- Марианна Степановна обязательно сделает вам "Звезду", - улыбчиво заверила меня Ангорка. Зал тем временем начинал шуметь: закрыв глаза и раскачиваясь, как исполнители бардовских песен, люди хором выкрикивали бессмысленные стишки. Мама старалась вместе со всеми, раскрасневшись от гордости сопричастия. Я успела увидеть лицо сестры - с закрытыми глазами Сашенька произносила "строки", не то угадывая их, не то произвольно подбирая слова.
Последний вариант казался вполне реальным - в "строках" ведь не имелось даже самого примитивного смысла, и запомнить их было просто невозможно. Хоровое чтение-пение продолжалось довольно долго, и я успела уловить некоторые повторы: создавая "строки", мадам охотно пользовалась словечками "майтрейя", "шамбала", "махатма"… Из памяти, как из засоренной трубы, поднимались остаточные, давно смытые в канализацию знания.
У меня, как у многих других людей, есть привычка так увлекаться ходом собственных мыслей, что почти не остается сил для соблюдения лица. Это свойство доставляло мне много разнообразных неудобств еще в детстве - особенно если мысль захватывала меня на какой-нибудь физике или геометрии. Я так вдохновенно мечтала за партой, что немедленно получала срочную повестку к доске, а спустя пару минут еще и кол в дневник.
Вот и теперь, сидя в пропотевшем зале ДК, я перебирала свои мысли, нанизанные на нити памяти, будто белые грибы. Слушая "строки" мадам, но уже не стараясь проникнуться ими, я думала о том, как тесно вплелись в нашу жизнь все эти махатмы и матрейи. Не говоря уже об астрологии, которая стала составляющей частью жизни любого человека; даже наш "Вестник" регулярно печатал астропрогнозы, отводя им почетное место на четвертой полосе.
Бред, изливаемый со сцены в условно зарифмованном виде, я уже слышала в университете - на курсе по истории религий нам рассказывали о "Нью-эйдж". Христианство, с точки зрения адептов "Нью-эйдж", считается разлагающимся трупом, и в учении этом всячески расписывается потребность в новой, усовершенствованной и преобразованной, религии. Так что Марианночка Степановна, как бы мама ни старалась ее превознести, на деле всего лишь более-менее тщательно проштудировала основные идеи заокеанских специалистов.
…Слушатели твердили "строки", впадая в полутрансовое состояние: позади меня кто-то громко застонал. Теперь я боялась посмотреть на маму, боялась увидеть в ней одержимость, которой были пропитаны космейцы. Вот почему я вцепилась взглядом в Бугрову, а она, увидев это, самодовольно усмехнулась. Решила, по всей видимости, что меня зацепили ее духовные прорывы.
Народ стонал массово, Ангорка покрикивала в соседнем кресле, а вот из маминого кресла не доносилось ни звука. Я все еще боялась посмотреть на нее, но тишина по соседству звучала тревожно - и поэтому я все-таки повернула голову.
Мама была в глубоком обмороке.
- Мамочка, мама! - Я затрясла ее руку, напугавшись не на шутку, но мамина голова все так же лежала на груди.
Сашенька не обращала на нас никакого внимания, влюбленно глядя на сцену. Я закричала:
- Человеку плохо, помогите!
Бугрова закрыла рот, прекратив чтение "строк", и зал тут же стих, впрочем, отдельные вскрики продолжились - по инерции.
- Человеку хорошо! - сказала мадам, внимательно вглядевшись в мамино лицо. Она не сделала даже попытки спуститься к нам со своего фанерного Олимпа. - Человек путешествует по орбите и скоро вернется к нам!
К моему удивлению, после этих слов мама действительно вернулась - испуганно взглянула вверх и, ужалившись беспощадно-мертвенным светом лампы, зажмурила глаза - вполне осознанно.
- Вот видите! - снизошла Бугрова. - Такой результат может быть только у тех, кто правильно читает "строки"!
Я не сводила глаз с мамы - она смотрела на мадам с видом смущенной благодарности.
