Решив, правда на самом примитивном уровне, продовольственный вопрос (лишь с большой голодухи можно такое есть!), Пека расширил свою деятельность: выгодно доставал стройматериалы, потом еще более блистательно обменивал их… Квартира моя стала походить на брошенную стройку. Впрочем, все тут жили в подобном пейзаже и интерьере. Другого вроде бы и не существовало. Какой Эрмитаж? Какой Невский? Сюда смотри! Пека, кстати, тоже ни разу не выразил желания съездить в центр - эта вселенная вполне его устраивала. Состояние вечно незаконченного строительства, видимо, устраивало тут всех.
- Нашел бак-фанеру дешевую! - Пека с грохотом заносил стройматериал. - У нас она втрое стоит, - пояснял понимающему человеку - моей жене.
- И что? На ней, что ли, полетим? - поинтересовался я.
- Куда?
Так. Уже "куда"? Навечно мы здесь, что ли, поселились? Слово "полетим" он принял как-то неодобрительно. Видимо, жизнь тут, где баснословно дешево стоит бак-фанера, вполне устраивала его. Кроме того, у него были и другие неоспоримые признаки, доказывающие, что здесь - рай. В резерве у меня была главная фраза: "Ведь мы с тобой сценарий о рабочем классе обещали писать". Но я берег ее на последнее. Боялся, что он аннулирует ее уже привычно: "А тут что - не рабочий класс?"
На большом экране эти герои представлялись с трудом. Да, они строили тут дома. Но какие? Однажды один из таких строителей, друг, естественно, Пеки (может быть, даже Серега Большой), задремал в уборной. Я долго дергал дверь - никакого ответа. Сама дверь-то как раз слишком отзывалась на мои рывки, мягко прогибалась пузырем вслед за ручкой. Из чего же она сделана была? Из той самой знаменитой бак-фанеры, что так прочно удерживает здесь моего друга? Отчаянный рывок - и в моей дрожащей руке вместе с ручкой лист этой самой фанеры, фасад, так сказать, туалетной двери. Коробка двери оказалась наполненной мягким картоном, сложенным гармошкой, далее - еще один столь же зыбкий фанерный лист. И это все? Это дверь, защищающая место уединения, единственное место, где человек может побыть сам с собой? Я оглянулся. Похоже, что и входная дверь, призванная защищать мое жилье, сделана так же. Я призвал Пеку, оторвав его от раннего застолья. Сколько народу он, однако, вместил на столь крохотной кухне - и с каждым его связывали какие-то бурные дела.
- Погляди! - сурово сказал я Пеке, поставив его перед распотрошенной дверью. Строго говоря - не он ее устанавливал. Так что зря я вешаю на него. Усопшая совесть что-то вякнула. Но он и это взял на себя!
- Да, это не бак-фанера, - сурово произнес он. - Я ж говорил, что в сто шестом проекте ставят труху! Михалыч, гляди!
Победа над лысым Михалычем казалась ему важнее моей беды.
- Ну ставим. В виде исключения, - горделиво сказал Михалыч. Всю жизнь мне везло на такие исключения. И они опять направились на кухню.
- Мне-то что делать? - вырвалось у меня.
Михалыч с досадой обернулся. Видимо, они были близки к решению какой-то глобальной проблемы, и тут возник я со своей ерундой.
- Вот, - Михалыч нетерпеливо ткнул в окно, - здесь нулевка идет - тридцать седьмой проект будет. Поговори там с ребятами - что за двери у них.
И снова нырнул в пучины какого-то спора с Пекой, темы которого я понять не смог. Я побрел на кухню - рассчитывать можно было только на них. Наконец и меня заметили.
- О, пришел! - насмешливо произнес Михалыч. Все с усмешкой разглядывали меня. - У него склад через дорогу, а он грустит!
Все заржали. И Пека, друг. Я повернулся и вышел. Склад через дорогу - для них это рай! "Ку-клу-склад", - мрачно пошутил сам с собой.
С реализацией добычи тут не спешили - конечный результат их, похоже, не интересовал, а лишь сам процесс наслаждения. В склад как раз превращался мой дом. Вдруг, как по взмаху волшебника, весь заполнился мягкой игрушкой - розовых, голубых тонов. Когда я смотрел на всех этих слоников и чебурашек, у меня текли слезы: впал, видимо, в обычную воровскую сентиментальность. Полная деградация! И главное, кто конечный потребитель продукта? Я! Все, видимо, мне и достанется! В слове "достанется" все ясней проступал мрачный смысл.
