- Ой, как пахну-у-ут! - она приподняла стеклянную пробку. - Боже мой, легко-легко и в то же время как-то, знаешь… шикарно! Мне почему-то кажется, что вот такой примерно запах должен стоять в салонах иностранных посольств, смешанный с запахом дорогого табака… Я, конечно, дурочка, но как бы хотелось однажды в длинном платье до самого пола пойти куда-нибудь на настоящий прием! Это страшная глупость, не обращай внимания, - весело щебетала она, аккуратно поворачивая в руке флакон. - Я вообще не душусь, но твоими буду… для тебя!
Они вышли на улицу, держась за руки. Видимо, только что кончился дождь. Мостовые блестели, отражая свет фонарей и непотушенных вывесок магазинов. Машина вся была в крупных каплях. Пока Игорь ее открывал, Наденька баловалась, сбрызгивая капли с крыши.
- Смотри, Надюш, руки запачкаешь…
Они мчались по асфальтовым прериям Садового кольца, обсаженным чахоточными липами, у которых вот-вот начнется кровохарканье, через Брестскую улицу с молчаливыми подворотнями, влетели на покосившуюся, продавленную купеческим вокзалом площадь, и далее: вдоль по благородному проспекту, чья репутация была бы отменной, не подмочи ее блатные гитары веселой козлиной шпаны, прыгающей через скамейки, до самого конца, где вместо того, чтобы разбиться в лепешку о билдинг, что вырос на любвеобильном "Соколе", они исчезли в туннеле и, благополучно вынырнув с противоположной стороны, продолжали улепетывать от центра во все лопатки.
- А все-таки как хорошо, - бормотал он блаженно, - когда нет угрозы, что у твоей мамы разболится голова, или горло, или живот, и она бросит своих питомцев на произвол судьбы, недолечив им зубы, приедет домой… и застукает нас! Сегодня было иначе, куда лучше! Правда?
- А когда возвращается назад твоя?.. - Слово "твоя" повисло в воздухе, ни к чему не пристегнутое, не по злому умыслу, а из-за смутной, спорадически навещавшей ее боязни: назовешь все своим именем - и окажешься вдруг расколдованной замарашкой. Ее не могла не мучить развратная, дурными людьми выношенная кличка: любовница.
- У нас с тобой в запасе целых восемнадцать дней, Надюш! Надо будет подумать, как их провести с толком.
- Восемнадцать дней? Ведь это много…
- Конечно! Причем из них две субботы и два воскресенья, на которые ты бы могла переселиться ко мне, если бы…
- Я скажу маме, что ухожу в поход с институтом! Я скажу ей сегодня же. Восемнадцать дней! Так мало… - она заморгала, поспешно, беспомощно.
- Тебя смущает… - он замолк, подбирая слово, и выбрал неудачно, зато вполне искренне: - бесперспективность…
Она быстро, в ужасе, прижала ему рот ладошкой:
- Не надо!
Он молча поцеловал ее милую теплую ладонь.
- Не надо! - повторила она. - Ты хочешь испортить наш чудный вечер?
- Я просто хочу быть с тобой предельно честным. Ты пойми, я… ведь между нами - это не пустяк; может быть, да нет, я наверняка знаю: ни с кем в жизни мне не было так хорошо, как с тобой.
- Мне кажется, - задумчиво сказала Наденька, улыбаясь Игорю влажными блестящими глазами, - все мы совершенно не умеем относиться нормально ко времени… У нас с ним какие-то уродливые, запутанные связи. Наверное, это потому, что мы живем, торопя следующий день - так едят дети: не доев одного, они тянутся ко второму, от него - к третьему, к чужой тарелке, ничего в результате толком не успев распробовать и оставшись полуголодными. Мы с нетерпением ждем конца месяца, весну, лето, день рождения, праздники, Новый год - мы наполовину живем одними ожиданиями, нас здесь, в "сейчас" почти не существует - мы там, в будущем, то, что происходит с нами сегодня - именно сегодня, - нам даже трудно оценить. И только когда-нибудь потом вдруг задумаешься, поймешь и скажешь: ты была счастлива… так зачем же думать, что восемнадцать дней кончатся?., чтобы счастье нарочно немного горчило?!
- Наденька! - с мукой воскликнул Игорь.
- Нет, я никогда не научусь об этом не думать… Надо будет искать другой выход. Ведь надо же когда-то будет его искать… Ничего! - попыталась она усмехнуться. - Я поеду летом в Палангу и постараюсь исцелиться под литовским солнышком с каким-нибудь голубоглазым литовцем с соломенными волосами.
"Исцелиться?" - подумал он с удивлением и нежностью, и у него защипало в носу. Предательски потакая немужской чувствительности, в голову ворвалась гениальная мысль и забилась большекрылой сумасшедшей птицей.
