- Петер! - сердито вскрикнула она, но он не обратил на это внимания. Он думал о том, что письмо, наверное, лучше бы сжечь в камине на кухне, который жарко растоплен с раннего утра. Ведь если Фюрер найдет письмо, он невероятно рассердится, а есть ли что-то ужаснее гнева Фюрера? Когда-то Пьеро любил Аншеля, да, конечно, любил, но они же были малые дети, тогда Пьеро не понимал, что это значит - дружить с евреем. Хорошо, что он вовремя оборвал эту связь.
Пьеро быстро нагнулся и достал из камина письмо, одновременно сунув книжку Герте в руки.
- Отдай какому-нибудь ребенку в Берхтесгадене от меня в подарок, - царственно повелел он. - Или выброси. Как тебе проще.
- Ой, Эрих Кестнер. - Служанка улыбнулась, узнав пыльную обложку. - Помню, я это читала, когда была маленькая. Отличная история, правда?
- Да, но это для детей. - Пьеро пожал плечами, твердо настроенный ни в чем не соглашаться с Гертой. - Приступай к работе, - добавил он, уходя. - Я хочу, чтобы к возвращению Фюрера здесь все блестело.
Дня за три-четыре до Рождества Пьеро встал среди ночи и, стараясь не шуметь, побрел босиком в туалет. На обратном пути он, так толком и не проснувшись, направился к своей бывшей комнате и уже собрался открыть дверь, но в последний момент осознал ошибку. Пьеро развернулся было, но с изумлением понял, что внутри кто-то разговаривает. Его одолело любопытство. Припав к щели между дверью и косяком, он напряг слух.
- Но я боюсь, - говорила тетя Беатрис. - За тебя. За себя. За всех нас.
- Бояться нечего, - отозвался другой голос, и Пьеро узнал Эрнста, шофера. - Все тщательно спланировано. Помни, на нашей стороне гораздо больше людей, чем ты думаешь.
- Но разве здесь подходящее место? Разве Берлин не лучше?
- Там слишком много охраны, а здесь он чувствует себя в безопасности. Поверь, милая, все получится. А потом, когда все завершится и здравый смысл возобладает, мы разработаем новый курс действий. То, что мы собираемся сделать, правильно. Ты же веришь в это, да?
- Ты прекрасно знаешь, что верю, - пылко ответила Беатрис. - Мне достаточно в очередной раз взглянуть на Пьеро, чтобы уже ни в чем не сомневаться. Ведь это совершенно другой ребенок в сравнении с тем мальчиком, что приехал сюда. Ты и сам это видишь, правда?
- Конечно, вижу. Он становится совсем как они. Точь-в-точь, и с каждым днем все больше. Даже начал помыкать прислугой. Я его на днях отчитал, а он говорит: либо жалуйся Фюреру, либо не лезь.
- Страшно подумать, кем он станет, если это не прекратится, - сказала Беатрис. - Нужно действовать. Не только ради него, а ради всех Пьеро на свете. Если Фюрера не остановить, он уничтожит страну. Да и всю Европу! Он утверждает, что несет немцам свет, - но ничего подобного, он… сама мировая тьма.
Воцарилась тишина, и Пьеро по звуку догадался, что его тетя и шофер целуются. Ему хотелось распахнуть дверь и потребовать объяснений, но вместо этого он вернулся к себе, лег в постель и долго лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, бесконечно проигрывал в голове подслушанный разговор и пытался понять, что же это все-таки значит.
С утра на занятиях он долго раздумывал, не обсудить ли происходящее в Бергхофе с Катариной, и на большой перемене нашел ее с книжкой в саду, под огромным дубом. Они больше не были соседями по парте. Катарина попросила пересадить ее к Гретхен Баффрил, самой тихой девочке в школе, но не объяснила Пьеро, почему не хочет больше сидеть вместе с ним.
- Опять сняла? - Пьеро подобрал с земли галстук. Катарина год назад вступила в "Бунд дойчер Медель" и постоянно жаловалась, что ее заставляют носить форму.
- Если хочешь, носи его сам, раз тебе так важно, - буркнула Катарина, не отрываясь от книги.
- У меня есть свой, - сказал Пьеро. - Вот, гляди.
Она подняла глаза и некоторое время на него смотрела, прежде чем взять галстук.
