…Зал заседаний словно бы выкрасили в черный цвет. Митрополит Иларион, архиепископ Антоний и еще один член комиссии, о котором мы скажем чуточку позже, заняли места в президиуме - к ним накрепко приклеились взгляды собравшихся. Все так боялись пропустить хотя бы слово комиссии, что оставили без внимания появление в зале еще одного, низкорослого батюшки: с округлой каштановой бородой, в надвинутой на глаза скуфье, он быстро проскочил в задние ряды и уселся почти за спиной отца Артемия.
Вера очень боялась, что муж узнает ее, но при этом ей хотелось посмотреть на его лицо, когда бы он увидел жену в рясе и с накладной бородой! Алексей Александрович подготовил реквизит в полном соответствии с Вериными требованиями, и она заранее потирала руки: на сегодняшнем совете Сергий должен был пасть окончательно, а Вера станет единственной журналисткой, присутствовавшей при этом полете - сверху вниз.
Первоначальный лихой задор быстро сменился упадком сил - оказавшись в зале собраний, Вера не злорадствовала и, больше того, чувствовала себя ряженой идиоткой, над которой в случае провала будут насмехаться все вокруг - и даже Алексей Александрович.
Любопытной Вере давно хотелось выяснить, "на кого работает" этот всемогущий гражданин. Денег у Алексея Александровича было, как сказала бы Верина бабушка, "хучь попой ешь", - пачки купюр, скрепленные аптечными резинками, он запросто носил в карманах - но расставался с этими "котлетами" без сожаления, как с мусором. Личной неприязни к епископу Алексей Александрович не выказывал, проявлял один лишь деловой интерес. Над идеей вырядиться в маскарадный костюм заказчик повеселился от всего сердца, но принять участие в переодевании Веры согласился сразу - в надежде на "эксклюзив" и "хорошую отдачу".
В бороде было очень жарко - как Деды Морозы терпят такую пытку? Понятно, почему они всегда такие красные и запыхавшиеся… Вера мужественно претерпевала мучения и внимательно разглядывала собравшихся в зале священников.
Артем рассказывал ей о многих известных персонах епархии, таких, как, например, игумен Гурий. Вот он сидит, слева в третьем ряду - черная борода и хитрые южные глаза. Полный, с покатыми плечами батюшка, что шепчется с Гурием, это еще один игумен, из Верхнегорска, Николай. Прямо за ними сидит протоиерей Евгений Карпов, нынешний настоятель Сретенки, а рядом - священник Георгий Панфилов. Вера вжала голову в плечи: отец Георгий венчал их с Артемом, и меньше всего бывшей невесте хотелось обнаружить здесь свое присутствие. К счастью, отец Георгий даже в профиль к галерке не поворачивался и заметить ряженую не мог.
Вера знала, что сегодня здесь собрались члены епархиального совета, благочинные руководители разных отделов и священники, всего было человек восемьдесят, не меньше. Журналистка сощурила близорукие глаза - диктофон взять она не решилась, а значит, придется напрягать не только зрение, но и память. Долгожданная комиссия была представлена тремя фигурами, имевшими перед клиром (и Верой) вид людей, давно привыкших к гипертрофированному вниманию.
Первым делом взгляд стремился к митрополиту Илариону - имя это совсем не шло к свирепой внешности, подходящей скорее боксеру, чем высокопоставленному священному чину. Куда более благостным показался Вере архиепископ Антоний - эх, жаль, нельзя сесть поближе, рассмотреть получше! Накладная борода проговаривается о театральном реквизите, да и лак с ногтей она смыть не успела - ладно, спасали широкие рукава рясы.
Третий участник разбирательств был епископом Соседской епархии: Вера с интересом разглядывала преосвященнейшего Тихона, который года полтора назад тоже отличился в епархиальном скандале. Правда, события те не вышли за церковную ограду и прогорели до последнего уголька почти без всяких последствий. Артем пересказывал Вере этот случай в связи с владыкой Сергием, которого благословили умиротворить соседей. Недовольство попов, строчивших в Москву жалобы, вызвала чрезмерная активность Тихона: Николаевская епархия была рядышком, и владыке было с кого брать пример. Самым же главным проступком соседского владыки стало облечение духовенства обязательными епархиальными отчислениями.
