11 декабря 1981 года. Оказалось, что собирать свидетельства о матушке совсем не так просто. Многие люди приезжали к ней из других городов, сел, деревень, и сейчас этих людей очень сложно найти. Другие смотрят подозрительно: зачем нам эти записи, что мы собираемся с ними делать, нет ли намерения отнести свидетельства куда-нибудь в органы…
18 декабря 1981 года. Воспоминания о матушке Валентине, которые удалось собрать:
Анна Авенировна Селякова (Михайлова), учитель истории Лузской средней школы № 2: Я выросла в вере: с детства приучала нас всех к ней бабушка Пелагея Егоровна, глубоко верующая и очень умная женщина. Она дружила с болящей Валентиной, ухаживала за ней и часто брала меня к ней. Когда бабушке было некогда или нездоровилось, она посылала меня в Лальск к Валентине с передачками: или поминальники в церковь от учецких старушек (Учка, где мы жили, – в пятнадцати километрах от Лальска) отнести, или еще что для самой Валентины, гостинцы например. Валентина не чувствовала себя ущемленной, была в курсе всех дел, расспрашивала меня про моих родных, про бабушку, про соседей, будто она сама бывала в нашем селе и всех знает.
Я считаю, что она обладала даром пророчества. Причем она старалась не лишить человека надежды, если чувствовала, что что-то не так. Когда я собиралась после школы поступать в институт в 1972 году, то очень тщательно готовилась. Английский язык, например, изучала по программе подготовительных курсов пединститута и по окончании их получила справку, дающую право преподавать в школе. Я надеялась, что это будет плюсом при поступлении. Перед тем как ехать в Киров, бабушка по обычаю повела меня к Валентине. Пришла я, села скромненько на скамейке. А Валентина, разговаривая с бабушкой, все на меня поглядывает. А у меня уж вот-вот слезы брызнут: до того я переживала. "Ты не расстраивайся, – говорит мне Валентина. – Ничего тебе не скажу, обнадежить не могу. Но я думаю, что ни делается – все к лучшему". Бабушка меня всю дорогу успокаивала: "Не сказала ведь Валентина, что не поступишь!" Я стала готовиться еще с большим рвением. Сдала вступительные экзамены хорошо, уехала домой, стала ждать вызова. А его нет и нет. Поехала сама в институт, где узнала, что лишь одной сотой балла не хватило.
Как же было стыдно возвращаться! Через реку переезжали, даже броситься в воду хотелось, а на берегу так и не села в автобус – лесом убежала домой. Вспомнила тогда слова Валентины, что нет худа без добра, успокоилась. И мне предложили работать в Алешевской школе (в тринадцати километрах от дома) учителем русского языка (учителей в районе не хватало). Через год снова поехала поступать. Конечно, многое уже подзабылось, но поступить очень хотелось. Конкурс на исторический факультет (куда, кстати, посоветовала мне идти Валентина) был еще больше: девять человек на место (в прошлом году – шесть).
И опять поехали к Валентине болящей. Тут я уже и чувствовала себя поувереннее: все ж поработала. Она заулыбалась, увидев меня: "А я знала, что вы придете. Ой, какое солнышко над вами светит! Поступишь, поступишь! Все сбудется, что задумала. Поезжай с Богом!" Я успешно сдала экзамены и поступила, выучилась.
До сих пор душу греет ее улыбка. Рядом с ней не было тяжелого чувства растерянности, как обычно бывает при виде тяжелобольного. Она воспринималась как нормальный, дееспособный человек. И в моей памяти до сих пор живет эта очень симпатичная, душевная, очень добрая, прозорливая женщина. Я ставлю на помин ее души свечи в церкви, записано ее имя в моих святцах. Когда заболела бабушка, все просила меня до могилы Валентины дойти. "Дойди до березы, – говорила бабушка. – Вся могила-то у ней изрыта, даже березу-то и то ободрали". Видимо, даже береста с березы, что рядом с могилой растет, помогает.
