Минувшая среда превратилась в кошмар, - захлебывалась одна из заметок, - прихожане с ужасом узнали, что правящий архиерей епархии содомит и пьяница! Своих порочных пристрастий Сергий даже и скрывать не пытается - всем известно, что под рясой он носит женские лосины!
Отец Артемий хотел сказать вслух, что владыка совсем недавно перенес тромбофлебит и врач прописал ему носить лечебное белье - в епархии об этом знали многие. Хотел сказать, но не сказал: газеты не смогли бы его услышать.
Прихожанка Вознесенского Храма Ирина Витальевна Чужегулова мучительно подбирает слова. Она понимает, что говорить о ближнем дурное - в православии грех, но и молчать у Ирины Витальевны сил больше нет: "В 1994 году началось возвращение церквям реликвий. Музеи отдавали облачения, чаши, иконы. В наш Храм передали старинные дьяконовские стихари. В первый же свой приезд владыка Сергий обратил внимание на эти стихари и увез их с собой".
Ирине Витальевне вторят другие прихожанки: "В каждый свой приезд иерарх что-нибудь прихватывал. То икону в серебряном окладе, то еще что-нибудь. Бывало даже так: посадит своего человека в церковную кассу и все, буквально все, что выручено от продажи свечей и от молебнов, забирает с собой. Мы уж даже старались от него более ценные вещи прятать".
Мирянки еще долго рассказывают о том, какой данью обложил храмы епископ, какие деньги он берет за свое участие в службе. "Как за концерт!"
В доме епископа, что рядом с храмом, царит немыслимая роскошь. Драгоценные камни лежат на полках, будто обычные самоцветы, и даже ножки кресел сделаны из чистого золота.
Так отозвался на события "Вечерний Николаевск", а "Николаевский вестник" пожертвовал горячей теме целый разворот. Верстка изобиловала снимками епископа - анфас, в профиль, на фоне соборного дома, рядом с Патриархом… Текст мягко обтекал фотографии:
Группа местных священников сделала заявление: вот уже три года ими правит епископ-гомосексуалист.
"Наш епископ - педераст!" - с такими плакатами стояли у одной из церквей Нижнего Березовска разъяренные верующие…
Сергий появился в Николаевске пять лет назад и поначалу всем понравился. Но потом начались странности. Напиваясь до бесчувствия, Сергий бил священников… В трапезных высшие областные чины пили с владыкой водку и орали мирские песни.
Но хуже всего было с его сексуальными наклонностями.
Наша газета решила опубликовать одно из свидетельств, доказывающих страшную вину епископа.
Нижайший рапорт
Ваше святейшество! Милостивый Архипастырь и Отец!
Смиренно припадаю к стопам Вашего Святейшества и спешу сообщить Вам о тех скорбях, что постигли нашу обитель, ибо нет более мочи терпеть все беззакония Правящего Епископа Сергия, которые продолжаются вот уже пять лет.
В сентябре прошлого года в наш монастырь прибыл Епископ Сергий, но был он в нетрезвом состоянии и с гостем. Я сразу же поднялся в архиерейские покои за благословением к Его Преосвященству, но, зайдя в покои, увидел Владыку в трусах, и рядом с ним стоял священник Борис. Увидев меня, о. Борис сразу же ушел из кельи. Владыка был выпивши, и я помогал ему раздеваться, укладывая его в кровать. Он же сказал мне: "Николай, мне очень нравится твой брат, пусть он меня полюбит, и я буду его женой!" Потом он сказал: "Приведи ко мне какого-нибудь монаха, и пусть он трахнет меня в зад!"…
Мне пришлось долго убеждать Владыку, что все насельники обители ушли на полуночницу. Тогда он стал приставать ко мне, и мне с большим трудом удалось от него вырваться. Тогда с Владыкою случилась истерика - он завопил во весь голос покаянные слова, и слезы текли из глаз его…
Наутро он снова начал уговаривать меня, чтоб я свел его с моим братом, священником Борисом: "Николай, я очень люблю твоего брата, ты красивый, но он красивее тебя. Уговори его полюбить меня, и я переведу его в Николаевск, дам ему набедренник и камилавку…"
Ваше Святейшество! Святейший Владыка!
Все, что я изложил в данном рапорте, свидетельствую своей священнической совестью перед Святым Евангелием и Честным Животворящим Крестом Господним и готов дать ответ за каждое слово на суде Христовом.
Нижайший послушник Вашего Святейшества, наместник Верхнегорского монастыря
игумен Николай".
За цитатой следовали пространные журналистские рассуждения - автор припоминал подобные случаи в других епархиях, ссылался на богатую историю церковного гомосексуализма и всячески демонстрировал свою подкованность. Эпиграф у статьи был такой: Мужеложники не наследуют Царства Божьего, а заканчивался материал на самых высоких частотах:
Русская Православная Церковь не имеет права похоронить в своих недрах эту жуткую историю - от имени всех честных людей мы требуем справедливости и церковного суда! Епископ-содомит должен быть наказан!