Ночью вдруг Пека меня тряс.
- Вставай! - произнес жарким шепотом.
- Зачем? - так же шепотом спросил я.
- Тебя, - показал в темное окно, - за сараем коровья нога ждет!
Фильм ужасов!
Надеюсь, это был сон? Утром поплелся на кухню.
- Вагон золота откатили! - с набитым ртом бодро сообщал Пека жене, и эта дура радостно всплескивала руками.
- Ну, как-то это… неблагородно, - пробормотал я. С бляшками было благороднее.
- А не платить людям зарплату по десять месяцев - благородно?! - Пека надо мной как коршун воспарил! Буквально - народный защитник Стенька Разин. Но тот, мне помнится, плохо кончил. Так же, как и сподвижники его. Пека, впрочем, и в тюрьме не пропадет. А вот я… Быть арестованным со странной формулировкой "за связь с народом"?
- Я пошел… по делу, - сообщил я.
- Ну наконец-то! - Пека сыронизировал.
В чем раскается!
"Ленфильм" в те годы был одним из самых привлекательных в городе мест. Пока шел коридорами, видел на стенах кадры лучших наших фильмов, созданных здесь: "Юность Максима", "Чапаев", "Петр Первый". А вот и буфет. Какие лица, разговоры! Что за мысли витают в седых локонах трубочного дыма, пронзенного солнцем! В безликой мути застоя, когда зачем-то закрыли все наши лучшие заведения, буфет "Ленфильма" блистал. Жизнь осталась лишь здесь. И я вовремя это понял, притулился тут. Отнюдь не все эти красавцы и красавицы, разглагольствующие за бутылкой "сухаго", были режиссеры и сценаристы, хотя были и они. Главное, тут сохранялся культурный слой, что-то отсеивалось ветром, что-то откладывалось навеки. Где тут мои верные кунаки, соратники дум и планов дерзновенных? Вот же они! Из-за столика в дальнем углу, тонущего в дыму и уставленного бутылками, вдохновенно махали… но достаточно я посидел среди болтунов. Теперь я вгиковец, профессионал!
"Фас!" - скомандовал я сам себе. В кафе заглянул Александр Самойлович Журавский - седая грива, замшевый пиджак. Либеральный заместитель страшного главного редактора - такие расклады практиковались тогда во многих учреждениях культуры. Главный редактор, обкомовский крепыш, бушевал, рубил с плеча. "Что возьмешь с бывшего кавалериста?" - с усталой мудрой улыбкой говорил Самойлыч. Он был наш! И делал, что мог. В основном, ясное дело, соболезновал. Благоволил и ко мне, хотя я ничего еще толком не создал, но он, видимо, чувствовал потенциал… и если в кафе не было никого из мэтров, подсаживался ко мне, и мы проникновенно беседовали с ним о Кафке или Прусте. Пруст - вот настоящая его была страсть! "Жали руки до хруста и дарили им Пруста", - как написал я в одном из сочинений тех лет. Беседа со столь понимающим человеком была, однако, как правило, недолга.
- Ну что ж, мне пора к моим баранам, - с грустью говорил он, глянув на часы. Баранами (все понимали эту тонкую аллегорию) величал он главного редактора да и директора заодно (прежде тот цирком командовал). В те годы считалось, что интеллигенция - прослойка, и Журавский этот тезис наглядно осуществлял.
И сейчас он, пытливо щурясь под большими роговыми очками, озирал зал. Мэтров в этот ранний час в кафе не было - и, широко улыбаясь, он направился ко мне. Опрометчиво. Теперь он так просто от меня не уйдет. Теперь я сам баран.
Выслушав мое бурное объяснение, Журавский тяжко вздохнул: пришел в кафе расслабиться, отдохнуть от тех ужасов, что ждали его в кабинете, - и напоролся. И на кого! "И ты, Брут!" - говорил его усталый интеллигентный взгляд.
- Но вы, наверное, знаете, - с горькой иронией произнес он, - что в настоящий момент по рабочей теме меня интересует (в слове "интересует" горечь насмешки сгустилась особенно) лишь одно: семь в пять - семилетка в пять лет.