В советские времена приходы платили всего лишь два налога - пенсионный и в Фонд мира, но государству при таком порядке отходила большая часть доходов. Остатками распоряжался церковный староста, как правило, назначенный советской властью, но ни о каких епархиальных взносах никто никогда не слыхивал. Легко представить возмущение не молоденьких уже батюшек, призванных делиться содержимым кружки с епархией; еще чего! Бунт мог закончиться очень серьезными последствиями, если бы не Сергий. Он сыграл в развитии этого сюжета ключевую роль. На очередном собрании, окруженный разъяренными соседскими священниками, владыка Сергий бросился перед ними на колени и со слезами на глазах умолял их примириться со своим архиереем. Клирики, расчудесно знакомые с крутым нравом Николаевского епископа, были настолько потрясены его униженным ходатайством, что примирились с владыкой Тихоном чуть ли не тем же самым днем.
Теперь Тихон прибыл в Николаевск с ответной целью, но пока не видно, чтобы он собирался рыдать, желчно думала Вера.
Собрание никак не начиналось, и прежде чем были произнесены первые слова, в соседнее с Верой кресло уселся незнакомый молодой священник: Вера опасалась рассматривать его пристально, а потому затеребила крест и отвела голову в сторону, словно любуясь хитро заверченной спиралью шторы. Выключили бы свет, как в кино!
Митрополит Иларион приветствовал собравшихся клириков и начал обстоятельно делиться с ними впечатлениями от Николаевска и последних московских событий. Вытерпев минут пятнадцать, Вера заерзала в кресле - маскарад не был рассчитан на долгое время, да и чувствовала она себя в таком наряде очень неуютно. Кроме того, Веру интересовало исключительно дело епископа, но о нем никто даже и не заикался. Самого Сергия здесь, кстати, не было - а жаль…
Не одна Вера тяготилась интродукцией, игумен Гурий то и дело вспархивал с кресла и укоризненно вопрошал комиссию:
- Ваши высокопреосвященства! Скажите, разве мужеложник может быть епископом?
Архиепископ Антоний примирительно отвечал:
- Сядьте, отче. Придет время и для этого разговора.
Вере показалось, что игумен сильно перенервничал в последние дни и теперь не способен себя контролировать, выкрикивая с места вопросы. Бас у него был вполне шаляпинский.
- Ваши высокопреосвященства! По апостольским правилам…
- Отче, - хмурился митрополит, - пожалуйста, потерпите немного.
Вера заметила, что сидевшие впереди нее священники беззвучно смеялись, Артем тоже улыбался - он повернулся к жене в профиль, и она сжалась от страха.
Прошло минут, наверное, сорок - на часы Вера смотреть побаивалась. Московские гости, как нарочно, оттягивали зачин скандальной темы, и на игумена Гурия смотреть было больно - он так сверкал очами, что мог бы прожечь в облачении высоких гостей по хорошей дыре. И еще подпрыгивал, будто кресло под ним было раскаленным, как сковорода.
- Ваши высокопреосвященства! - вновь не выдерживал игумен. - Мы считаем, что богохульнику, содомиту и вору не место в нашей епархии! У нас есть свидетели!
- Отец Гурий, - слегка повысил голос архиепископ, - кто дал вам право распоряжаться собранием? Немедленно сядьте. Мы выслушаем всех в свое время.
Игумен школьником рухнул на место и нахохлился, как большая птица. Вера смотрела на него во все глаза - наконец начиналось нечто похожее на шоу.
- У вас борода отклеилась. - Близкий шепот прозвучал так, будто был произнесен в микрофон. Вера закусила губу вместе с бутафорскими волосами и потом уже только повернула голову влево: сосед смотрел на нее с исследовательским интересом и тоже кусал губы - чтобы не засмеяться. - Не бойтесь, это видно только мне, - прошептал он ей на ухо, и Вера рассвирепела:
- Если вы не замолчите, тогда все заметят!
