Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов - "Точка опоры". Вилис Лацис - "К новому берегу", "В бурю". Владимир Дягилев - "Солдаты без оружия". Владимир Попов - "Сталь и шлак". Иван Шемякин - "Сердце на ладони". Михаил Бубеннов - "Белая береза". Конечно, в пионерском детстве я их читал - куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.
"Ну? На сегодня, может, хватит? - думал я. - День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! - Я сам по своей лени ударил кулаком. - Работаем!" У меня тоже трудовой энтузиазм.
- Давай!
- Об чем?
- Ладно… как отдыхаете давай.
Все же дал некую слабину. Надеялся - про отдых полегче будет.
- Ну… кино. Театры приезжают…
Тема отдыха у него туго шла.
- Дальше.
- Ну а если проблемы пола надо решить… - неожиданно выдал научный оборот.
- А разве они решаемы? - вырвалось у меня.
- Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…
На это не всякий решится.
- Почему на Гнилой? В смысле - почему называется?
- Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.
Освобожденные от условностей.
- Ходил там к одной…
- Ну? - проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.
Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил - не дождешься.
- А скорее нельзя?
- Скорее только гонорея.
Достойный ответ.
- Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!
Но гонорара нам не видать.
- Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!
- А месяц какой?
- Декабрь… Ну так пáрит все!
Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.
- Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…
Условно раскрепощенной.
- Вылажу на берег - шмоток нет.
- Отлично!
- В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов - ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. "Ты чего-то потерял?" - интересуется. "Да, - говорю. - Все". "Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?" "На хрен мне догадываться?" "Тогда идем". Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три "перстня" нарисовано. Шерстяной! "Кто будешь?" - спрашивает. Хмырь подсказывает: "Бугор с "Полярной". Знаю его". Шерстяной подивился: "Так у него еще и желание по бабам гулять?" Все знают - на "Полярке" у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые "строгие" там - ну и мы, специалисты. "Хорошо устроился, - Шерстяной говорит. - Так чего надо тебе?" "Трусы! - четко докладываю. - Партбилет!" "Все?" "А чего еще?" - удивляюсь. "Правильно отвечаешь! Но учти - еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя".
Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!
- Ну и что?
- Что - бросил к ней ходить. Себе дороже!
Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.
- Ничего не получится! - произнес я в сердцах. - Вуз этот вряд ли поможет тебе.
- Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? - нагло Пека сказал.
- …Освободился батя, стал дома бывать…
- Бывать?
- Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.
Спецзадание.
- А выпив, кулаком бацал: "Мы не р-рабы!" Мать насмешливо спрашивает: "А кто ж ты?" "Царь горы!"
- Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? - осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.
- Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, - скромно Пека сказал.
- Тогда продолжаем! - я прохрипел.
Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.
- А цыпа эта доиграется, - прохрипел Пека. - Пол-Федора я ей засажу.
- Ты щедр.
Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи - это он челку свою расчесывает металлической гребенкой - другая, видимо, не берет!
- В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.
Если я не лежал бы - упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.
- А сейчас, что ли, утро уже?
- Еще день.
Да, денек емкий получился!
- Ну одеты, вроде, адекватно, - оценил Пека. - Идем.
Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Хорошо, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.
- Дед его кожемякой был…
- Чей?
Пека удивленно остановился.
- Чего - чей? Кузьмина!
- Так мы к нему, что ли, идем?
- Ну!
Лихие он выбирает маршруты.
- А по себе дерево рубишь? - поинтересовался я.
- Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!
Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил. Любит Пека непосильные рубежи.
- Дед его кожемякой был. Мял портфели…
Выбор удачный.
- Намял дом.
И теперь, понимаю, мы туда идем?
Про деда как раз я готов был послушать: думал, отдохну, в сценарий это вряд ли войдет.
- Все шишки государства, с царской еще поры, в очереди стояли за портфелем его. И лыбились подобострастно: "Вот кто на самом деле портфели нам раздает!"
- А в кандалы? В Сибирь?
- А портфели?
- Тоже верно.
- И никто, заметь, не смел поторопить его. "Рано ишшо", - и весь разговор! И в советские времена - то же самое.
Добрались, слава богу, и до советских времен.
- Дом, во всяком случае, не отобрали…
Где ж тогда, действительно, мять? Да, идеальные отношения художника с государством. От художника, конечно, многое зависит. Но важно еще - что мять.
- На похоронах его все вожди были…
И покойные, видимо, тоже.
- Стояли все сами не свои. Один все рыдал, не мог остановиться!