- Нарисуем! - бодро произнес я.
- Тогда идем, - обреченно вздохнул Самойлыч.
В прихожей меня встретила грустная жена.
- Я сегодня в Петергофе была. Может, возьмем Настю от бабки? Плачет, грустит…
- Чуть позже, - бодро сообщил я. Вошел. О, гость на диване развалился.
- Летим к тебе!
- На какие шиши?
- Утвердили заявку.
Теперь мы на его территории будем воевать.
- Ну хорошо, - вздохнул Пека. Видно, с таким сказочным местом не хотелось расставаться. - Может, правда пора.
Не может, а точно!
- А то я тут уже Раду видал, - Пека вздохнул.
- Раду? Как? Откуда?
- Да под окнами тут ходила. В саване, с косой.
Белая горячка? Или реальность? Тогда действительно - пора!
- Ну, с Пекой я тебя отпускаю! - радостно воскликнула моя молодая жена.
В Пьяногорск мы летели через Москву, но Пека сначала отказывался "душу рвать" - в смысле посещать свою бывшую невесту. Я настоял.
- Ну и куда вы претесь? - сурово встретила нас Инна. - Я поговорю с папой, и вы отлично сможете работать над сценарием здесь. Материалом он вас завалит. Да и я по его просьбе писала историю рудников Пьяногорска - вышла брошюра. Вот она.
- Если так любишь свою специальность, - повернулась наконец и к Пеке, - Гуня в министерство возьмет тебя.
А меня?
- Ежов теперь ходит к нам. Пристроит ваш сценарий. Уверена, ты напишешь и тут! - полыхнула взглядом в меня.
Да-а, сильный тормоз.
- Ну что? - вышел из кабинета радостный Кузьмин, влюбленно глядя на Пеку. - Собрался в полет? Разговор есть.
Они уединились за дверью.
Вышел Пека, неожиданно мрачный. Видно, вместо насосов и шнеков что-то другое получил.
- Опять тут плясать заставляют!
- Ну что, не летим? - кинулся я к нему.
- Не-ме-дленно! - процедил он и двинул к калитке.
Предотлетная московская пьянка как-то мрачно прошла. Может, Пека молчал о том, о чем и я? После подключились "местные" (Пека везде их находит), и я, смело с ними общаясь, получил в глаз.
Самолет, весь дребезжа, оторвался - и стало тихо. Лебедь взлетел!
Глава 3. Подземный Чкалов
Черные пространства далеко внизу под крылом, зловещие факелы у бездны на дне кидают подвижные тени, какие-то блестящие кляксы (озера?) - и вновь часы тьмы. Я с ужасом вглядывался в нее, припав к иллюминатору, - хоть что-то наконец появится там? "Почему, почему, - тревожные мысли, - они живут тут, в этой тьме, когда на земле сияют, как алмазы, Москва и Петербург?! Да потому они и живут тут, чтобы ты мог жить там!" Ответ неприятный.
И вдруг в бездонной тьме, сначала еле угадываясь, стал проступать темно-лиловый желвак, постепенно становясь лилово-багровым, как мой синяк под глазом. Я захохотал.
Потом "желвак" прорвался - и брызнул желтым. Стюардесса красивым, хоть и дрожащим голосом произнесла:
- Самолет входит в зону турбулентности…
Красивое слово!
- Пристегните ремни.
Не обманула стюардесса - трясло так, что клацали зубы!
- Тур-бу-лентность не за-казывали, - проклацал я.
Пека злобно глянул на меня. Видимо, уже начал переживать за свою малую родину. Неужто она распространяется и на небеса? Мы летели уже над его территорией, и теперь он каждое замечание как оскорбление принимал.
Снижались. Коричневые сморщенные холмы, такие же сморщенные - от ветра? - извилистые серпантины воды. Серебристые "консервные банки" нефтехранилищ стремительно увеличивались…
Запрыгали! Приземлились! Тишина. Откинулись обессилено. Да-а.
Первыми в самолет гостеприимно вошли пограничники с собакой, выпускали, проверяя командировки и паспорта. Мол, "ласкаво просимо", но враг не пройдет!