Она бросила опасливый взгляд на Артема, но тот, к счастью, был поглощен московскими рассказами.
- Я никому не скажу. - Снова этот нахал. - Вы бороду поправьте, вот здесь, сверху отошла.
Вера сердито припечатала непокорную нашлепку.
- Какой красивый маникюр! - заметил сосед, но, к счастью для Веры, по залу пронесся холодный ветерок официоза. Лицо митрополита ужесточилось, под глазами легли складки - словно темным грифелем проведенные. Вера не подозревала, что человек может так сильно меняться в какие-то минуты. Теперь митрополит обращался не ко всем собравшимся, а персонально:
- Вы, отец Гурий, говорили тут о неких свидетелях, якобы готовых подтвердить факт греховной связи с епископом. Помните ли вы, что согласно Апостольским правилам, на которые вы так эмоционально ссылались полчаса назад, свидетельствовать против епископа могут только люди православного вероисповедания, ведущие церковную жизнь? Ваши свидетели обладают такими достоинствами?
Игумен напрягся как тетива, а Вера вспомнила, что единственный свидетель, накатавший бумагу на Сергия, бывший ученик духовного училища Александр Гавриленко еще в прошлом году был отчислен за пьянство: об этом нехотя проговорился Алексей Александрович, когда выплачивал Вере первое вознаграждение. Другой свидетель, Румянцев, почти сразу отозвал свое заявление.
- Вы обвиняете епископа Сергия в очень серьезных преступлениях, но в качестве доказательств предлагаете единственное свидетельское показание. Вдруг оно сфабриковано?
В ответ Гурий повел рукой в сторону, призывая к поддержке, и та не замедлила явиться. Игумен Николай спросил растревоженным голосом:
- А как же мой рапорт? Вы ведь читали его… И еще сорок рапортов от священников епархии.
- Рапорты тоже нуждаются в доказательствах, - мягко сказал архиепископ. - Впрочем, мнение уважаемых игуменов нам понятно, а что думают другие отцы? Пожалуйста, высказывайтесь, мы всем дадим слово.
С места поднялся вальяжный, пышный батюшка, увешанный орденами, как ветеран в День Победы. Протоиерей Евгений Карпов, или шеф Артема, как Вера звала его про себя.
Откашлявшись в кулак, отец Евгений повернулся к залу и патетически воскликнул:
- Доколе нам терпеть произвол в епархии? Почему мы должны мириться с самодурством владыки Сергия, когда каждому известно, что у него нет никаких прав творить свои порядки?..
Речь Карпова при всем ее эмоциональном наполнении на деле была продуманной и крайне осторожной: батюшка осуждал архиерея, но делал это очень деликатно. Вера страшно не любила такой стиль - "и нашим и вашим станцуем и спляшем!". Получалось, что отец Евгений критиковал владыку, но весьма ловко, дабы в случае чего без проблем переметнуться в стан сторонников. В своем зажигательном выступлении Карпов ни разу не упомянул о содомском грехе архиерея, и Вере показалось, будто отец Евгений сознательно обходит эту тему.
- А скажите нам, пожалуйста, отец Евгений, - снова тихий голос архиепископа, - кто дал вам все эти награды?
Карпов выпрямился как на параде и отбарабанил:
- Патриарх Московский и Всея Руси!
Архиепископ тонко улыбнулся:
- Разумеется! И все же кто отправлял рекомендации, кто выдвигал вас на получение всех этих орденов - Даниила Московского, Сергия Радонежского? Кто хлопотал за вас перед Москвой, кто вручал награды здесь, в Николаевске?
- Владыка Сергий, - пробурчал отец Евгений. Потом он вдруг затрясся весь и выкрикнул: - Да я хоть теперь их могу вернуть! Вот прямо вам на стол положу!
И правда начал откреплять награды.