На самом деле сознание в этом зале можно было потерять и без всяких "строк" - духота такая, что я согласилась бы на кислородную маску.
Еще я чувствовала некую странную ревность.
В самом деле, почему и мама, и Сашенька, и Ангорка, и прочие тетушки-дядюшки, сидевшие в этом зале так плотно и долго, что вполне могли бы высидеть каждый по птенцу, почему они были так явственно открыты для чудодейственного воздействия строк, и только меня эта рифмованная религия не затрагивала ни малейшим образом? Арифметика большинства играла со мной старую шутку: ведь если я одна из всех не чувствую волнения, так, может, это я ущербная? А все остальные и в самом деле ощущают целительное действие "Космеи"?
Бугрова заунывно-буратиньим голоском рассказывала о новейших "строках", созданных ею в результате вчерашнего контакта с Великим Учителем. Этими "строками" можно лечить гинекологические заболевания, астму и онкологию - запишите, пожалуйста! Все послушно, по-школьничьи, шелестели страничками, щелкали авторучками… Мама с сестрой тоже вписывали в припасенные заранее тетрадочки очередные "строки", я украдкой глядела на часы.
Наконец Марианна Степановна с явным сожалением сообщила:
- Сегодняшняя лекция заканчивается, но не заканчивается "Космея"! И я прошу подойти ко мне вот вас, да-да, вас, побывавшую сегодня на Орбите.
Степановна указала рукой на маму и поощрительно улыбнулась Сашеньке. Я хотела подойти вместе с ними: вдруг маме снова станет "хорошо"? Но мадам покачала головой, отсекая меня от родственников.
Придется ждать за дверью.
Глава 26. Люда будущего
Артем присматривался к новому Батыру - на диво хлебосольный, он ничем не напоминал того Борьку, который бдел ночами над своими припасами. Теперешний Батыр только и следил за тарелкой Артема и, если она оказывалась полной, немедленно напускался на Жанар:
- Ему не нравится твой хавчик! Когда научишься накрывать поляну?
Ругался он будто в шутку, но грозные складки расчерчивали лоб в полосочку. Удивительно, что Батыр так разговаривал с женой - ведь прежде он даже вздохом боялся ее задеть. Жанар, впрочем, тоже вела себя иначе прежнего - внешняя красота вся была при ней, она также носила длинные волосы, не испорченные краской, и хохотала во весь рот, так что глаза превращались в тонкие полумесяцы. Вот только взгляд у жены Батыра был слегка подмороженным, как будто она однажды увидела что-то очень страшное и обожгла глаза.
Батыр - кстати, прислуга, неназойливо мельтешившая в столовой, называла его исключительно Борисом Сергеевичем - взял особенное шефство над рюмкой Артема, но тот хоть и позволил себе расслабиться, все же решил не отпускать поводьев. Он никогда не был особым охотником до спиртного.
Куда интереснее было смотреть по сторонам, тем более Артем прекрасно понимал, что не скоро окажется в подобном жилище.
Столовая Темирбаевых была выдержана в обостренно-рыцарском стиле. Над камином, где тихо вспыхивали живые полешки, висели гербы и щиты, суровые кресла окружали овальный стол, и темные шторы на окнах казались неподъемными. Даже борзую, похожую на горный велосипед, не забыли - лохматая бело-желтая куча лежала на коврике и дышала так часто, словно только что отмахала марафонскую дистанцию. Сервиз был с тематическими картинками, и на дне своей тарелки Артем увидел юного Артура с Экскалибуром; серебряные приборы были украшены сплетенным вензелем "БТ".
Артем, даже если захотел бы по доброте душевной обрадовать Батыра своей завистью, не смог бы этого сделать - вопиющая роскошь никогда не казалась ему привлекательной.
После чая с ликером Батыр пригласил бывшего соседа к креслам у камина и отправил с глаз долой Жанар.
- Надеюсь, ты не против, я тут пригласил одного приятеля, подъедет через несколько минут.
Артему показалось, что Батыр нервничает, и он сказал:
- Я и так уже собрался уходить.