Дзержинский, видимо.
- Хоронили его…
Видимо, в портфеле.
- Хотели у кремлевской стены. Но Кузьмин наш - внучок-то! - соображал уже. У кремлевской зароют - выкопают. Потребовал Ваганьковское.
- Смышленый.
- Ну так с раннего детства среди вождей.
Мне бы такое.
- На коленях прыгал, считай, у всех, пока те ждали в беседке свой портфель.
И допрыгался. Портфель себе тоже намял.
- Меня, сына каторжного, на спецфакульет взял!
Это мы слышали уже. Пека это как заклинание повторяет.
- Батя всю дорогу мне: "Петр-рович - друг! Поезжай - все тебе сделает". Точно! Дает с ходу, что ни попроси. Этот год - вентиляторы с пневмоприводом для взрывоопасных шахт, дробилки, шнеки, резцы - это лишь в этот год! - Он даже икнул от пресыщения. - Ну и вообще. Все эти годы поддерживал: "Только честь отца не урони!"
С честью отца его непростая ситуация.
- Так ты на Кузьмине, что ли, жениться собираешься? - съязвил я.
- А, тут дело такое - дочь у него.
Это он с неохотой сказал. Но без дочери никак! Без дочери бы с женитьбой проблемы возникли.
- Да, широко замахнулся.
- А чего же? Я наглый раб.
Ясно. Пека, как и батя его, тоже нацелился на дочь командира. Традиции блюдет.
- Ну давай, давай, - я оживился. Что за кино без лиризма? Даже в советских производственных фильмах лиризм бушевал!
- Кончал тут Горный. Инка росла.
Пауза. Энтузиазма не наблюдаю. Производственная тема бойчей у него шла.
- Ну и, надеюсь, выросла? - подстегнул я сюжет.
- Прихожу к ним с дипломом. С цветами… Она одна.
- Та-ак, - произнес я настороженно. От Пеки нужно ждать опасности на каждом шагу.
- Гляжу - она смутилась даже. Теперь-то ее не смутишь.
Сложные, видимо, отношения.
- Ну а тогда-то встречались мы.
Почему у него каждая формулировка угрожающе звучит?
– "Ты, наверное, в Москве хочешь остаться?" - спрашивает. Зарделась вся.
Везет некоторым.
- Это мне - горняку?! - Пека вдруг рявкнул. Я даже отшатнулся от него. Слава богу, я ничего такого ему не предлагал.
- Во! - Пека характерным жестом гулко хлопнул ладонью по сгибу руки.
- И она это видела?
- Нет, - Пека с сожалением произнес. - Так догадалась.
- Так чего мы идем?
- Так а ты на что? Разберись!
Поручил мне ответственный участок. Я-то думал, что я на нем еду. А фактически - он на мне.
- Так ты с той поры не показывался, что ли, ей? - какой-то я нездоровый интерес ощутил к делу.
- Почему? Заезжал к Кузьмину по делам.
Понимаю: шнеки, резцы.
- И дочерью интересовался, - подсказал я.
- Ну - когда время было, - скупо подтвердил. - Сейчас она фу-ты, ну-ты… искусствоведша вся! - Пека повертел костлявой рукой. Неужели такая страшная? - Только ранний Ренессанс интересует ее. Когда он был, кстати? Ну ладно. Разберись.
Большие полномочия дает.
- Во ВГИК этот поганый она направила меня!
На "поганый" я обиделся.
- А другой дочери, попроще, у него нет?
- Для тебя, что ли? - добродушно спросил.
- Да нет. Для тебя.
- Нет, - произнес грустно.
- Тогда, может, выждем? Закончим ВГИК…
- Да понимаешь, какое дело… - стал репу чесать.
Производственная необходимость?
- Тут еще нарисовался жених.
Задача осложняется.
- Кто такой?
- Да сам же я его прислал!
- С какой целью?
Пека мучительно чесался, - затрудняясь, видимо, назвать цель.
- Ну, поступила к нам жалоба… в партком, на руднике.
Издалека идет.
- От Виолетты, ночной уборщицы нашей. Обидел ее молодой специалист. Виолетту любили у нас. Вызываем. Раньше не видел его - сразу после института к нам в рудоуправление прислан. Надо б мягче с ним. Спрашиваю его в шутку: "Что же ты? К тебе ночью подходит дама - и ты не знаешь, как с ней вежливо обойтись?" "Отстаньте от меня с вашими ночными дамами!" - вдруг закричал. Вижу - не вписывается паренек. Находится вне компании. В наших условиях так не проживешь. Дано не каждому. Ладно, написали направление в аспирантуру ему. Свою тему ему отдал, "горение руд", и все наработанные связи мои, Кузьмину письмишко… И вот - притулился он, мелкими услугами промышлял. Защитился, в министерстве работает… И тут место забил.