- Не спеши обзаводиться литовцем. Я тебе предлагаю: махнем куда-нибудь летом вместе! Я берусь все устроить. Я вырвусь! - "Что я говорю? Я ведь обещал тестю…" - Я обязательно вырвусь! - прикрикнул он на себя. - Я раздобуду путевки в приличный дом отдыха и поедем: море, тепло… Давай в Крым, а? Что мы, рыжие, что ли? Я возьму машину… Или нет! Лучше "дикарями"! Без дома отдыха! Снимем комнату на двоих с видом на море. Обязательно - на море, чтобы по ночам были волны и лунная дорожка на воде, и соленые поцелуи…
- Малосольные!
- Ну малосольные, - согласился он.
- Фантазер!.. Неужели это возможно?
- Конечно, возможно!
- Я никогда не путешествовала на машине, - призналась она.
- Разработаем такой маршрут, что только пальчики оближешь! Мы прокатимся по Украине, заедем в Киев, объездим весь Крым…
- Между прочим, я не была в Бахчисарае. Из-за ненависти к коллективным экскурсиям.
- Значит, в Бахчисарай поедем в первую очередь!
- Иногда я смотрю на тебя и думаю: может быть, ты принц из сказки?
- Ну что ты! - запротестовал Игорь, подделываясь под ее тон. - Я такой, как и все, нас таких миллионы! Простых, советских…
- Боже мой! Как же я всех вас люблю! - вскричала Наденька, с глубоким чувством сжимая руки на груди. - Только не забудь затормозить, мы уже приехали, - добавила она несколько более будничным тоном.
Он остановил машину. Ее дом был метрах в двухстах на другой стороне Ленинградского шоссе. Едва взглянув на бессмысленный для постороннего глаза пасьянс окон, она предсказала:
- Мама не спит. Будет крик, шум и запах валерьянки! - Стремительно чмокнула его в щеку: - Бегу!
- Значит, завтра утром, до занятий, - удерживал он ее за руку. - Жду, Надюш. Квартиру помнишь? Ну вот видишь! А как бы нашла? - Двадцать восьмая.
- Двадцать восьмая. Хорошо. Да, духи! - она схватила флакон, лежавший на сидении, сунула в сумку с книгами. - Спасибо огромное!., и за Бахчисарай тоже. Я ведь поверила.
- Правильно сделала!
- Я пораньше приду, - пообещала она, открывая дверцу. - Чтобы вместе доспать… Мне почему-то страшно хочется поспать у тебя на плече.
- На "поспать" не очень надейся! - засмеялся он.
- Ух ты, ненасытное создание! Тебе мало сегодняшнего?.. Ну привет! - она весело хлопнула дверцей.
- Спокойной ночи! Пока!
"Ты еще увидишь, на что я утром буду способен", - подумал он, махая ей рукой на прощание.
Чудесная перспектива, друзья! Лежишь себе утром, румяный и сонный, и чувствуешь, замирая, как сладкая кровь ровно пульсирует в отдохнувшем, окрепшем теле, и вот Наденька, сбросив одежду и на секунду зардевшись, забирается к тебе под одеяло, шаловливая, ласковая, полная любви…
В супружеское ложе!
Да ну, предрассудки!
ПРЕДРАССУДКИ!
И пошла Танька к черту!..
Он стал разгонять свой "жигулек", сосредоточенно твердя про себя: "Предрассудки-предрассудки-предрассудки-ссудки-пред-пред-рассудки, - пока слово не растеряло зерна первоначального смысла и не предстало скоплением разновеликих букв, над которыми господствовало сдвоенное "С". - До разворота здесь далеко; неудобство всех выездных автострад; в Америке, говорят, ошибешься и будешь ехать пятьдесят - сто километров КАНАДА не свернешь… судки, предрассудки"… Отчаянный визг тормозов, там, сзади тебя. Так. Что это? Визг тормозов и: раз - медленно - два - медленно - три… четы… - удар. Сбили кого-то… сбили… кого-то… вдруг внутри похолодело сжалось не может быть ерунда похолодело сжалось теперь визжали его розовые воспаленные алые тормоза он бросил: Наденька! - маши… Нет! - ну на обочину выскочил, инстинкт не сработал: не захватил ключей. Наденька! - выскочил из машины, болтались ключики… и в голосе сидели занозой последние сдвоенные ССССССС.
Поперек той части шоссе, что вела к центру города, стояла бледно-зеленая "Волга" - такси, а там дальше, поближе к обочине при рассеянном свете фонарей: легкий туман - он увидел большой светло-серый комок…
Были секунды всеобщего оцепенения. Ни из "Волги", ни из двух машин, которые одновременно буквально уперлись в нее, ни откуда-нибудь еще - никто (ни единая душа!) не бежал. Все замерло, остолбенело, мир застыл - и только когда вдруг пулей в лошадиный рост величиной полетел к человеческому комку какой-то мужчина, в переливчатом вишнево-зеленом-зелено-вишневом плаще, первый очухавшийся, - все разом пришло в движение. Распахнулись дверцы машин. Игорь рванулся!
