вредны.
- Я не ребёнок, - отвечаю я нервно.
Видно, я и впрямь устал.
Полковник ласково улыбается.
- А я и не считаю тебя ребёнком. Мы с тобой просто разговариваем. Бывают моменты - ты их испытал, - когда нам хочется поступать так, как нам подсказывает вкус, наша субъективная оценка. Только мы с тобой, брат, не судьи. А если мы начнём вершить правосудие по собственному усмотрению и желанию вместо того, чтобы вести расследование, не знаю, до чего мы докатимся…
Я, наклонив голову, курю. Всё это известно мне не хуже, чем полковнику, хотя у меня на две звёздочки меньше. Он угадывает моё настроение.
- Ты, небось, думаешь: и чего это начальнику взбрело в голову читать мне вслух букварь. Но одно дело знать, а другое - в точности соблюдать. Ты просто чуть-чуть устал.
Возвратившись в наш кабинет, я берусь за телефонную трубку и рассеянно смотрю на неё. Устал? Может, и устал. Этот принцип - ведь он порой оказывается довольно увесистым. Порой тебе хочется бросить его, поставить в угол и порасправить плечи… Особенно если молоденькая девушка прижимается к тебе под зонтом, а ты в благодарность делаешь всё возможное, чтобы упечь её на долгие годы… Живая девушка… И мёртвый подлец… Ну, что же, решай, инспектор.
Я, наконец, вспоминаю о трубке. Да, ведь я собирался куда-то звонить. Задумчиво набираю номер.
- Как насчёт сведений о цианистом калии?.. Так что же вы, дожидаетесь письменного распоряжения?.. Немедленно, разумеется!
Я зажигаю свет и произношу свой привычный монолог по поводу похоронно-жёлтого света. Потом подхожу к окну. Улица тонет в вечерних сумерках. Рассматривать, по сути, нечего. Мост, деревья, угловые здания, фигурки людей, идущих по тротуару, - всё это мне давно известно. Пейзаж без экзотики, особенно сейчас, в синеватой вечерней мгле. И всё же, несмотря на декабрьскую сырость, есть в нём что-то тёплое и мирное. Стайка детей возвращается из школы… Маленькая девочка несёт хлеб и, оглянувшись, отламывает горбушку… Несколько человек в ожидании трамвая беззаботно болтают на остановке… Женщины останавливаются у витрин… Это не твой мир. Твой другой - со вскрытиями и запахом карболки, ножами и вероналом, мёртвыми телами и вещественными доказательствами, пятнами крови, отпечатками пальцев… Где уж тебе заниматься, дорогой, всякими личными историями…
Звонок. Я выбрасываю из головы всякие внеслужебные мысли и хватаю телефонную трубку.
- Да, я… Вот именно - отпечатками пальцев… Значит, вы уверены, что это её… Нет, не к спеху. Когда будут готовы…
Кончив разговор, я присаживаюсь на краешек стола и закуриваю сигарету. Такие-то дела, моя милая девочка… Не знаю, понимаешь ли ты меня…
Затем я снова снимаю трубку и набираю номер.
- Привет, старик… Ну, конечно, не дед Мороз… Ясно, вскрытием, а не твоим самочувствием… Ничего окончательного? М-да… А когда же будет окончательное? Ну и работнички же вы…
Только я собираюсь уточнить, что за работники эти черепахи, как в кабинет входит старшина.
- А, наконец-то!
Козырнув, старшина пересекает комнату и кладёт передо мной на стол какие-то бумаги. Это сведения о лицах, которым был отпущен за последний год цианистый калий. Приведённая в действие машина крутится плавно и неумолимо. Не нужен тебе ни Шерлок Холмс, ни гениальные догадки…
Взяв бумаги, я торопливо пробегаю глазами список. Потом уже более внимательно прочитываю его с начала до конца. Ничего! Да, моя милая девочка… Не знаю, понимаешь ли ты меня…
- Слушай! - говорю я старшине. - Этого недостаточно. Пусть приготовят точные выписки за последние три года. В срочном порядке. Завтра утром чтобы были тут, на столе.