- Я так понимаю, что если не надену, ты на меня донесешь? - спросила она.
- Конечно нет. Зачем мне это делать? Если ты сняла галстук в перемену и наденешь, как только снова начнутся уроки, тогда ничего страшного.
- Ты такой честный, Петер, такой правильный, - с милой улыбкой проговорила Катарина. - Это мне в тебе всегда очень нравилось.
Пьеро тоже улыбнулся ей - но она, к его удивлению, лишь закатила глаза, а потом опять уткнулась в книгу. Он хотел уйти, но его мучил один вопрос, и он просто не знал, с кем еще посоветоваться. У него в классе как-то не осталось друзей.
- Помнишь мою тетю Беатрис? - спросил он наконец, сев рядом с Катариной.
- Да, я ее хорошо знаю. Она часто заходит к моему папе в магазин за бумагой и чернилами.
- А Эрнста, шофера Фюрера?
- С ним я ни разу не разговаривала, но видела в Берхтесгадене. А в чем дело?
Пьеро тяжко вздохнул, помолчал в нерешительности и немного погодя сказал:
- Ничего.
- Как это ничего? Зачем же ты о них заговорил?
- Как думаешь, они хорошие немцы? - отважившись, выпалил он. - Нет, это глупый вопрос. Все же зависит от того, как понимать слово хороший, да?
- Нет. - Катарина положила в книгу закладку и посмотрела Пьеро прямо в лицо. - Не думаю, что слово хороший можно понимать по-разному. Ты либо хороший, либо нет.
- Я, наверное, вот что хотел спросить… По-твоему, они патриоты?
Катарина пожала плечами:
- Мне почем знать? Хотя как раз вот патриотизм можно понимать очень по-разному. У тебя, к примеру, один взгляд на патриотизм, а у меня - полностью противоположный.
- У меня взгляд такой же, как у Фюрера.
- Вот именно. - Катарина отвела глаза и стала наблюдать за детьми, игравшими в углу двора в классики.
- Почему я тебе не нравлюсь как раньше? - спросил Пьеро после долгого молчания, и Катарина повернулась к нему. По выражению лица было ясно, что вопрос ее удивил.
- А с чего ты решил, что не нравишься мне, Петер?
- Ты больше не разговариваешь со мной. И пересела к Гретхен Баффрил, и даже не объяснила почему.
- Видишь ли, Гретхен стало не с кем сидеть, - спокойно произнесла Катарина, - после того как Генрих Фурст ушел из школы. Я просто хотела, чтобы ей не было одиноко.
Теперь Пьеро отвел взгляд и сглотнул, уже пожалев, что затеял этот разговор.
- Ты же помнишь Генриха, да, Петер? - продолжала она. - Такой хороший мальчик. Очень милый. Помнишь, как мы все испугались, когда он пересказал нам, что говорит о Фюрере его отец? И как мы все пообещали никому ничего не говорить?
Пьеро встал и отряхнул брюки сзади.
- Что-то холодно становится, - бросил он. - Пойду внутрь.
- А помнишь, как мы узнали, что папу Генриха ночью забрали прямо из постели и уволокли куда-то, и больше его в Берхтесгадене никто не видел? И что Генриха и его младшую сестру мама увезла в Лейпциг к своей сестре, потому что им стало не на что жить?
В школе раздался звонок, и Пьеро посмотрел на часы.
- Твой галстук. - Он показал пальцем. - Пора. Надевай.
- Не волнуйся, надену, - сказала она ему в спину. - В конце концов, мы же не хотим, чтобы бедняжка Гретхен завтра утром снова сидела одна, правда ведь? Правда, Пьеро? - прокричала она, но он затряс головой, делая вид, что это к нему не относится, и когда вошел в здание, то каким-то образом успел стереть неприятный разговор из памяти. Запихнул его на дальнюю-предальнюю полку в голове - туда, где пылились воспоминания о маме и Аншеле; туда, куда он почти уже не заглядывал.
Фюрер и Ева объявились в Бергхофе накануне сочельника; Пьеро как раз отрабатывал во дворе строевой шаг с винтовкой. Едва устроившись, они позвали его к себе.
- Сегодня в Берхтесгадене будет праздник, - сказала Ева. - Рождественское представление для детей. Фюрер хочет взять тебя с нами.