Под статьей стояла подпись - Вера Афанасьева.
Еще до рукоположения Артем убедился в том, как сильно церковь напоминает собой армию: здесь есть знаки различия и знаки отличия - набедренники и камилавки вместо орденов и медалей. Здесь та же дисциплина, и то же небрежение личными вкусами и желаниями, и скромность в пище, и строгий ритуал в одежде. Солдатам пеняют за грязные подворотнички - священнику может быть высказано за неудовлетворительную чистоту подризника. Военным предписаны фуражка и ремень, священник должен быть препоясан. Наконец, что в армии, что в церкви прибывших ожидает жизнь за рамками лирики, и коллег женского пола не будет ни у священников, ни у военных. Да и само слово, значащее принадлежность к армии или церкви, не "работа", а "служба". Господу или государству, но в обоих случаях - высоким материям, а не просто за кусок хлеба.
Разница тоже имеется: за военными, особенно последним временем, признают право пренебрегать честным служением, но от священнослужителей ожидают исключительной праведности и чистоты помыслов. Ошибок духовным лицам не прощают.
Артем далеко не сразу осознал, что среди священников тоже встречаются люди с низким моральным порогом. И в старом просоветском духовенстве, и после него нередки случаи, когда в церковь приходят не служить, а деньги зарабатывать…
Цветущий миф о несметных доходах батюшек - родом из прошлого, и хотя "несметные" - это, конечно, сильно сказано, все равно священники не бедствовали, стабильно прокармливаясь собственным приходом. Перемены нового времени закружили в диком танце не только мирян, но и клириков.
Раньше на всю николаевскую епархию было двадцать храмов, верующие съезжались к ним с далеких и близких окрестностей, а теперь, уже при Артеме, счет зашкалил за вторую сотню. Священникам старой закалки такой поворот был не по сердцу: работы стало больше, доходов меньше, исключительность вообще исчезла. Тут еще и нового владыку прислали, молодого, с плохим характером, с замашками перфекциониста - Артем знал, что многие точат зуб на епископа Сергия. Именно с его появлением началась такая жизнь, больше напоминавшая служение, чем синекуру.
Владыка Сергий едва ли не с первых дней на кафедре принялся перекраивать оставленное наследство: совался с проверкой едва не в каждый приход, требовал отчетности, жестоко наказывал за воровство: кому ж такое понравится? Впрочем, нравилось не нравилось, но вслух почти никто не роптал, только ворчали за глаза. Внешне все было безупречно, с соблюдением строгой субординации, которая исключала прямую конфронтацию или демонстративное неподчинение (вот и еще одна общая с армией черточка). Стиль общения епископа и клириков не менялся: строгость одной стороны, покорность другой и множество недоговоренных обид за кадром.
…Темноту за окном словно разбавили молоком, и выглядела она не такой безнадежно-густой, как раньше. Унылая ноябрьская ночь быстро перерождалась в унылое ноябрьское утро. Артем держал смятую газету в руках и думал, что только строгая субординация мешает позвонить епископу прямо сейчас. Хотя владыка однажды обмолвился, что в серьезных случаях можно звонить ему в любое время дня и года: "Я редко сплю больше трех часов за ночь"… Сейчас вообще, наверное, не спит.
Клевета клевет и навет наветов, но не получится, упрямо думал Артем, никто не поверит в такую мерзость. Сам он морщился от каждой строчки, хотя привык с малолетства верить написанному: его любимые книги почти всегда говорили правду.
Вере показалось, что Артем внимательно изучает заснеженный индустриальный ландшафт, но в самом деле он его не видел, ему нужна была всего лишь подпорка для невидящего взгляда. В такие минуты глаза любого человека смотрят в собственную душу.
- Темушка, ты уже уходишь? - ласково спросила Вера. Заметила пачку распухших газет и вздохнула, как перед прыжком в воду: - Я не знала, как тебе сказать…
- Вера, как ты могла? Клевета, ложь, мерзость, все только чтобы опорочить владыку…
- Это для тебя он владыка! - выкрикнула Вера. - А для нормальных людей преступник! Ты ничего не знаешь, тут весь город на ушах стоял. Подожди, вот скоро комиссия из Москвы приедет, будет разбираться с вашим Сергием.
- Владыкой Сергием, - машинально поправил Артем.
- Ой-ё-ёй, - издевательски запричитала Вера, - подумаешь, владыка морской! Пед он и есть пед!
- Вера, поверь мне, пожалуйста, а не своим информаторам! Ты ведь мое дитя под сердцем носишь, уж прости за высокий стиль! Ради меня откажись от своих слов, дай опровержение!