- Успокойтесь, отче, - велел митрополит Иларион. - Не надо возвращать награды, мы знаем, что вы получили их по достоинству и праву! У нас есть к вам еще один вопрос.
Карпов дышал тяжеленько, но кивнул.
- В епархии все знают, как близки вы к владыке Сергию. Вы долгое время были секретарем епархиального управления, повсюду сопровождали епископа в далеких и ближних поездках. Скажите, отец Евгений, хотя бы раз замечали вы за своим архиереем содомитские наклонности? Ведь судя по обвинениям, епископ охвачен страстями такой силы, что не мог сдерживать своего порока; так, верно, вы видели за ним нечто такое, да?
- Э-э-э… м-м-м… ну-у-у… - Карпов так долго и разнообразно мычал, что веселые соседи Веры громко захихикали.
Игумен Гурий грозно шикнул па них через проход.
- Нет, не замечал!
- Но вы же все время были рядом с владыкой, что он, маскировался?
- Наверное! - развел руками отец Евгений под неприкрытый уже смех галерки.
Вера тем временем костерила себя - следовало все же взять диктофон, его легко можно спрятать в широком рукаве рясы.
- Давайте для разнообразия послушаем кого-нибудь из сторонников епископа, - предложил митрополит. - Скажете нам что-нибудь, отец Никодим?
Все обернулись в сторону Вериного соседа, сна же опустила глаза долу. К счастью, Никодим не стал говорить с места, вышел в середину зала - Вера мысленно поблагодарила его за благородство.
Вопиюще молодой священник в качестве защитника выглядел неубедительно, и жаркая волна неприязни быстро побежала по рядам. Отец Никодим, словно не замечая этого, начал говорить - в отличие от шепота полный голос его звучал приятно. Вера всегда была неравнодушна к качеству людских голосов и ставила приятный тембр едва ли не первым местом среди внешних достоинств. Говорил Никодим выразительно и точно ("Вот бы наши журки так писали!" - машинально позавидовала Вера), а глядел при этом на игумена Гурия.
- Вы так много всего замечаете за епископом, отец Гурий, но лучше бы рассказали нашим гостям, какие порядки устроили в своем монастыре! Оборотитесь на свою обитель, ведь всякий знает, что вы бьете монахов и даже прихожанам от вас достается.
- Это как? - поинтересовался епископ Тихон. - Есть здесь кто из монастыря отца Гурия?
С места вскочил шустрый красноухий малый - прикладывая ладонь к сердцу, он не то кивал, не то кланялся.
- Правда ли, что отец игумен применяет физическую силу?
Малый молчал, на лице у него застыла старательная улыбка, а в глазах лихорадочно гулял страх: Вере хорошо был виден профиль бедняги.
- Отец настоятель бьет ли вас? - Архиепископ упростил вопрос, и малый благодарно закивал:
- Бьет! Но нам это нравится, это правильно!
Верины развеселые соседи громко зашептали: "Ведь он никакой не мучитель, а просто наш добрый учитель", - и журналистка с трудом удержалась от смеха.
Москвичи переглянулись, а отец Никодим продолжал:
- У меня есть с собой заявление прихожанки Успенского монастыря. Исповедовалась она, правда, другому священнику, но тот близок отцу игумену и наверняка не скрывает стиля общения с прихожанами. Можете сами судить. Женщина довольно долго вела церковную жизнь, потом временно прекратила ходить в храм - тяжело хворала, лежала по больницам. Наконец собралась пойти к причастию, попросила того самого отца об исповеди. А он ее первым делом спросил, не вступала ли она в половую связь с животными в течение последних лет. Есть и другие заявления, есть жалобы - почему мне и кажется, что отцу Гурию следовало бы за внутренними монастырскими делами приглядывать, а не выискивать грехи за епископом.
- Отец Никодим, - сказал владыка Тихон, - вы руководите личной канцелярией владыки, так не будет ли вам сложно припомнить обстоятельства, столь подробно освещенные в рапортах? Проявлял ли при вас епископ Сергий порочные пристрастия, в приверженности которым его упрекают?