Сердце Пьеро восторженно подпрыгнуло. Он никогда никуда не ходил с Фюрером и сейчас легко представил себе зависть горожан, когда те увидят его рядом с их обожаемым лидером. Он будет все равно что сын Гитлера.
Пьеро надел чистую форму и приказал Анге до зеркального блеска начистить его сапоги. Когда она принесла их обратно, он, даже не взглянув, заявил, что этого недостаточно, и отослал чистить дальше. Анге направилась к двери.
- Смотри, чтоб мне в третий раз не понадобилось просить, - рявкнул Пьеро ей вслед.
Позже, выйдя вместе с Гитлером и Евой на гравиевую площадку перед домом, он чуть не лопался от важности; так горд он еще не бывал ни разу в жизни. Они втроем устроились на заднем сиденье автомобиля и поехали вниз с горы. Пьеро через зеркальце на лобовом стекле следил за Эрнстом и пытался понять, что тот затевает в отношении Фюрера, но для шофера, который периодически поглядывал в зеркало, проверяя дорогу, Пьеро, казалось, был пустым местом. Он считает меня ребенком, злился мальчик. Думает, я вообще ничего не значу.
Они въехали в Берхтесгаден. На улицах толпы встречающих размахивали флажками со свастикой, громко выкрикивали приветствия. Гитлер, невзирая на холодную погоду, велел Эрнсту опустить крышу, чтобы люди могли его видеть, и те восторженно ревели вслед проезжающему автомобилю. Гитлер с очень серьезным видом непрерывно салютовал, а Ева улыбалась и махала ладошкой. Эрнст остановился у муниципалитета, мэр вышел встречать высоких гостей. Гитлер пожал ему руку, а мэр принялся подобострастно кланяться, отдавать салют и снова кланяться и в итоге так запутался, что Гитлеру пришлось положить руку ему на плечо, чтобы он успокоился и дал наконец пройти.
- А ты, Эрнст, не с нами? - спросил Пьеро, заметив, что шофер медлит.
- Нет, я должен остаться в машине, - ответил тот. - А ты иди. Когда все закончится, я буду вас встречать.
Пьеро кивнул и решил подождать, пока рассеется толпа. Ему нравилось представлять, как он в форме "Дойче Юнгфольк" на глазах у всех пройдет по опустевшему проходу и сядет рядом с общим кумиром. Мальчик собрался уже последовать за Фюрером, но вдруг заметил на земле ключи от их машины: шофер, должно быть, обронил в толкотне.
- Эрнст! - закричал Пьеро, глядя на дорогу, туда, где стояла машина. Потом обернулся, посмотрел на здание муниципалитета и досадливо вздохнул, но у входа по-прежнему толпились люди. Они еще долго будут рассаживаться, подумал он, время есть. И побежал, рассчитывая, что вот-вот увидит шофера, который наверняка сейчас хлопает по карманам в поисках ключей.
Автомобиль был на месте, а вот Эрнст, к недоумению Пьеро, - нет.
Пьеро, хмурясь, завертел головой. Разве Эрнст не говорил, что останется их ждать? Мальчик пошел назад, попутно заглядывая в боковые улочки, а когда совсем уже отчаялся и решил скорее бежать на представление, вдруг заметил шофера: тот стучал в дверь какого-то неприметного домика.
- Эрнст, - позвал Пьеро, но недостаточно громко, а дверь между тем отворилась, и Эрнст скрылся внутри. Пьеро выждал, затем подкрался к окну и почти прижался носом к стеклу.
В гостиной, забитой книгами и пластинками, никого не было, но в дверном проеме стояли Эрнст и мужчина, которого Пьеро не знал. Они бурно что-то обсуждали. Потом мужчина открыл буфет и достал пузырек наподобие аптекарского и шприц. Проткнул крышечку иглой, набрал жидкости, вколол ее в торт, стоявший на столике рядом, и широко развел руки, будто бы говоря: "И все дела". Эрнст кивнул, взял пузырек со шприцем и положил их в карман пальто, а мужчина выкинул торт в мусорное ведро. Когда шофер направился к выходу, Пьеро быстро юркнул за угол и притаился там, напрягая слух, - вдруг, прощаясь, они еще что-то скажут?