Фаина Павловна Хренова: У нее ноженьки-то болели – подошвы. Мазью помажу, завяжу. А потом вечером хотела мазать – они сухие, кожицей затянулись. Это было перед смертью, в последние дни. Руки у нее извело, пальцы согнуло, ногти впились. А чувствовала немного кожный зуд. Мне было очень жалко, что у нее ножки болят. Один раз стала с койки слезать, когда мазала у нее ступочки, да ногу-то у нее и поцеловала. Она посмотрела на меня, ничего не сказала, а я говорю: "Вот у меня лучше бы заболели". А вечером стою дома, картошку чищу, и в ногу левую, под лодыжку, кольнуло. Так и у меня нога разболелась. Я к ней пришла и сказала об этом. "Разве больной-то лучше тебе быть, чем здоровой! Ищи мне теперь человека ухаживать". А потом говорит: "У иконы возьми мазь, помажь". А сама молится. Я помазала, и ноге полегче стало. "Постепенно, – говорит, – изживет". И правда, потом поджила нога. А то уж было у меня все жилки разошлись кверху.
Я Валентине говорю как-то: "Валя, вот к тебе народ ходит. Ты все говоришь, что ничего не знаешь, а сама все что-то ответишь им". "Что на ум придет", – говорит. А ведь что скажет – то и будет. Это уж точно.
Глафира Николаевна Шарина, Лальск: Я жила в Лузе, а в церковь когда в Лальск ездила, так всегда шла к Валентине и ее матери как домой. Они мне как родные были. Придешь к Валентине, а она расскажет, что ты думаешь, все мысли прочтет. Издалека к ней ездили. Даже из Нижнего Тагила… С племянниками она выводилась. Все рядом с ней играли. Она про все знала, где что лежит в доме. Порой что-нибудь кто ищет, а она подсказывает: "Да зайди в кладовку, там на полке лежит".
Однажды была такая пурга, глаз не расщуришь, Фекла (мать Валентины) говорит: "Давай поужинаем!" – "Погоди, сейчас Глафира придет". Та расхохоталась: "Какая Глафира в этакую непогодь из Лузы пойдет!" Что ж, поужинали, а я и захожу, тогда мать с Валентиной переглянулись: "Что я говорила!" – улыбалась взглядом Валентина. "Глафира, поешь каши, там в кринке, в печи осталось", – предлагает Валентина. А я люблю "ясную" кашу, достала, стала есть, наелась – больше некуда, а в кринке-то не убавляется – того больше стало. Я дивлюсь, а Валентина только улыбается.
На правой руке у нее только два пальца ходили, а левая только так дышала. Однажды Фекла стояла в церкви и что-то неладное почувствовала: будто кто шилом тычет: иди домой! Прибежала, а на лице у Валентины кот сидит. Что бы было, не приди она вовремя?
Я шестнадцать лет прожила в Котласе, а выйдя на пенсию, приехала в Лальск и купила тут себе домик. А раньше в Лузе жила. Стали ко мне свататься. А мне идти неохота. "Уеду в деревню, там никого нету!" – думаю. Валя улыбается да и говорит: "Ты еще не подумала, а бес-то уж туда пошел" Ведь правда и есть: молодой парнишка там, в деревне, за мной увязался. Я ему говорю: "Я ведь тебе как мати!"
Приехала в Лальск, дом купила, а на ремонт кирпича-то недостает. Где бы обломков взять хоть. "Поди, – говорит Валентина, – под собор, все там развалено". Так и вправду, там на три печи бы достало кирпича".
Василий Иванович Ципилев: Жена моя настояла на том, чтобы взять Валентину к себе после смерти ее матери. "Докормлю, – говорит, – до смерти". Квартиру пришлось бросить. Переехали в ее дом. Перестилали у нее постель, обтирали, в баню уж не носили, помыть – тазик подставляли, протирали одеколоном (коробками "Тройной" покупали). Она добрая до детей была: сядут на нее, играют. Когда жена умерла, а мне с детьми и с ней стало трудно, ухаживали по очереди старушки. Одна уезжает, другая приезжает. Из Вологодской области даже, по очереди передавали. Люди приезжали к ней за помощью, за советом, рассказывали ей про свою жизнь, спрашивали: разводиться с мужем, например, или повременить. Одной как обрежет: "Разводись", а другой: "Повремени". Иной раз иду с работы – не знаю, как и в дом войти: столько народу придет, везде сидят. Часто подсказывала, где что найти. Собирает жена белье в баню. "Что ищешь-то там? – спрашивает. – Не в том ящике у тебя". Хотя и не видела, куда та клала вещь.