- Нет, ваше преосвященство, я не могу назвать ни одного такого случая.
Разъяренный игумен Николай вскочил с места и закричал, срываясь на вопль:
- Да что вы их слушаете, ваши высокопреосвященства! Это же кодла гомосексуалистов, подстилки епископские! Посмотрите на ставленников Сергия - все красавцы как на подбор, молодые да ранние! Что Никодим этот, сколько лет ему? Двадцать три года! А пост ему подарили, думаете, за какие заслуги? Совесть бы имели смущать почтенных людей своими россказнями да напраслину возводить на заслуженных священников!
Вера снова вздохнула об отсутствии диктофона - такие живописные обороты лучше приводить в оригинале. Митрополит же с архиепископом словно не заметили выпада:
- Пожалуйста, садитесь, отец Никодим. А вы, отец игумен, лучше проясните такой момент: в рапорте своем вы указываете, что имеете неопровержимые свидетельства о содомском грехе епископа и что эти свидетельства якобы получены вами из первых рук. Вы были духовником владыки, означает ли это, что тайна исповеди вами презрета?
Вера насупилась, пытаясь вспомнить… Она никогда особенно не интересовалась внутренней жизнью церкви и ее законами, но насчет исповеди Артем ей рассказывал. Кажется, священникам ни при каких обстоятельствах нельзя нарушать тайну исповеди и тот, кто делает это, рискует распрощаться со своим саном.
Интересно, подумала Вера, а если к тому же отцу Никодиму на исповедь пришел бы этот мальчик, Саша Гавриленко, и начал бы рассказывать о грехе епископа? Что сделал бы верный сторонник владыки - принял бы к сведению услышанное на исповеди или молча отпустил бы грехи, да и думать забыл?
Игумен Николай, услышав вопрос московского гостя, пошел мелкой дрожью, как лужа под дождичком:
- Я ничего не презревал! Я не об этом! Я…
На помощь единомышленнику двинулся отец Гурий, который, по всей видимости, пришел в полное расстройство чувств и выпалил, совсем уже не думая:
- У нас скоро ни одного нормального священника не останется, если мы и дальше будем глаза закрывать на этот блуд! Один юнец в секретарях, другой вечно под боком - я об Афанасьеве говорю сейчас, ведь всякий подтвердит, что они с владыкой любовники! Иначе с чего бы им гулять по кладбищу ночами, как двум голубкам? Это вам тоже не годится в доказательства?
Игумен раскраснелся и стал похож на свеклу, сваренную для винегрета, - даже пар от него шел хорошо видимый…
Вера не могла пошевелить ни ногой, ни рукой, и взгляд ее остановился неподвижно: словно заинтересовалась выпуклым узором на велюровом заднике кресла - зеленые завитки, похожие на китайский салат.
Вот, значит, как, Артем. Вот почему ты негодовал, когда жена посмела осудить твоего пастыря. Дело не в чистоте веры, не в преданности идеалам, а в банальной похоти, извращенной и мерзейшей из возможных… Вера надвинула скуфью на глаза - она очень давно не плакала, и теперь слезы пытались пробить себе дорогу с утроенной силой. Нет, обойдемся без рыданий - Вера так сильно прикусила губу, что в глазах настала полярная ночь.
- С вами все нормально? - Кто-то обеспокоенно тряс ее за рукав. Ах да, отец Никодим! Вера вытерла кровь, капнувшую с губы на бороду, и улыбнулась через слезную муть:
- Не волнуйтесь, пожалуйста, лучше следите за продолжением шоу. Шоу, как говорится, маст гоу он.
Священник вновь наклонился к Вериному уху:
- Я терпеть не могу "Квин". Больше, чем "Квин", я не люблю только его поклонников.
Вкусы Никодима в точности напоминали Верины собственные, но размышлять об этом было некогда - Артем поднялся со своего места и заговорил особенным своим голосом, который Вера звала тлеющим, - он звучал тихо, но страшно.