Вокруг Наденьки хлопотал мужчина в плаще. Игорь оттолкнул: не трожь! С размаху хлопнулся на колени… Надька, Надька!.. - залопотал: его лицо - перекошенное - было страшно от горя, страдания. Она лежала на животе, с неловко подвернутой рукой, лицом уткнувшись в мокрую мостовую. Плащ, и платье, и комбинация сбились к талии, виднелись голубые трусики под рваными колготками… Стесняясь посторонних, стал одергивать ей одежду. Одернул. А мужчина, переливчатый, опереточный, рядом, на корточках, пытался перевернуть ее, и отвалилось, открывшись, лицо: щека одна грязная и вся окровавленная, с содранной кожей, подбородок столкнут на сторону, кровь из носа сочилась; а голова как-то странно болталась на шее, словно на одной только коже держалась. "Надька!" - прохрипел Игорь. Жесточайший спазм перехватил горло. "Переливчатый" ощупывал ее, барахтаясь возле.
Надо было спешить. Могли прийти люди и ее захватить. Если Наденьку увезти домой, положить на диван, обмыть лицо и забинтовать шею, чтобы не болталась голова, чтобы укрепить голову - нужен гипс! - то еще ее можно спасти. Надеяться не на кого, "переливчатый" тоже доверия не внушает, он чужой, лишний… Надо только так, чтобы никто не заметил, скрыться, отползти к машине или - лучше! - схватить ее на руки и бежать; я добегу, она легонькая. Только сразу бежать.
Осторожно он подсунул руку под спину Наденьки. Изо рта ее послышались какие-то булькающие звуки… Ничего-ничего, подожди, я сейчас… знаю, что больно.
- Умерла сразу, - ляпнул "переливчатый", перестав ее ощупывать.
Ну и пусть так думают, пусть; значит, сейчас все уйдут, не будут нам мешать; мы сами сейчас уедем…
Наверху черная туша таксиста металась в хрипоте, заговаривалась, захлебывалась, а "переливчатый" схватил ее, вцепился в загривок…
- Что ж ты, братец, наделал?
Толпа стремительно росла, несмотря на поздний час. Из ближайших домов бежали, звали с собой соседей, спрыгивали с балконов, троллейбус остановился - и из него бежали; водитель первым бежал, из машин бежали… Игорь увидел лес ног: брюки, чулки, подолы платьев, пальто… не успел!., туфли, боты, ботинки в грязи… не успел!
- Вызывайте "скорую"!
- Побежали звонить.
- Кого задавило?
- Сейчас приедет.
Сквозь толпу пробивался случайный орудовец, ехавший себе на мотоцикле с коляской.
- "Скорую" вызвали? - спросил деловито.
- И в милицию тоже позвонили, - ответили с готовностью.
- Ей уже ничего не поможет, - авторитетно заявил "переливчатый", поднимаясь во весь рост с корточек. Игорь машинально поднялся вслед за ним.
- Вы врач? - спросил милиционер.
- Я биолог, - ответил тот с достоинством.
- Понятно… - неопределенно произнес милиционер. Игорь тронул биолога за рукав.
- Ее нужно унести, - шепнул он доверительно.
- Куда? - сощурился тот.
- Чтобы спасти. Ей нельзя тут лежать… ей больно!
- Она умерла, - мягко сказал биолог.
- Спасите ее, - тупо настаивал Игорь, на свои силы он перестал надеяться; толпа смущала и подавляла его.
- Я сказал: она умерла. - В голосе "переливчатого" зазвучало легкое раздражение, видимо, ему не нравилось, что к его словам относятся недостаточно серьезно.
- Тут же перехода нет! Товарищ старшина, перехода! - прорвало таксиста. Милиционер тяжелым взглядом смотрел на его тушу.
- Пассажира вез?
- Пустой ехал… в парк. Она сама под колеса бросилась, сама, сама! - уцепился таксист за соломинку. Игорь с тупым недоумением косился на него.
- Разберемся, - мрачно пообещал старшина. Его обещание не понравилось Игорю. Он надулся, побагровел и бросил шоферу:
- Врешь!
- Ты молчи! Ты-то что видел, - заревела на него чернеющая морда, сейчас убьет.
- Я свидетель. Я видел. - спокойно и твердо сказал "переливчатый", обращаясь к старшине. - Она поскользнулась, когда перебегала дорогу…
- Куда же бежала, если склизко?
- А сколько у тебя спидометр показывал? - рассерчал вдруг старшина, словно дошел до сути. - Неси документы, - сурово добавил он.
- В тюрьму сажать будешь? - Таксист посмотрел на него с ненавистью.