"Почему аэропорт такой маленький?" Этого я, естественно, вслух не сказал. Счастье душило! К схеме местных рейсов подошел. Жадно вдыхал названия - Чиринда, Кутуй, Учами, Байкит, Уяр, Чуня, Муграй, Верхнеибанск, Большая Мурга! Вдохновлял также и список изделий, запрещенных к проносу на борт: спички взрывника, петарды железнодорожные, фурфуроловая кислота! Будем прирастать Сибирью и фурфуроловой кислотой!
Через поле прошли к вислоухому вертолету, вскарабкались по гремучей лесенке внутрь. Вопрос "куда летим?" не прозвучал, естественно. Видимо, куда надо летим. И керосином пахнет, как надо? А уж трясет так, что прежней турбулентности не чета!
Под нами изгибался дугой бурый берег, и чуть светлее, но тоже бурый залив, и такого же цвета баржи у берегов. Светло… но как-то тускло.
Баржи у берега приближались. Но сели, к счастью, не на них. Стадо вертолетов. За ними - большое здание. Шикарное для здешних пустынных мест.
- Ты не тут живешь? - я попробовал голос. Глухо звучал - уши заложены.
- Это больница, - гулко глотая слюни, Пека пояснил. Тоже полетом подавлен был - пока не разговорился. - Может, тебе надо туда? - кивнул уже нагло.
В больницу я бы, вообще-то, прилег!
Домов величаво мало. Шли в серой мгле. Утро? Вечер? То ихний день.
Пятиэтажки у сопок разбросаны… У нас в Купчине хоть улицы есть. Яркий свет ослепил лишь в его комнате, в блочном доме… таком же, кстати, как мой. "Далеко уехали!"
- Вот хоромы мои, - не без самодовольства обвел рукой комнату. Кроме него, похоже, хоромы эти считали своими еще трое - всего коек четыре. Понял немой вопрос. - Все в отпуске еще. Не волнуйся.
За меня или за них? На время их отпуска меня пригласил? А Инну на сколько?
- И это все, что тут есть? - вырвалось у меня.
- Ну почему? Там, наверху, семейное общежитие.
Не тщеславным ли намерением переселиться туда и вызвано его сватовство?
- Ложись вот сюда. Смело, - не совсем уверенно указал он.
Насчет смелости не понравилось мне. И тут смелость понадобится? Известно, чем она заканчивается, - потрогал глаз.
- Журов, механик морпорта, - обозначил он койку. Видимо, наименее опасен. Этим его гостеприимство и кончилось.
- У нас тут сейчас так. Утро-вечер не различаются.
То есть ужин так же отсутствует, как и завтрак. Я шумно сглотнул слюну - и уши откупорились: даже шорохи слыхать.
- Все. Давай рассказывай!
- Так час ночи.
- А разница есть?
- Там, за сопками, долина. Россию напоминает - единственное такое место. Даже деревья растут. Почему, непонятно. Потому даже рубленые избы стоят. Село Троицкое… Как раз на Троицу казаки доскакали сюда.
"Да-а…" - я глядел на унылый пейзаж. Возможно, казаки погорячились.
- Нет, ну тут-то, на Пьяной Горе, так ничего и не было никогда, - оправдался Пека.
Видимо, и не будет. Только эти дома.
- Главное - гора. Говорил уже - замечать стали, что от Пьяной голова кругом идет. Поэтому так и назвали ее. Сперва думали: шаманство. Шаманов тут полно. После ученые выяснили - разлом земной коры: вся магма из центра земли прорвалась, со всем содержимым. Ну, уран. Золото. Железо. Алмазы. Богатства, в общем, хоть ж…й ешь!
Это вычеркиваем.
- Но первым дед мой начал копать…
По прежней версии Пека сам ногтями все это богатство отрыл. Эпос меняется.
- Прадеда хоронил. Заложил пороху дюже. Иначе землю тут не поднять. Тот богатырь был - в дверь не влезал. Рвануло как следует. Дед подходит, смотрит - металл!
- Так. И что? - Я навострил ручку.
- Все! Бл…ей с Америки выписывал! Негритянок! А потом национализация, ху…зация! Все отдай.
- А сейчас работа продолжается! - я бодро сказал. Не оборвать бы ниточку.