- Удачи, - пожелал незнакомец.
- Удачи нам всем, - отозвался Эрнст.
На обратной дороге к муниципалитету Пьеро подошел к машине и вставил ключи в зажигание, а в зале сел как можно ближе к сцене, чтобы услышать окончание речи Фюрера. Тот говорил, что следующий год, 1941-й, станет для Германии великим годом, что победа близка и что народы всего мира скоро осознают ее неотвратимость. Несмотря на праздничную атмосферу, голос Гитлера звучал грозно, как будто он обвинял в чем-то собравшихся, но те лишь восторженно вопили, доведенные до экстаза его яростным неистовством. Фюрер ожесточенно колотил кулаком по кафедре - Ева всякий раз зажмуривалась и вздрагивала, - и чем чаще он колотил, тем сильней ликовала толпа, тем выше вздымались руки и тем громче единое тело, руководимое единым мозгом, кричало: Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! И в самом сердце этого тела с той же страстью, с той же нерушимой верой, так же оглушительно и самозабвенно орал Пьеро.
В сочельник Фюрер устраивал вечеринку для слуг в благодарность за хорошую работу в течение года. Он обычно никому не делал подарков, но у Пьеро несколько дней назад спросил, нет ли у того каких-нибудь особенных пожеланий. Пьеро, дабы не выставиться единственным ребенком среди взрослых, сказал, что нет.
Эмма превзошла самое себя: рождественский фуршет стал настоящим пиром. На столе были индейка, утка и гусь, начиненные восхитительной пряной смесью из яблок и клюквы; печеный, жареный и вареный картофель; кислая капуста и множество овощных блюд для Фюрера. Слуги весело уплетали угощение, а Гитлер ходил между ними и, по обыкновению, говорил о политике, и что бы он ни сказал, все кивали: дескать, вы абсолютно правы. Фюрер мог бы заявить, что Луна сделана из сыра, и ему бы ответили: Да, мой Фюрер. Разумеется. Из лимбургского.
Пьеро наблюдал за тетей и Эрнстом. Она нервничала много больше обыкновенного, а он, напротив, был на редкость спокоен.
- Выпей, Эрнст, - громко предложил Фюрер, наливая в бокал вино. - Твои услуги сегодня больше не понадобятся. Нынче ведь сочельник. Веселись.
- Благодарю, мой Фюрер. - Шофер взял бокал и поднял его, молча предлагая тост за хозяина. Все зааплодировали. Фюрер в знак признательности вежливо кивнул и, что случалось редко, одарил присутствующих улыбкой.
- Батюшки, пудинг! - вскричала Эмма, увидев, что тарелки на столе практически опустели. - Чуть не забыла!
Пьеро смотрел, как кухарка вносит из кухни прекраснейший штоллен и водружает его на стол; ароматы фруктов, марципанов, специй разлились в воздухе. Пирог был вылеплен в форме Бергхофа и щедро посыпан сахарной пудрой, изображающей снег; Эмма старалась как могла, но талантливым скульптором ее решился бы назвать лишь весьма снисходительный критик. Беатрис, очень бледная, посмотрела на пирог, а затем - на Эрнста, который упорно избегал ее взгляда. Эмма достала из кармана фартука нож и принялась резать штоллен. Пьеро нервничал.
- Выглядит потрясающе, Эмма, - похвалила Ева, сияя от удовольствия.
- Первый кусок Фюреру, - чуть громче, чем нужно, и дрожащим голосом произнесла Беатрис.
- Да, да, непременно, - поддержал Эрнст. - Скажите нам, так ли это хорошо на вкус, как на вид.
- Увы, я вынужден констатировать, что не смогу проглотить ни кусочка, - объявил Фюрер, похлопав себя по животу. - Я и так, кажется, скоро лопну.
- Но вы должны, мой Фюрер! - вскричал Эрнст, и сейчас же, заметив, как все удивились его пылкости, добавил: - Простите. Я лишь хотел сказать, что вы должны вознаградить себя за все то, что сделали для нас в этом году. Всего кусочек, прошу! В честь Рождества. А за вами и мы с удовольствием отведаем.
Эмма отрезала большой кусок, положила его на тарелку вместе с десертной вилкой и протянула Фюреру. Тот некоторое время с сомнением глядел в тарелку, а потом засмеялся и взял ее.