- А с фактами что будем делать? Они, знаешь ли, говорящие… Мальчик, который давал показания - Саша Гавриленко, ты читал? - чистая душа, а твой Сергий его… Я даже говорить об этом не могу!
- Я не верю, - сказал Артем. - Я не могу поверить в этот бред, понимаешь? Если бы что… Я бы знал, и другие знали бы. Он же весь на виду, как… как комната с незашторенными окнами… Не верю!
- Не хочешь - не верь! - окрысилась Вера. - У тебя вся жизнь: верю - не верю. Станиславский!
Не повезло Вере с мужем, всегда ему требовалось больше, чем с лихвой хватало остальным. Артем стремился к подлинной вере и обходиться тем же самым словом с прописной буквой вначале не мог. Или не хотел, что по большому счету одно и то же. Вера горько усмехнулась, вспомнив любимую шутку своего брата: "Счет всегда бывает только один - гамбургский!" Смешно.
Кто же знал, что жизнь так быстро повернется спиной и, как ни бегай, ни заглядывай ей в лицо, ничего не увидишь. Подставив ладонь под неистовствующий кран, Вера старалась сосредоточиться на маленьком мягком водопаде, от которого немела кожа, а в это время в комнате Артем взялся руками за виски, которые просверливала боль - тягучая и длинная, как копье африканца. Верины слова молоточками стучали по голове, хотя сама она давно закрылась в ванной и включила до отказа воду.
Глава 13. Окончательное изгнание из рая
Мне было жаль престарелую чашку с отбитой ручкой. Может быть, она испытывала фантомные боли, как человек, лишившийся руки?
Сашенька застыла у окна, и странно, что после услышанного я думала о чашкиной беде.
- Ты ни о чем не хочешь спросить?
Голос резкий и слишком громкий для ночи. И я действительно не хотела ее спрашивать. Я только сказала: похоже на дешевый латинский сериал, страстные клише которых оккупировали все телеканалы.
Тогда сестра принялась рассказывать - без всякого понуждения. Разглядывая фарфоровую подругу по несчастью, я покорно слушала Сашенькины откровения и одновременно с этим вспоминала наше детство. Воспоминания стали декорациями к словам сестры, и я прикрывалась ими как щитом.
…Сашенька невзлюбила Кабановича с самого начала, и Кабановича это ужасно задевало, поскольку он, напротив, взлюбил ее с того же самого начала…
…Мы с Сашенькой набираем в горсточки чернильные ягоды паслена. Вязкий паслен нам не нравится, но он растет прямо под стенами бабушкиного дома и должен быть собран…
…Кабанович будил ее на рассвете телефонным шепотом, когда я еще спала, и страстно желал спокойной ночи, пока я была в ванной…
…Сашенька лежит в веревочном гамаке, похожем на большущую авоську. Гамак распят между двумя старыми яблонями, и загорелые ноги сестры оказываются выше головы. Длинные узкие ступни с маленькими пальчиками, после хождения босиком ставшими золотисто-смуглыми, как крохотные картофелинки…
…Она уступила ему случайно, почти против воли. Я уехала с мамой на рынок, помнится ли мне этот день? Кабанович пришел без звонка, и Сашенька открыла ему двери. Дальше - черные квадраты, временные выпадения, долгие многоточия…
…Сашенька сидит на заборе, свесив ноги поверх горячих досок, и дразнит мальчика Вовку из соседнего дома. Когда Вовка пытается огреть ее вицей, я выбегаю из калитки, а противник улепетывает в родной огород. Один мальчик против двух девочек всегда в проигрыше…
…Тогда у Сашеньки вовсю полыхал роман с Лапочкиным, и, конечно, по сравнению с Алешей Кабанович теряет даже те немногие достоинства, которые у него имеются. Впрочем, этими достоинствами он обязан низкому уровню развития: Кабанович проделал минимальный путь от животного к человеку, что и позволило ему сохранить в себе примитивные инстинкты…
…Дядя Миша везет нас на озеро. Я - его любимица, он всегда приносит мне разные подарочки, тогда как Сашеньке достаются одни только шоколадки, растопленные жарой в мерзкую замазку. В тот день он подарил мне прозрачно-багровые гранатовые бусы, вынул их из кармана куртки: гранатики облеплены соринками и табачными крошками. Сашенька сидит рядом, на заднем сиденье "Жигулей", и с деланным интересом разглядывает степные тюльпаны, мелькающие за окном красными быстрыми пятнами. Я чувствую приятную взрослую тяжесть бус на шее и вижу над подшейником водительского кресла загорелую шею дяди Миши, изрезанную белыми полосками морщин. В обзорном зеркале смеются темные хитрые глаза: такие в семье только у нас с дядькой…
…Самое обидное, продолжает Сашенька, что и случилось это всего один раз. Наивный, невинный Лапочкин в те самые дни предложил ей общее будущее, и сестра согласилась, еще не зная, что беременна…