Борька ухватил его за рукав:
- Тема, останься, это для меня важно. Мне тебя судьба послала.
Артем снова опустился в кресло, и тут Жанар завела в комнату маленького мальчика в бархатном костюмчике.
- Тимурчик, смотри, какой дядя!
Мальчик, смуглый, как желудь, быстро взглянул на Артема глазами испуганными и любопытными, но сразу опустил взгляд на свои блестящие ботиночки. Артему стало жаль мальчишку - зачем его так выряжают?
- Тимуру уже пять, - с гордостью сказал Батыр, обволакивая сына теплым взглядом. В дальних комнатах хлопнула дверь, и борзая вопросительно подняла худые уши. Батыр тут же вскочил с места и сделал повелительный жест жене. Она быстро повела Тимурчика из гостиной, высокие каблуки заметно подгибались, сын не успевал за матерью.
В камине жарко вспыхнуло новое поленце, и Артем услышал близкое приближение голоса - тот становился все громче, и в первый раз в жизни священник ощутил, что может невзлюбить человека за один только голос, не зная и даже не видя ни разу его обладателя.
- Алексей, - переполошился Батыр. - Садись, садись! Вот он, Тема, знакомьтесь.
- Ну, не Тема, наверное, а отец Артемий как минимум? - весело спросил Алексей и без церемоний уселся за стол.
Был он коренастым, этакий гриб-боровик, и похож даже не на нового русского, а на актера, занятого в этой роли. Толстый пиджак с вышивкой на кармане, белая сорочка, цветной галстук и почти до предела выбритый затылок. От Алексея шел сильный аромат туалетной воды и не менее сильный запах опасности.
- Хорошо у Борика дома, правда? Как вам, святой отец, нравится?
- Конечно, нравится, - сказал Артем. - На общагу совсем не похоже.
Батыр захрюкал, показывая, что понял шутку. Алексей тем временем выкладывал в тарелку разноцветные горки еды. Пожилая женщина в белом фартучке хотела ему помочь, но гость брезгливо отказался.
- Не люблю халдеев, - любезно пояснил он для Артема. Когда тарелка почти полностью скрылась под закусками, Алексей метко разлил водку по стопочкам и быстро поднял свою вверх: - За наш успех!
Артем пригубил водку и отставил рюмку в сторону. Он не любил, когда его принуждали к еде или чрезмерной выпивке. Многим доставляет особое удовольствие склонить священника к чревоугодию или пьянству, и отцу Артемию вначале показалось, что и новый знакомый принадлежит к той же породе. Однако Алексей с одобрением проследил взглядом за стопкой и сказал:
- Уважаю, батюшка. Пост есть пост.
"Какое мне дело, уважаешь ты меня или нет", - невежливо подумал отец Артемий, поднимаясь из-за стола.
- Плохо ты принимаешь гостей, Борик! - Мало знакомым с Алексеем людям было трудно разобраться, чего здесь прозвучало больше - укоризны или иронии.
Батыр попросил:
- Тема, пожалуйста, останься… Алексей хочет с тобой поговорить.
"Вот как, - подумал Артем, - Батыр не скучал по старому знакомому, а просто спецзаказ выполнял. Этот Алексей - или начальник его, или хозяин". Для устной речи священник подобрал другие слова:
- Тогда давайте начнем говорить прямо сейчас. Уже очень поздно, и мне правда пора идти.
Алексей напряг шею так, что на ней проступили жилы, но всего на секунду: исчезли так же быстро, как появились.
- Давайте, батюшка. Только, если Борик не возражает, пересядем к камину, там уютнее.
Борзая поднялась с належанного места и ворча ушла в тень. Вглядываясь, как строятся в камине оранжевые пирамиды пламени, Алексей сказал:
- Отец, я хочу сделать вам очень выгодное предложение.
Прощаясь в прихожей, Батыр долго жал Артему руку, звал в гости "теперь уже вместе с Верой" и совал в руки пакет: судя по характерному звяку, там были бутылки породистого алкоголя. Артем еле отделался. Алексей провожать гостя не вышел. Еще ладно, что драться не полез.