- А куда, на хер, денешься? Роем. Пьяницу от вина не отучишь! Сперва выстроили тут Шанхай.
- Здесь?
- Ну, всякие хижины самодельные. Из жести, фанеры. В нашем климате - самое то! На дверь набивали рваные ватники, галоши - как-то утеплить. Надо было в секунду проскользнуть: дверь откроешь - оттуда пар. И ругань. И что-нибудь тяжелое летит в тебя: "Не студи, сволочь!" Жили за занавеской. И тут же детей делали - и не столько, сколько сейчас. Вон бараки еще остались.
- Вижу.
- Ну, в бараках исключительно интеллигенция жила. Как лагерь ликвидировали - руководящий состав вселили. Начальник шахты, главный инженер. Их сын был мой кореш - так я туда к ним на цыпочках входил.
- Чей сын? - Я устало отложил перо. Не успевал за потоком информации.
- А. Главный инженер женщина была. Из дворян. Чисто, красиво, помню, у них.
Это в бараке-то?
- Ну а потом пошли эти уеб…ща, хрущевки. Что здесь, что в Сочи - один проект. Как-то не учитывалось, что климат здесь несколько другой. Да и привыкли все же жить на земле. Так что первое время в ванной свиней держали, кур. Окна не открывали, естественно. Так что аромат соответствующий был! Тем более ни ванна, ни туалет не работали - канализацию поверху не проведешь, а мерзлоту долбить трудно. Тоже недоучли. Так что делали туалет во дворе, на двадцать дырок. А как их? Мерзлоту только ртуть прожигает - выносили с работы. Вечером сидят все рядами, обсуждают политику, производство - где еще? Простые называли это "очковая змея", а интеллигенты - "ветер-клозет". За зиму такие монбланы вырастали! Летом таяли. На самосвалах их вывозили. Так что запах себе представь! Но в кино, вроде, запах не передается? - озаботился он.
Ну, пока мы создадим этот фильм - научатся.
- А родители через все это прошли. И я захватил. Шутка была: квартира со всеми удобствами, но удобства во дворе. А чукчи наоборот - жили рядом в чумах, а квартиры использовали как сортир. Так протекало наше счастливое детство. И ничего! Нормально казалось. Никакого уныния. Набегаешься - довольный приходишь. Теперь-то лафа! Провели канализацию, отопление.
Так что запах, возможно, в фильме и не понадобится.
- Вон трубы стоят - серебристые, на опорах. Тут только так. Иначе летом, когда мерзлота поплывет, перекорежит их… А в бараках только освобожденные уже жили - спокойно, сдержанно. Здесь нарываться им ни к чему. Одеты все были хорошо. Ждали навигации - и с ней исчезали, хотя разрешения на цээрэс, центральные районы Союза, не было ни у кого. Разбирались между собой тихо: каждой весной пять-шесть "подснежников" находили со следами насильственной смерти. Снабжение отличное! Компоты китайские "Великая стена". Кофе из Индии "Бон-бон". Картофель из Голландии, в таких красных сетках красивых. Лишь дай металл! Умыться не хочешь?
Часов семь уже как здесь - и впервые такая свежая мысль.
- С чего бы это?
- Так утро уже.
По пейзажу не скажешь. Довел до сортира - к счастью, не во дворе, всего лишь в конце коридора. Тут же телефон висит! Не верится, что дозвониться отсюда можно, с края земли!.. Умываться-то я не шибко люблю… тем более в трудных условиях. После меня Пека пошел. Долго фыркал, сопел с какими-то длинными паузами. Я даже встревожился - что там с ним?
Вернулся, вафельное полотенце к лицу прижав, с красными пятнами.
- Ты чего?
- Нормалек, - глухо через полотенце произнес.
- Кровь из носа?
- Вдруг из горла пошла… Давно не было.
Съездил, называется, в отпуск!
- С овощами тут перебои… были. Так цинга пошла, - глухо из-под полотенца пояснил. - Ну, витаминов нет. Зубы в кармане носил. Сам еле ползал. Мне говорят: "У чукчей копальки поешь. Единственное спасение"… Не каждому это понравится. Дохлую нерпу рубят, в землю закапывают, бродит там, в смысле - разлагается. Вроде силоса. Ну, выкапывают ее через определенное время и едят…
Вот это, по-моему, зря.