- Пробился, значит?
- Так у него родни тут полгорода! Коренной москвич. Знатного рода. Тут у него целый клан. Оказывается, ночью тогда, в раздевалке, он сценарий писал. Ну… когда Виолетта подъехала к нему.
Еще один сценарист?
- Да ты видел его, - вздохнул Пека.
- Я?!
- Да возле сортира приставал к тебе.
- Возле какого сортира?
- Во ВГИКе же! Ну ты тупой.
- Ланской?!
- Сообразил наконец-то!
Да… Крепких он себе подбирает соперников!
- А она что?
- Да говорю тебе - только ранний Ренессанс интересует ее.
- Да-а. Надо было, видимо, до Ренессанса брать.
- А ты на что? Разберись.
Поставил, считай, начальником участка.
Мы прошли Кожевенную слободу, свернули в Сыромятническую. В простое место Пека не поведет!
- И на руднике голова кругом, а тут еще эту проблему надо решать! Ну ты, в общем, прикинешь тут все.
Спецзадание! Мы прошли Сыромятническую слободу, свернули в Сыромятнический тупик. Только еще этого тупика нам не хватало!
- Явился! - радостно закричал хозяин, увидев Пеку.
Я почему-то представлял Кузьмина маленьким и надутым, а он был сутулый, веселый, с кустистой бородой. Дом был деревянный, старый - несколько неожиданный для большого человека.
- Он же ведь каторжник! И отец каторжник его! Думаешь - чего он сюда пришел? Ограбить кого-нибудь! - радостно сообщил Кузьмин, почему-то мне. - Инка, выходи!
И вышла она… Царевна!
Да-а. Теперь мою музу уже не Риммой зовут.
Пека бодрого тона не поддерживал, свесив косую прядь, играл желваками. Но и она, что меня безусловно порадовало, Пеку встретила значительно холоднее, чем ее отец. Мать ее была, оказывается, северянка, прожила недолго… Ну почему все не в те руки идет?! Кроме Пеки, тут еще и Ланской, блистательный наш теперь сокурсник. И Кузьмина, как я понял, правая рука. А Пека о нем: "Стоял у сортира!" У сортира, скорее всего, нам придется стоять… Ланской сочувственно мне кивнул. Но хозяин почему-то гадкого Пеку предпочитал.
- Так что, Инка, берегись! - ликовал папа.
- А с чего ты выдумал, что он ко мне? - холодно произнесла она. - Это у вас, кажется, дела?
Крепкая дочурка.
- Дела у нас, да! Он у нас такой - парень жох! Криво не насадит! - любовался хозяин неказистым, на мой взгляд, Пекой. Я испугался, что при словах "криво не насадит" она зардеется… но не дождался.
- Ну пойдем, - жадно сказал Кузьмин Пеке. - Намурлыкаться успеешь еще.
Но тот, похоже, мурлыкать и не думал.
- Момэнт! - Пека поднял костлявый палец, жест этот, как понял я, адресуя невесте.
- Гуня, развлекай гостя пока, - приказал хозяин Ланскому.
Да, судя по обращению - он совсем домашний у них.
- Пека, конечно, - усмехнувшись, Гуня сказал, - вам рассказывал свою версию моего появления тут?
Это "конечно" мне жутко не понравилось, мол, "о чем же вам еще говорить с Пекой, как не обо мне? И, конечно, Пека не из тех благородных людей, что умеют хранить сокровенное…" Нехорошо так оценивать моего соавтора!
- Не припоминаю, - сухо проговорил я. Но его высокомерие даже не заметило моего.
- Эти люди… - еще один неслабый тычок! - удивляются, почему мы не глушим их бормотуху и не заримся на их уборщиц? Им это кажется непонятным - и мы автоматически попадаем в разряд чужих. И наступает реакция отторжения. - Он вздохнул.
Вербует меня в сторонники!
"Но для тебя эта "реакция отторжения" неплохо прошла!" - враждебно подумал я.
- И в последнее время такое хамство чуть ли не пропагандируется официально!
И у него, видимо, наболело на душе. Раньше бы я с ним и согласился - но на конкретном этом примере согласиться не мог.
- Да я и сам не из дворян, - буркнул я.