В тот день, как умирать, утром говорит: "Вася, возьми там деньги на похороны". Я говорю: "Чего там деньги считать, у меня свои есть". А она: "Не хочу, чтобы вы на меня свои тратили". Книжку достал. "Нет, не в этой", – говорит, а сама лежит так, что ей и не видно, что я там достал. "Вот в этой", – говорит. И вот в тот день, когда просила меня деньги на похороны взять, на работу мне позвонили где-то в обед: Валя умерла.
Глафира Ивановна Ципилева: Память у Валентины была хорошая. Она рецепты все знала. Сама не могла делать, а подсказывала. Она совсем неподвижная была, один лишь пальчик на руке слегка шевелился. А взгляд умный. Для нее пластинки выписывали, любила музыку. Даже каталоги грампластинок были. Скромная была и очень терпеливая. Ночью, уж как ей неловко бы ни было (мало ли что), не разбудит, не простонет. Утром упрекнешь: "Что ж не будила-то?" – "Вам ведь на работу, зачем же тревожить?"
Бывало к ней много людей, из разных мест. Почитали ее. Она денег не брала. У нее было какое-то предчувствие. Она даже не знала, где вещи лежат, а говорила. Из многих городов приезжали, ей вопросы задавали, допустим, можно ли разводиться или нет. Она говорит: "Нет, надо повременить". И через месяц приезжает та женщина и благодарит за то, что остановила ее тогда от поспешности. Некоторых не принимала.
Когда умерла Валентина, люди просили, чтоб не анатомировали ее. А врач Черняева все же анатомировала: нужно было узнать, отчего все же такое ее состояние было. Потом вскоре врач та уехала из Лальска, а куда и почему – не знаем. Говорят, все у Валентины было детское, а органы здоровые.
Потом вот Пелагея Егоровна Михайлова рассказывала. У нее была нога больная. Так вот она пришла к могилке, колупнула земельки, к ноге приложила, и боль прошла. Или вот женщина одна с проблемой мысленно обратилась к Валентине, и это помогло. Тогда эта женщина поставила ей веночек новый на могилку. А в первое время, как Валя умерла, за могилкой смотрю: опять принесли веночек, опять… Придешь: тропка в снегу протоптана.
Татьяна Васильевна Русанова (Ципилева): Моя мама и тетя Валя были двоюродные сестры. Мама умерла, когда я была еще совсем маленькая, в 1978 году. Отец остался один. Тетя Валя была добрая, и всегда у нее кто-нибудь был из посетителей, часто приходил священник ее исповедовать, причащать. Долгое время у нас хранились письма из Канады, от ее друга юности. Он вроде так и не женился, всю жизнь прожил один. Иногда к нам приходят люди и просят проводить на могилу к Валентине, хотят попросить ее помощи.
Алевтина Яковлевна Смелова: Я не была знакома с Валентиной болящей, но от мамы и от учительницы нашей школы Натальи Васильевны Лузгаревой знала о ней. Наталья Васильевна часто у нее бывала, а я с ней отправляла передачки для Валентины и как бы заочно спрашивала ее о чем-нибудь личном, просила поставить за ее здравие свечку в церкви. Даже когда Валентина умерла, я обращалась к ней за помощью, и мне она помогала – я в этом уверена.
Нина Павловна Васильева, бывшая учительница: Церкви, кроме Лальской, в округе не было, поэтому все из нашей деревни Савино ходили туда, а это около тридцати пяти километров, пешком. Моя мама водила и меня, показывала дом Валентины, рассказывала о ней. С ее рассказов и рассказов соседей по деревне знаю, что очень и очень многие к ней обращались за молитвенной помощью: скот ли заболеет или в семье что приключится – все к ней оттуда, из Савино, ходили.