…Ранние часы завтрака: застекленная веранда, старательный птичий хор, свежие булочки, которыми пропах весь дом, До последней дощечки - и даже в торжественно-церковных комнатах бабушки Тани пахнет горячей сдобой. В чашках, под пеной кружевных пузырьков - молоко от соседской коровы, в крошечных тарелочках, которые бабушка зовет ризетками, гладкие, как стекло, вишни. Масло плачет под ножом, по Сашенькиному лицу бегут солнечные полосы…
…Сначала сестра хотела сделать аборт, даже записалась на мини, но врач стала отговаривать: "Отрицательный резус, девушка, не рискуйте, а то родите урода в другой раз…"
…В городке темнеет рано и быстро, будто маленький художник, впервые в жизни рисующий красками, добрался до черного цвета и наглухо измазал им все небеса. Дед закрывает ставни, и в комнатах включают теплый желтый свет. Я сижу с книгой в кресле, а Сашенька рисует за столом: одни и те же принцессы с вытянутыми, некрасивыми лицами и еще лошади. Лошади у нее получались похожими на принцесс…
…После свадьбы, когда я была в дур… то есть в санатории, Сашеньку стало рвать по утрам - выполаскивало до самого нутра, и ей даже казалось, что она может выблевать собственное сердце. Алеша радовался как безумный…
…Откуда знать Сашеньке, что представляет собой радость безумных? Правильнее было бы спросить об этом у меня.
Сашенька смотрела на меня бледная и припухшая, словно облако.
- Почему ты думаешь, что это ребенок Кабановича? - Я выдавила из себя этот вопрос, как выдавливают остатки зубной пасты из тюбика.
Сашенька вскинула голову: она знает, и точка.
За окном медленно просыпалось утро - такое же, как я, прибитое, серое, кислое. Оставалось выяснить у сестры всего одну вещь:
- Зачем ты мне это рассказала?
На границе ночи и утра в городе гаснут фонари - резко, в секунду, будто хозяйственный великан прижал гигантский выключатель. Сильное зрелище не зацепило ни меня, ни сестру, хотя мы обе смотрели в окно. Мои мозги так истощились в эту ночь, что теперь автоматом выдавали нелепые мысли: Сашенька хочет, чтобы я усыновила ее ребенка. Или устроила ей встречу с отъехавшим в Штутгарт Кабановичем…
- Мне надо было с кем-то поговорить. И еще я должна обо всем рассказать Алеше.
Возмутительно! Биологическому отцу Сашенька и не подумала сообщать новость (впрочем, Кабанович искренне ненавидел любых младенцев, и я не смогла бы вообразить его лобызающим ребенка, даже под угрозой гибели). Зато безвинному Лапочкину, не раз доказавшему свое благородство - а нынче еще и духовность, - придется выслушать самую кошмарную вещь из тех, что может выпасть на долю слушающего мужчины. Любимая Сашенька беременна от бывшего сожителя своей сестры! Создатели мексиканских "мыльных опер" намыливают веревки и синхронно давятся от зависти, узнав о таком повороте сюжета, но бедный, бедный Алеша не может выключить телевизор…
Я никогда не размышляла над природой Сашенькиных успехов, но знала, что почти все граждане мужского пола вне зависимости от возраста смотрят на нее с вожделением. Кабанович всего лишь не сумел стать исключением, и одним из объяснений этой напасти может служить фригидность, о которой сестра проговорилась однажды без всякой досады. Может быть, мужчин и влекла эта льдистая тайна, эта замороженная звезда, которую каждый самонадеянно обещал отогреть, но довольно быстро убеждался в победительной сущности этого холода. Так морозными судорогами сводит ладонь, зажавшую горсть свежего снега. Холодность сестры манила куда сильнее горячих, вечно горящих глаз прочих женщин. Как обычно, в случае с Сашенькой все вставало с ног на голову - по общепринятым традициям я должна бы пожалеть ее. А сама завидовала и даже видела за ее фригидностью некую особенную чистоту - словно бы Сашенька вправду была сложена из прозрачного льда и выпавшего из белых облаков снега.
Жизненное везение сестры представлялось мне доказательством незамысловатого душевного устройства. Разве не самым тонким из нас выпадают на долю суровые испытания, тогда как человеческие сорняки произрастают в условиях, максимально приближенных к райским? Прежние представления можно было выносить вместе с мусором: впервые в жизни Сашеньке досталось от судьбы по полной программе. Какой-то частичкой души я жалела ее, но все остальные части пребывали в Унылой, беспомощной ярости. Сестра повернулась ко мне звериным ликом. Зверь поднялся с бессонной ночной постели для того, чтобы разбудить меня. И убить откровенностью.