* * *
Рабочий день подходит к концу. По крайней мере для таких, как Паганини вскрытий. А мой продолжается. Хоть и под открытым небом. Вот и ковчег мертвеца.
Подвал. Комната тёти Кати. От коврика с породистым жёлтым львом и ядовито-зелёными огурцами разит непроходимой экзотикой. Взгляд мой, однако, устремляется к банальной плюшевой занавеске в углу. Женщина-водопад, перехватив мой взгляд, отрицательно качает головой.
- Мне даже совестно смотреть, сколько она вам создаёт хлопот, - горестно вздыхает тётя Катя. - Нет, всё ещё не являлась…
Затем "Варшава". Высшее общество. Оживление. Но Жанны нет.
Потом "Берлин" и несколько заведений неподалёку от него. И снова "Варшава". На этот раз счастье мне улыбается, хоть и полуулыбкой: я не нахожу невесты, но вижу жениха.
Он сидит в баре, внизу. Погружённый в размышления. Перед ним рюмка коньяка. Я сажусь рядом, стараясь, по возможности, не досаждать ему своим присутствием. Официантка вопросительно смотрит на меня.
- Сто грамм коньяку, - заказываю я. - Со вчерашнего дня остался. Из-за всяких невоспитанных типов не можешь спокойно выпить коньяк.
Официантка, не обращая внимания на мою невразумительную болтовню, ставит передо мной рюмку. В эру атома уже никого не потрясёшь неврастенией.
Отпив глоток, я вспоминаю, что давно уже не курил. Затянувшись и выпустив дым, я скашиваю глаза на зеркало - стены бара облицованы зеркалами - и встречаю взгляд жениха. Он поспешно отводит глаза, но, почувствовав, что это неучтиво, цедит сквозь зубы какое-то приветствие.
- А, студент! - откликаюсь я. - Один? Вот и хорошо! Люблю, знаешь, мужскую компанию. От женщин никакого толка. Если они, конечно, не добывают червонцы… Жанна как? Что-нибудь принесла?
- Не понимаю, - лепечет Том.
- Учитесь в вузе, а не понимаете. Где вы, кстати, учитесь, и если не секрет?
- На юридическом.
- Изучаете кулачное право или что?
Ответа не следует.
- А где вы учитесь? В Оксфорде или Кембридже? Потому что в Софийском университете вы не числитесь среди студентов. Но это уже мелочи. Пустяки. Так как, вы говорите, обстоит дело с пиастрами?
- Не понимаю, - упорствует Том.
- С пиастрами, я говорю. С червонцами. С финансами этого чурбана Маринова. Сколько раз вы заимствовали у него?
Я напрягаю слух. Напрасно.
- Если вам неудобно говорить, можете просто показать на пальцах. Язык глухонемых мне как родной. Три раза? Пять? - настаиваю я.
Ответа всё нет и нет.
- Что ж, придётся разыскать Жанну. С женщинами мне положительно легче говорить. Хотя я, по сути дела, не бабник. Так куда она задевалась, этот ваш маленький частный банк?
- Если вы спрашиваете о Жанне, то я не знаю, - размыкает, наконец, губы Том.
- Ничего. Как-нибудь выясним… Речь шла, по существу, о вас. Вы куда метите, в тюрьму? В исправительную колонию? Тогда дерзайте. Цель близка.
Вслед за этим бодрым призывом я допиваю остатки коньяка и, расплатившись, направляюсь к выходу. На лестнице я на секунду останавливаюсь, словно для того, чтобы поправить галстук, и успеваю заметить, как Том бросается к автомату в глубине зала. Счастливец. Он знает номер, неизвестный даже мне. Зато я знаю другие вещи. Значит, нет оснований полагать, что мы играем не на равных.
Дождь снова начинает накрапывать, и я захожу в подъезд - тот самый, где мне вчера пришлось играть роль укротителя. Спустя немного времени в поле моего зрения появляется фигура жениха. Он куда-то торопится. Я даю ему фору 100 м, как принято делать с новичками, и направляюсь вслед за ним. Путешествие в неизвестное. Очередной рейс.