Мария Ивановна Петрова: Ходили на могилку к матушке Валентине после снегопада. Тропинок ни к одной могиле нет – а к ее могилке тропинка всегда протоптана! Все ходят!
19 декабря 1981 года. Сегодня меня вызвал директор. Сказал, что мое поведение переходит все границы и обо мне говорили уже на районном партийном уровне. Еще сказал, что больше он не сможет защищать меня и закрывать глаза на мое несоответствие моральному облику современного учителя. Добавил, что существует несколько вариантов развития событий:
– Первый вариант: вы, Дарья Николаевна, приносите публичное покаяние, обещаете больше никогда не ходить в церковь и сдаете в партком все свои записки о болящей Валентине, о которых уже весь Лальск толкует. И тогда – возможно, подчеркиваю, возможно, – тогда вам, как молодой учительнице, оступившейся, запутавшейся в тенетах церковников, дадут шанс, и вы отделаетесь строгим выговором.
Вариант второй: вы продолжаете упорствовать, и вами, как антисоветским элементом, ведущим религиозную пропаганду в детском образовательном учреждении, вплотную занимаются органы. К этому же варианту относится предположение – не мое, поймите меня правильно, – так вот, относится предположение, что вы просто повредились рассудком на почве ранней потери родителей и влияния на вас тяжелобольного человека. В этом случае вас могут подвергнуть принудительному лечению в специальной психиатрической больнице закрытого типа. Надеюсь, вы понимаете серьезность этого варианта развития событий.
И наконец третий вариант, который я бы вам по-отечески посоветовал, учитывая вашу молодость и мою личную к вам симпатию: вы срочно собираете чемодан и, не привлекая к себе внимания, никому не сообщая о нашем разговоре, тихо-тихо, быстро-быстро покидаете наш чудесный городок и желательно даже нашу область.
Я ответила:
– Благодарю вас, Евгений Николаевич! Я, пожалуй, последую вашему совету…
Тут директор достал из кармана небольшую пачку денег, перетянутую резинкой, и протянул ее мне. Хороший он человек! Помоги ему, Господи, прийти к Тебе хотя бы в конце жизни!
Я не удержалась и, несмотря на совет директора, забежала попрощаться к отцу Иоанну и к бабе Гале. Отец дьякон подарил четки и старинную книгу писем преподобного Амвросия Оптинского, которую когда-то давал мне читать с большим опасением. От бабы Гали достались лавина слез, бутылка с пробкой из старой газеты коричневого топленого молока и вкуснейшие шаньги с картошкой, еще горячие, – пекла к сегодняшнему празднику дорогого Николы Угодника.
Собиралась я недолго. Взяла с собой документы, дневник, фото матушки Валентины, книгу и четки отца дьякона. Бережно обернула чистым полотенцем и поставила в рюкзак мою чудесную, обновившуюся икону святителя Николая Чудотворца. Рыжика посадила в сумку, его я беру с собой. Надела свое старое пальтишко, повязала шаль. Больше собирать мне особенно нечего: одежды у меня немного, книги по истории и краеведению я оставила – мне они уже не пригодятся, тем паче что теперь я точно знаю, что имела в виду моя незабвенная духовная мать, отправляя меня в Пюхтицы. Святителю отче Николае, помоги, благослови!
Послесловие
Города Лальска больше не существует. Теперь это поселок.
Могилка болящей Валентины не зарастает – люди идут к ней за молитвенной помощью.
Бывшая учительница истории и краевед Дарья Николаевна подвизается в одном из женских монастырей России.
Директор школы Лальска Евгений Николаевич, воинствующий атеист, умер в 2015 году в онкобольнице, покаявшись и причастившись перед смертью Святых Христовых Таин (по словам его вдовы).
Митрофорный протоиерей Иоанн Парамонов принял монашеский постриг в честь преподобного Трифона Вятского, отошел ко Господу в сане архимандрита в 1994 году.
Отец дьякон Иоанн Федорович покоится на лальском кладбище недалеко от болящей Валентины.