- Тема, не торопись, подумай, - вещал Батыр на неблизком пути из каминного зала к выходу. Их шаги оставляли долгое эхо. - Ты пойми, это - люди будущего, все в их руках.
Батыр называл Алексея во множественном числе - "люди", а впрочем, эта компания присутствовала здесь явно не в полном составе.
- Я все сказал, - злился Артем. - Мне думать не о чем.
- По себе знаю, сразу отказываться нельзя, ты день хотя бы подумай! - Батыр загораживал дверь, и Артема вдруг затрясло от этой мизансцены:
- А ты смог бы своего сына продать? Стал бы ты думать об этом - хотя бы день?
У Батыра отвисла челюсть, как у бутафорского скелета, а потом он сдвинул густые брови:
- Ты что, Тема! Ты с чем шутишь?
- Ведь сам сказал, Батыр, что нельзя отказываться от предложения, прежде не подумав. Алексей предложил мне продать и предать владыку, а я говорю о твоем сыне.
- Это разные вещи, Тема, это разные люди! Сравнил ребенка с преступником!
- Преступник тот, чья вина доказана, - жестко сказал Артем.
- Хочешь, мы тебя епископом сделаем? - засмеялся Батыр. - Из тебя получится: ты такой справедливый! Ты знаешь, Тема, с кем только что сидел? Это же люди будущего, они тебя, если надо, в бетон закатают!
- До свидания, Батыр.
Странный день не желал заканчиваться: бывают такие дни, растянутые до предела и способные вместить события на несколько недель. Артем шел по незнакомым дворам и ругал сам себя: вольно было ехать в гости! Хоть бы скорее позабыть этого Алексея с его гаденькими предложениями…
Куда там - в памяти густо клубились подробности и мелкие, прежде недооцененные детали.
- Я знаю, как вы преданы епископу, - начал Алексей, и Артем вздрогнул - откуда ему-то знать? - Ваше выступление на епархиальном собрании - забыть невозможно!
- Кажется, там не было посторонних, - заметил Артем, но Алексей умильно сложил губы:
- Батюшка, не надо относиться к нам как к идиотам. И я не о том хотел с вами… Видите, как я стараюсь быть вежливым, так и вы потерпите, послушайте! Вы человек совсем еще молодой и о многих вещах даже понятия не имеете. При Сергии карьеры вам не сделать: его снимут через месяц максимум! Скажу вам по секрету, уже называется имя преемника…
С русским языком этот новорус управлялся умело, да и вообще речь его выдавала человека образованного, только по своей собственной прихоти обрядившегося в анекдотический костюм.
- Преемником станет игумен Гурий. Подумайте, батюшка, сможете ли вы преуспевать в Николаевске, если не подружитесь с ним заранее? Я с удовольствием помогу вам и даже могу предложить некий бонус денежного характера.
Он назвал сумму, и Артем нахмурился.
- Мы умеем быть благодарными, - вещал Алексей. - Если вы поступите как серьезный, глубоко верующий человек, то мы в долгу не останемся! Одно дело служить восьмым священником на приходе, другое - иметь собственный храм, где ты сам себе владыка, правда?
- Неправда. Все, что вы наговорили, неправда, и ваше предложение меня не интересует. Никто не посмеет снять владыку с кафедры без всяких причин.
Алексей сложил руки крестом на груди и задумчиво почесывал плечо.
- Вы, батюшка, считаете, что гомосексуализм - причина недостаточная? Ну-ну. Поживем - увидим. Я бы с вами пари заключил, да боюсь, вам на кон поставить нечего, кроме облачения.
Артем вспыхнул:
- Да с какой стати?..
- А может, я мало вам предложил? Давайте накинем еще, свозите супругу на Кипр. Вы не думайте, я не насмехаюсь, всего лишь думаю вслух…
- Думайте лучше про себя, - посоветовал Артем и двинулся к дверям. Вслед ему понесся отчаянный мат, и Батыр соскочил с кресла, так что мебельные ножки заскрипели по паркету.