- А что думаешь, домой пойдешь? - Понуро выругавшись, таксист двинулся к своей "Волге" с зеленым хищным глазом, сел в нее и замер, руками охватив голову.
- Всех передавят, окаянные! - вслед ему раздался высокий женский голос, полный истерики. Вокруг сочувственно загудели.
Старшине подали Наденькину сумку, далеко отлетевшую в сторону.
- Одеколон какой-то… - пробормотал он.
Все внутренности сумки, тетрадки, учебники были облиты "одеколоном", запах которого обоняла любопытная толпа. Игоря замутило. Старшина раскрыл студенческий билет. Там фотокарточка была… Улыбчивая! Старшина откашлялся, прочищая луженую глотку.
- Студентка, - объявил он.
- Молоденькая совсем!
- Лет-то сколько?
- Тут не пишут…
- Бедненькая…
- Она раз десять перекувырнулась через себя, когда он ее ударил!
- Что вы говорите!!
- А голова-то не отскочила?
- Да вроде нет…
- Бедненькая!
- Одета во все импортное…
- Нет, десять раз она не могла перекувырнуться!
- Невеста…
- Ее кто-нибудь знал? - старшина оглянулся вокруг себя.
- Он ее, кажется, по имени звал, - донес "переливчатый", кивнул на Игоря.
- Да-да, - подтвердил Игорь, пытаясь сосредоточиться.
- Так, выходит дело, вы ее знаете? - с какой-то непонятной (неуместной вроде бы) грубостью спросил старшина, указав на труп, распростертый у его ног.
Игорь смотрел вниз, официально и недвусмысленно приглашенный к созерцанию Наденьки с последующей подачей свидетельства. Глаза отказывали… До него постепенно начинало доходить, что она умерла бесповоротно, навсегда. Его сознание, которое поначалу столь свирепо сопротивлялось этой мысли, что готово было подать в отставку, как проворовавшееся и публично уличенное во лжи правительство, теперь занимало выжидательную позицию и собиралось исподволь идти на компромиссы. Остаться одному! Но исполнение этого желания откладывалось на неопределенное время. Между тем событие, с которым, казалось, еще совсем недавно можно было в два счета расправиться, отказавшись в него верить по причине его чудовищности и властно потребовав проиграть что-нибудь другое, с иным финалом: в бесконечном ассортименте случайности нетрудно подобрать; затем уже, если угодно, и пожурить таксиста, сломя голову несущегося по скользкому шоссе в свой парк в нарушение всех правил, - затвердевало в зловещей однозначности; на него поставили гербовую печать милицейской кокарды, оно оформилось в документ, входило в силу… Игорь вздрогнул, прозрев: особенно не ее были широко раскрытые запрокинутые глаза. Он перевел взгляд на старшину, чье безлобое (лоб скрывала фуражка) незатейливое лицо выражало одновременно и служебную невозмутимость, и растерянность деревенского парня, которую тот не смог скрыть. В исповедники старшина не годился. Игорю словно пузырек нашатыря под нос: нюхни! - поднесли.
- Я не знаю ее, - чрезвычайно беспомощно и неуверенно пролепетал он, приходя в себя после обморока.
- То есть как? Не знаете, а звали по имени? - Старшина с большим подозрением всматривался в Игоря, и тот понял: сейчас потребует документы! Просто ради профилактики потребует, на всякий случай, мало ли что? - ради самоуспокоения и сознания выполненного долга. Даже странно, что старшина еще медлил. Секунда, вторая, третья… Игорь весь сжался, ожидая, казалось бы, неминуемого, и с виноватой улыбкой, которая на его ярко-белом лице выступила, как протез, попытался разъяснить:
- Я перепутал… мне померещилось… а не она…
Толпа примолкла, прислушалась, только в задних рядах пихались досадливо и шаркали обувью. За отдавленные ноги не извинялись; ни обиженные, ни обидчики не замечали этих мелочей: тянули головы.
- Это нервы, - добавил Игорь, непосредственно обращаясь к обступившим его людям, и те его поняли. Сейчас же из толпы кто-то произнес с пониманием дела:
- Нервы сдали!
Другой, сочувственно, послал вдогонку:
- Обознался… Бывает.
Правда, третий, невидимка, не преминул съязвить: "Психопат!" - но на него строго зашикали.
Снисходительность старшины станет со временем легендарной. В конце концов толпа вовсе не угрожала порвать его на куски, пусть он только попробует потребовать у Игоря документы. Тем не менее он всего-навсего лишь переспросил Игоря, очевидно, попадая под гипнотическое действие зевак, благоволящих Игорю, и заранее веря ему на слово:
- Значит, не знаете?
- Нет… не знаю.
"Переливчатый" промолчал. Общее внимание вновь стало переключаться на разглядывание трупа.