Ланской понимающе усмехнулся - мол, не в титуле дело, мы с вами прекрасно понимаем, о чем речь.
Из открытого окна вдруг донесся гогот Пеки.
- Мне кажется, - тонко усмехнувшись, произнес Ланской, - Кузьмин сознательно его держит таким дикарем. Такой ему время от времени и бывает нужен.
Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?
- Этим людям, - второй уже раз термин такой, - нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим.
Такой тонкий и доверительный разговор - он был явно в этом уверен - должен был полностью очаровать меня… но я очаровался не полностью.
- Но если бы они не жили там, мы, - хотел грубо сказать "ты", но не решился, - не могли бы жить здесь.
- Полностью с вами согласен! - Он развел руками: мол, о чем тут спорить?
Она, однако, недолго терпела его "соло".
- Скажите, вы любите живопись? - жестко спросила она меня. Экзамен?
- Обожаю! - воскликнул я. - Особенно раннее Возрождение, Джотто!
На мою любимую тему вышла!
- Тогда давайте напишем об этом книгу. Геннадий, - довольно сухо назвала Ланского (хорошо хоть Гуней не обозвала!), - сказал, что вы замечательно пишете.
Быка за рога!
- Необходимые материалы, а также издание в лучшем издательстве я гарантирую… Вы в общежитии? Я вам позвоню.
Повод для встречи? Или - на самом деле? Сердце заколотилось. Вот как тут делаются дела! У Кузьмина с Пекой дела тоже, видать, шли неплохо - гогот в доме нарастал.
- А можно, мы с Пекой напишем? - пробормотал я. Соавтора не могу бросать!
Она резко поднялась.
- Что-то стало холодно! - произнесла и пошла в дом.
Навстречу, хохоча и обнимаясь, вышли друзья-горняки.
- Ну ты, Пека, липкий, как плевок! - восторженно говорил хозяин. - Будет тебе насос.
При слове "насос" лицо ее исказилось.
- Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей.
- Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали…
- Это ты уже говорил.
Мы в лучших наших нарядах валялись на истоптанном, мусорном берегу извилистой Яузы.
- Дед его кожемякой был…
- Но твои дети кожемяками не будут! - вдруг вырвалось у меня.
- Думаешь?
- Уверен. Зачем ты так долго про насосы там говорил?
- Так думал: после насосов - к ней.
- Надо было, видимо, в обратном порядке.
Да, тупик.
- А как тебе Гуня наш?
- Ну… - я старался быть осторожным, - знающий человек.
- Прям в ж…е лампочка! - Пека вспылил.
Вечером кто-то постучал. Пека, рванувшись, отворил дверку лбом.
Прекрасная комендантша!
- К телефону, - надменно проговорила она.
- Меня? - произнес Пека.
- Вас! - Длинным янтарным мундштуком она указала на меня.
Я энергично выполз. Поглядел на нее. Да-а, наряд… Похоже, звонок - лишь повод. Судя по тому, как она, играя ногами и изредка оборачиваясь, шла по коридору, так и было оно! Хотя и звонок, конечно, имелся: как часто бывает в жизни - все качается, еще не зная, куда упасть. Наполовину уже войдя к себе, лаская рукой ручку двери, она смотрела на меня… Тупой? Да, пожалуй. Не успеваем тут. Строить сюжет сценария из жизни в этой общаге ни к чему.
- А где телефон-то? - тупо произнес я. Глянув на меня, она презрительно ткнула мундштуком в сторону тумбочки у проходной. Вот так вот! Надеюсь, этот звонок - спасительный. Хотя нельзя вешать столь большие надежды на случайные звонки.
- Алло! - на всякий случай радостно сказал я, схватив трубку.
- Ты куда ж запропал?
Мама! Благородно я не свернул в сторону!
- Еле тебя нашла.
Все время экзаменов, до последнего дня, жил я у них, в двухэтажном кирпичном флигеле, в глухом, заросшем полынью московском дворе. Там и бабушка жила, и тетя. Теперь и мама с моей сестрой и мужем ее, внучку холит. А я вот повелся за Пекой и все забыл.
- Ты хотя бы вещи забрал, а то я волнуюсь, что с тобой?
Все мои вещи - … да клещи. Да, крепко Пека уже въелся в меня!
- Куда опять пропал? Не слышу тебя.
- Мама, у меня все о΄кей! Поступил! И сразу - дела. Но заскочу обязательно. И вещи, конечно, возьму.
"Все мои вещи…"
- Тьфу! Это я не тебе. Договорились, зайду.