Неизвестное, в сущности, не так уж неизвестно, как это кажется на первый взгляд. Куда ещё приведёт вас бездельник, дорогой Холмс, как не в притон безделья?
Не знаю, что думает об этом Холмс, но именно так и получается. После плутания по разным улочкам, названия которых незачем перечислять, Том сворачивает во двор одного из тех бесцветных зданий, которые отличаются друг от друга лишь номерами. Пора, пожалуй, сократить расстояние. Я ускоряю шаг. Но, когда я вхожу в подъезд, лампа-автомат внезапно гаснет, и я теряю след жениха. Поднимаясь наверх по лестнице, я останавливаюсь на каждой площадке и размышляю, на каком из 36 приемлемых методов поимки противника разумнее всего остановиться. На четвёртом этаже становится ясно: слуховой метод лучше всех. Из-за двери слева доносится такой невообразимый шум и гам, что и без специальной подготовки можно понять, что там происходит сборище родственных жениху существ. Я фамильярно и продолжительно звоню. Молодой человек с модной причёской, сиречь со свободно взлохмаченной шевелюрой, гостеприимным жестом открывает дверь.
- Я приятель Тома.
- Великолепно! - кричит лохматый с пьяным энтузиазмом. - Том только-только пришёл… А я именинник. Заходите!
После сердечного рукопожатия меня без церемоний вводят в дом.
Все двери в квартире, в том числе и кухонная, настежь распахнуты - для простора действий. Но число званых и незваных гостей так катастрофически возросло, что никакого простора не получается. Картина напоминает поперечный разрез какого-то склада пьяных. На стульях и кушетках - груды людей обоего пола, как попало повалившихся друг на друга. На полу, прислонясь к стене, с рюмками и бутылками в руках, тоже сидят гости. В узких проходах, не занятых сидящими, теснятся танцующие пары, жестоко ударяясь об одушевлённый и неодушевлённый реквизит окружающей среды.
В комнатах так кошмарно накурено, что дым собственной сигареты показался бы мне, наверное, струёй чистого воздуха. Я оглядываюсь в поисках Тома - и открываю Жанну. Она танцует в густой толпе с каким-то двойником именинника - во всяком случае по части шевелюры. В этот момент к ней подходит Том. Специалист по кулачному праву, как и следовало ожидать, бесцеремонно вырывает невесту из объятий лохматого самозванца и сам закручивает её в стремительном вихре танца. Но танцуют они без огня - просто топчутся на одном месте. У Жанны - насколько мне позволяет разглядеть плотная дымовая завеса - усталое и озабоченное лицо. Том настойчиво шепчет ей на ухо. Должно быть, что-нибудь в этом духе:
"Инспектор, гад, пронюхал про нас и хочет втравить в историю. Ищет тебя днём с огнём. Если он станет приставать с расспросами, отрицай всё как есть - и баста. Пусть попробует доказать! Только этот чурбан был в курсе, да его ведь из гроба не подымут…"
Том всё шепчет что-то на ухо Жанне, а та кивает примирённо. Пора, решаю я, положить конец этому завидному единодушию. Маневрируя наподобие ледокола, я пробираюсь сквозь толпу и останавливаюсь невдалеке от пары. Жанна первая замечает меня и, вздрогнув, поворачивается в мою сторону. Том прослеживает за её взглядом.
- Послушайте, - говорю я, - юноша, соблюдайте правила. Не нарушайте ритм. Эта чача, например…
- Это рокк, - машинально поправляет Том, словно это имеет решающее значение.
- Именно, рокк, - киваю я. - А вы думаете, что это чача. Последите-ка за моим шагом.
Сделав несколько показательных и совершенно произвольных движений, я приближаюсь к паре и выхватываю Жанну из объятий разинувшего рот жениха. Дабы не тратить понапрасну энергии, я закручиваю девушку вокруг себя, а сам едва переступаю на месте.
- И главное, - добавляю, - предоставляйте действовать даме. В чём-в чём, а в этом у вас опыт есть.
И увлекаю Жанну в толпу, подальше от ревнивого взгляда любимого.
- Я велел тебе быть налицо? - говорю я, машинально топчась на месте.