Воспоминания заново разбудоражили Артема, и он чуть не прошел мимо трамвайной остановки. Под ее пластиковой крышей стояла пожилая женщина: ворсистая шляпа сидит на крашеных локонах, тонкие губы намазаны помадой, на лацкане пальто - брошка с камеей. Увидев священника, дама занервничала, прикусила губу. Он встал поодаль, выглядывал трамвай и снова перемалывал в голове каждое слово разговора.
Выходило, что игумен Гурий заручился поддержкой бандитов - иначе с чего бы за него стали ратовать такие личности, как этот Алексей? Он, кстати, всучил Артему визитку в самом начале разговора: надо бы найти, прочитать, что за тип… Вот эта визитка - траурно-черная, с пошлой позолотой, а фамилия смешная, не к лицу: Лапочкин. Батыр, значит, тоже подался в преступники - вот откуда родом рыцарское богатство. И всем им мешает владыка Сергий: интересно, чем он так не угодил этой части николаевских жителей?
- Простите, батюшка… Ничего, если я спрошу?
Дама в шляпе умоляюще смотрела Артему в глаза и нервно крутила на пальце крупное золотое кольцо ажурной вязи.
- Конечно, спрашивайте!
- Что делать, если жить совсем не хочется, просто сил никаких нет жить эту жизнь?
- Почему же вам не хочется жить?
- Ай, даже не спрашивайте!
- Тогда я не смогу вам ответить.
- Извините, просто… я подумала, может, сделать что-то, лишь бы жизнь перестала так меня лупасить. Может, креститься, хотя, знаете ли, я еврейка вполовину…
- Приходите в храм завтра. Вы здесь живете, на Трансмаше?
Если так, то придется отсылать ее в Успенский монастырь - старенькая, вряд ли будет ездить далеко. Но дама покачала головой:
- Нет, я живу рядом с церковью, где раньше был Дом пионеров, а тут я навещала приятельницу, Юлию Марковну. Мой сын, знаете, против верующих, но он теперь в отъезде, и может быть…
К остановке подъехал трамвай, но дама махнула рукой: ей был нужен другой номер. Артем заскочил в двери, крикнув новой знакомой:
- Это церковь Сретения Господня, я там служу. Приходите, спросите отца Артемия!
И потом, глядя из окна на маленькую, высохшую фигурку, подумал: "Не придет".
Глава 27. Петрушка
Для меня дверь к спасительным орбитам захлопнулась навсегда. После огромной, в подвал размером, статьи о "Космее" мама перестала со мной разговаривать и даже в сторону мою не смотрела. Это при том, что Вера сильно выправила текст и убрала из него все обидные словечки в адрес "Космеи".
Чем дальше, тем больше Вера становилась похожей на человека, но временами ее заносило. Зубов объяснял эти перемены диким скандалом, случившимся в епархии, якобы он пробудил в Афанасьевой охотничьи инстинкты. Вера не разъясняла своей роли в этой истории, но молчала о ней выразительнее любых слов.
В словах недостатка не было: что депутат Зубов, что священник Артемий с чисто мужской готовностью продемонстрировать личную логику толковали этот сюжет, а я, развесив уши, как бассет, каждого слушала и верила каждому. Днем Артем горячо уверял, что владыку Сергия оклеветали, а вечером Зубов, усмехаясь, говорил - здесь все правда, и ничего, кроме правды, и может быть, правда еще не вся. В итальянском языке, рассказывал Зубов, слово "правда" употребляется только с определенным артиклем - la verita. Тогда как слово "ложь" сопровождается артиклем неопределенным - una buggia. "Не означает ли это, что лжи в мире много и только правда - одна?" - спрашивал меня Антиной Николаевич.
Зубов… Я млела, как старый толстовский дуб, вся преображенная лучами его обаяния. Очаровалась так, что не замечала ничего вокруг, и тот звонок Лапочкина застиг меня будто на месте преступления. Преступно - взять да и забыть, что сестра твоя на сносях.
Мы как раз обсуждали историю падения епископа. Уже отзаседала выездная комиссия Священного Синода, и теперь церковный Николаевск ждал высочайшего решения.