- Пожалуй, вы правы, - сказал он. - Какое же Рождество без штоллена. - Отломил вилкой кусочек и поднес ко рту.
- Подождите! - закричал Пьеро, выпрыгивая из толпы. - Стойте!
Все изумленно уставились на мальчика, бегущего к Фюреру.
- Что такое, Петер? - недовольно бросил тот. - Ты сам хочешь съесть первый кусок? Честное слово, я думал, ты лучше воспитан.
- Поставьте тарелку, - велел Пьеро. В комнате повисла гробовая тишина.
- Что, прости? - процедил Фюрер ледяным тоном.
- Поставьте пирог, мой Фюрер, - повторил Пьеро. - Думаю, вам лучше его не есть.
Все молчали. Гитлер, явно ничего не понимая, смотрел то на мальчика, то на десерт.
- Это почему же? - озадаченно спросил он.
- По-моему, он плохой. - Голос Пьеро дрожал, как только что у его тети. Вдруг он не прав в своих подозрениях? Вдруг он повел себя как дурак и Фюрер никогда не простит ему этой выходки?..
- Мой штоллен плохой? - взорвал тишину возмущенный вопль Эммы. - Да будет вам известно, молодой человек, что я готовлю этот пирог двадцать лет с гаком и за все время ни разу слова дурного о нем не слышала!
- Петер, ты устал. - Беатрис подошла, положила руки ему на плечи и попыталась развернуть и увести. - Извините его, мой Фюрер. Он перевозбудился. Вы же знаете, как это бывает с детьми в праздник.
- Пустите! - закричал Пьеро, вырываясь, и она отшатнулась, испуганно прижав ладонь к губам. - Больше не трогайте меня никогда, слышите? Вы предательница!
- Петер, - сказал Фюрер, - о чем ты?
- Вы меня раньше спрашивали, хочу ли я подарок на Рождество, - выпалил он, перебив хозяина.
- Да, верно. И что?
- Так вот, я передумал. Я хочу одну вещь. Очень простую.
Фюрер с недоуменной полуулыбкой обвел взглядом комнату, словно надеясь, что скоро кто-нибудь все ему разъяснит.
- Тааак, - протянул он. - И что же это? Поведай.
- Я хочу, чтобы первый кусок съел Эрнст, - заявил Пьеро.
Никто не осмелился даже пикнуть. Никто не пошевелился. Фюрер в раздумье постучал пальцем по краю тарелки, а потом медленно-медленно повернулся к своему шоферу.
- Ты хочешь, чтобы первый кусок съел Эрнст, - тихо повторил он.
- Нет, мой Фюрер. - Шофер нервно вздрогнул, голос его звучал надтреснуто. - Я не посмею. Это было бы неправильно. Честь попробовать первый кусок принадлежит вам. Вы столько всего… - Он осекся от страха. - Столько всего… для всех нас…
- Но сейчас Рождество, - проговорил Фюрер и направился к Эрнсту. Герта и Анге, пропуская его, метнулись в стороны. - А в Рождество дети, которые хорошо себя вели, обязательно получают то, чего они хотят. А наш Петер вел себя очень, очень хорошо.
Фюрер, глядя Эрнсту прямо в глаза, протянул ему тарелку.
- Ешь, - приказал он. - Все до крошки. Потом расскажешь, вкусно ли было. - И отступил на шаг.
Эрнст, словно прилипнув глазами к вилке, поднес ее ко рту, а потом вдруг швырнул все это в Фюрера и бросился вон из комнаты. Тарелка с грохотом разбилась; Ева заверещала.
- Эрнст! - закричала Беатрис.
Охрана бросилась за шофером, и до Пьеро донеслись крики и шум борьбы. Эрнста повалили на пол. Он кричал: "Пустите, не трогайте!" - а Беатрис, Эмма и служанки, остолбенев от ужаса, следили за происходящим.
- В чем дело? - озираясь и явно ничего не понимая, спросила Ева. - Что происходит? Почему он не стал есть пирог?
- Он хотел отравить меня, - печально проговорил Фюрер. - Какое печальное прозрение.
Он развернулся, вышел в коридор и удалился в свой кабинет. Захлопнул дверь, но тотчас снова ее распахнул и страшным голосом взревел:
- Петер!