В поселке Лальск работает чудесный краеведческий музей с интересными выставками, реконструкцией старинной гостиной и столовой почетного гражданина Лальска, с интерьером русской северной избы, с богатыми коллекциями крестьянской одежды, полотенец, деревянных резных прялок, гончарной керамики.
Много лет в алтаре лальского Благовещенского храма (1767 год) хранился старинный ковчег с частицей мощей Мины Египетского с надписью на обратной стороне: "Сего 1844 года майя 2 при уборке кирпичных полов и щебня к обновлению храма святого великомученика Мины волею Божию и изволением святого найден сей ковчег святого Мины в Божию славу и его святую память". Но ковчег был закрыт, а ключ утерян. И узнать, есть ли в ковчеге мощи, не представлялось возможным.
В 2014 году настоятелем храма иереем Романом Зайцем было принято решение ковчег разобрать. Заржавевшие шурупы петель с большим трудом были откручены, ковчег открыт, и на бордовом бархате внутренней обшивки ковчега, помимо мощевика с частицей мощей великомученика Мины, был обнаружен… еще один ковчежец, а в нем – тридцать частиц мощей святых угодников, в том числе частица мощей святителя Николая Чудотворца.
Мощей Николая Чудотворца зачастую нет в столичных храмах, в соборах крупных областных городов. А тут – в крохотном, затерянном в тайге Лальске – мощи великого святого! Недаром, видимо, отцы основатели города посвятили Лальск святителю Николаю и просили святого быть заступником и покровителем этой земли…
Что же нам остается? Пожалуй, только повторить вслед за нашей героиней:
"Святителю отче Николае, моли Бога о нас!"
Вятские истории отца Бориса
Этим летом, уже в третий раз, отправился отец Борис на Великорецкий крестный ход. Вслед за святителем Николаем Чудотворцем и его чудотворной Великорецкой иконой паломникам предстояло пройти из Вятки до села Великорецкое, преодолевая ежедневно более тридцати километров пути.
Вышли третьего июня в десять утра. Дорога вела то душистыми полями, то прохладными лесами, то раскаленным от зноя асфальтом. Паломников пекло жарким солнцем, охлаждало ливневым дожем, обдувало теплым летним ветром.
Шли бодро и к двенадцати дошагали до села Макарье. Здесь женский монастырь. Сделали большой привал. После Макарья паломников осталось намного меньше: многие просто провожали крестный ход до этого села. Вечером сделали остановку в селе Бобино.
На следующий день идти было труднее. Уже к вечеру второго дня, как и в прежние крестные ходы, ноги отца Бориса загудели немилосердно, и все чаще стал он припоминать прохладу родного дома, да под тенистыми липами, ледяную сладость кваска матушки Александры и ароматные, сочные, с хрустящей корочкой рыбные пироги тещи Анастасии Кирилловны.
Для поднятия духа стал приводить себе на память трудности паломников советских времен: участников крестного хода преследовали, преграждали дорогу милицейскими кордонами, арестовывали и вывозили как можно дальше от святых мест. Народ пробирался за проводниками лесными тропами; скрываясь от властей, ночевали в чаще. Вспомнил о былых трудностях – и сразу легче стало на душе, а уж взбодрившийся дух поддержал и утомленное тело. Тут еще незнакомый молодой батюшка стал угощать идущих рядом отменным горьким шоколадом, предложил и отцу Борису:
– Подкрепитесь, отче – сразу полегчает! Съел отец Борис дольку – действительно бодрит, недаром греки, поднимаясь на вершину Афона, всегда берут с собой шоколад и приговаривают: "Бензино!"
А тут и сумерки надвинулись – и долгожданный отдых-ночлег приблизился. Остановились в селе Монастырское. Отец Борис по старой привычке направился в клуб, где обычно размещали священников и певчих, но на этот раз клуб уже оказался занят паломниками. Батюшка смиренно достал "пенку", рюкзачок забросил под голову, подрясничком укрылся и уже приготовился поблаженствовать, как его кто-то потрогал за плечо. Поднял голову – тот самый молодой батюшка с шоколадом: