Дед суетился с пельменями, наливал стопки, даже включил телевизор - заросший пылью, он давно исполнял роль тумбочки.
- Мы не сердимся на тебя, Тема, мы же все понимаем, - сказал дед, когда московские куранты уже отсчитали полночь. - У тебя семья, молодая жизнь, думаешь, у нас такой не было?
Он все так же говорил "мы" вместо "я".
- У меня очень странная семья. - Артем выключил развеселый телевизор, чтобы из комнаты исчезли нарядные люди, очень старательно изображавшие радость от наступления очередного года своей жизни.
- Все семьи странные, и сама мысль жить с одним человеком всю жизнь - странная. Или нет?
Артем удивился словам деда. Он всегда казался ему надежным, несгибаемым, казалось, дед всегда знает правильные ответы. Конечно, он был коммунистом, причем самой несчастной разновидности - убежденным, свято верующим в идеал и красиво обманутым. Теперь, впервые, Артем видел перед собою совсем другого человека. И этому человеку рассказал вдруг про себя, про Веру, про епископа.
- Не хотел портить тебе тогда настроение, но Вера не похожа была на хорошую жену. Плохо выбирал, Артем.
- Она меня выбрала.
- А теперь жалеет?
- Жалеет.
- Себя или тебя?
- Не знаю, дед. Не-зна-ю. - Сказал, как единое слово, и сразу подумал - слишком часто он в последнее время его произносит. Слишком о многом не знает.
- А с твоим начальником, я тебе так скажу: если оклеветали его, будь с ним до конца. Оставлять в беде - последнее дело. Надо до конца.
Дед посмотрел на бабулину кровать, хотя Артем и так понял, о чем он.
Бабуля умерла к вечеру второго января, и Артем остался отпевать ее, вместе с местным батюшкой. Ничего тяжелее этой службы в жизни Артема до сей поры не было.
Дед проводил Артема к поезду, смотрел внимательно, будто фотографировал.
- Ну ладно, Тема, не забывай меня. - Дед говорил дрожащим, тоже седым каким-то голосом. Он хотел уйти до отправления поезда, но не смог и стоял на перроне, пока поезд увозил Артема прочь, из мертвого города - в живой.
Что лучше - боль или ожидание боли? Удар или секунда до него? Епископ Сергий никогда не стал бы задаваться такими вопросами, если бы его не вынудили к этому некие особенные условия. Теперь, думая о боли, владыка согласился бы скорее перенести ее, чем ждать, пока разрежет шею сверкающий нож гильотины. Лучше получить удар в лицо, чем выжидать, пока он будет нанесен. Легче пережить худые вести, чем травиться тяжелыми ожиданиями. Да он и вообще очень плохо умел ждать.
Новости из Москвы опаздывали. Синод никогда не принимает быстрых решений, а тут еще и государство обездвижено праздниками.
Давно не было в жизни архиерея такого одинокого Рождества. Высшие правительственные чины поздравляли скупо, на приемы он и вовсе зван не был. Об этом епископ, конечно, не тосковал, другое дело, что отношение к его персоне в короткие сроки оформилось и переменам не подлежало. Достопамятный обед с депутатской тройкой стал последним официальным мероприятием, после чего широкий круг общения сократился до диаметра кухонного стола.
Полномочий с архиерея никто не складывал, и поначалу па его стороне даже были некие симпатии, но растущий скандал постепенно перевесил. Светский Николаевск сразу поставил диагноз епископу - многоголосый хор журналистов убедил даже тех, кто сомневался в справедливости обвинений. Держалась пока одна только новостийная программа, ведомая Жанной Снегиревой, но владыка догадывался, что и этот Серингапатам вскоре падет.
Николаевский губернатор спервоначалу пытался помочь владыке, подключался к конфликту, но очень быстро остыл, махнув рукой: "Церковь должна сама решить этот вопрос". У губернатора хватало своих проблем, чтобы разбираться в клерикальных тонкостях и хитросплетениях.
Досталось все равно и губернатору: ему припомнили даже телевизионный поцелуй с епископом, приписав пикантную начинку, хотя то был старый дипломатический протокол - из того же списка, что каравай с хлебом и солонкой, которые протягивают важным гостям красавицы в кокошниках… Владыка знал, что теперь ему вспомнят и зачтут все.
Церковный Николаевск вел себя иначе. Прихожане верили архиерею, и каждый день в приемной появлялись желающие поддержать его, находили новые и новые слова ободрения - хотя вариаций гут немного. Приходили письма - толстые пачки лежали на краю стола, и владыка часто перечитывал их. Сумбурные и выстроенные, грамотные и в многочисленных ошибках, длинные, как свитки, и короткие, как подписи под картинами, письма одинаково грели озябшую душу епископа.
Ваше преосвященство! Мир вам! Позвольте обратиться, простите за дерзость, ради Бога!
Зимой 199… года в храме Всех Святых мы с сестрой встретили Вас, Вы спешили к выходу, мы уже смирились с тем, что не успели… Но, увидев мельком наши грустные лица, Вы остановились и благословили меня и Марию. Ситуация у нас была житейская, в Маше зачалась новая жизнь, но совсем холодно встретили новость близкие. Я предложила идти в храм - Бог надоумил. После Вашего благословения мы уже не сомневались, и в сентябре родилась милая Олечка, моя крестница. Спасибо за Ваше внимание, щедрость душевную. Через Вас Господь укрепил нас и утешил. Поклон Зам от Марии и благодарение.
Знаю, что теперь у Вас тяжелые времена, молюсь за Вас каждодневно, не верю ни единому слову против.
Простите, благословите рабу Божию Татьяну.
Вот другой почерк, другая история:
Здравствуйте, уважаемый Владыко Сергий!
Не могла удержаться, прочитав эту дикую статью. Вначале мне смешно было, потом чувство сменилось чуть не тошнотой, и потом только я представила себя на Вашем месте. Я бы, наверное, не выдержала такого, пусть Господь укрепит Вас в терпении. Вы, конечно, не нуждаетесь в моем утешении, но меня преследовала мысль написать вам, поддержать Вас.
Статья эта рассчитана на нецерковных людей, в ней виден подлог. Что эти люди, обвиняющие Вас, потеряли в монастыре? Хочу, чтобы Вы знали: не все поверили в эту ложь. Господь испытывает нас, уязвляя не только тело, но гордость и самолюбие, и претерпеть эти муки часто бывает труднее, чем телесные. Я понимаю, что Вы все это знаете лучше меня.
Простите еще раз. Если не обременит Вас, помолитесь о здравии моего духовника Алексия, мужа моего Александра, дочери Анастасии.
С искренним уважением и почтением,
многогрешная Тамара,
Бендеры.
Здравствуйте, дорогой Владыко всечестный. Мир дому Вашему. Примите наши малые слова поддержки. Не отчаивайтесь. Воистину: "И будете ненавидимы за имя Мое". Мы знаем, что отец их диавол - лжец, отец лжи. Эти порождения ехидны сами себя выдали. Но все в руце Божьей. Молимся недостойные и о Вас. Спаси и сохрани Вас Господи.
Р.Б. Иоанн, Владивосток.
Клирики вели себя не так преданно, хотя бунтовщиков поддержали далеко не все священники: тех вместе с двумя зачинщиками-игуменами как было девять человек, так и осталось. Основная масса заняла удобную позицию выжидающих. Эти осторожные отцы не спешили расписываться в принадлежности ни к одной стороне, с воистину охотничьим терпением выжидая, на какую ветку приземлится глухарь. Пока глухарь летал в воздухе, протоиерей Евгений Карпов и другие терпеливые батюшки делали вид, что в епархии не происходит ничего особенного - так, легкие облачка по небу. Изредка, в обострившихся условиях, выжидатели проявляли нрав - как тогда, на собрании, но в основном вели себя сдержанно, служили и трудились, как обычно. Такие люди между болью и ожиданием боли всегда выберут второе, а отсутствие плохих новостей - для них просто замечательные новости.
И совсем неожиданной для епископа, уже готового к осрамленному одиночеству, стала поддержка молодых, несколько лет назад рукоположенных священников. Артемий Афанасьев, Никодим, несколько других клириков как могли защищали епископа от нападок. Владыка много раз говорил - не надо, не стоит того, но они не понимали молодыми своими головами, что он бережет их: думали, скромничает, не желает себя защищать.
Епископ с тоскою вспоминал юродивую, она многое ему объяснила, но теперь растворилась бесследно - хотя он искал ее, спрашивал у нищих. "Не знаем, не видели, ушла, и Бог с ней", - говорил не старый еще мужик с ярко-розовой культей вместо левой ноги.
…Таким было это Рождество - одиноким, тихим и грустным. Правда, в храм Всех Святых, где владыка служил праздничную полуночницу, пришло столько народу, как ни одним годом прежде. У епископа была отличная память на лица, но, вначале обрадовавшись новым людям, он тут же поранился простой догадкой: им хотелось поглазеть на оскандалившегося архиерея, который стал местной достопримечательностью наравне с покосившимся от времени памятником деревянного зодчества или чугунным якорем, накрепко впаянным в набережную городской реки. Надо посмотреть, пока не сняли с проката бесплатный фильм - вот люди и спешили в храм, как в зоопарк. Подозрения, к сожалению, оправдывались - новички не задерживались надолго и, вдоволь насмотревшись на владыку, покидали храм, не положив ни одного поклона. Впрочем, были рядом другие люди, но хоть епископ и чувствовал от них поддержку, все равно в воздухе ощущалась большая общая усталость - какая бывает от долгого бесплодного ожидания.
…Когда выключаешь свет и погружаешься в глубокую, как океан, темноту, уже через пару секунд можно различить неясные мебельные тени, и очертание окна, и даже собственная рука будет видна с почти дневной ясностью: черный воздух светлеет с каждым мгновением перед прицелом привыкших глаз. Так и владыка, мгновенно погруженный в мрак одиночества, надеялся привыкнуть к нему и даже разглядеть окружавшие тени: беда, что глаза его никак не могли приноровиться к темноте, а тени оказывались бледны и бесплотны. В эти дни епископ отдавал молитве все свое время, спать он перестал почти совсем и без сна не мучился.
На Святках в соборном доме неожиданно появился генерал Борейко - с разлапистой еловой веткой, неудачно похожей на те, что бросают за гробом. Генерал давно перебрался за город, и епископ никак не мог вспомнить, когда они виделись в последний раз. Выглядел Борейко смущенным, а вот архиерей так обрадовался гостю, что велел накрыть в трапезной: последнее время он ел запросто, поставив посуду на тумбочку.
- Ну что, владыка, светлого Рождества.
- Светлого Рождества, генерал. Рад, что вы меня не забыли.
Генерал насупился, стал похож на большую собаку.
- Как тут забудешь. Вы так много для меня сделали, владыка, но я не понимаю, я все равно не понимаю, почему вы молчите теперь, если все это неправда, конечно. Я с дочерью перестал из-за вас разговаривать, но и вы тоже, простите, вы не правы, владыка.
Разволновавшись, Борейко задышал быстро и часто, под чахлой сединой выступили красные пятна. Епископ только теперь заметил, как генерал состарился в эти годы. Размахивая рукой, которую время любовно раскрасило коричневым пигментом, генерал говорил:
- Откуда обычным людям знать, что происходит в церкви? Допустим, я хотя бы немного понимаю, о чем речь, но миряне, нецерковные люди, они же все воспринимают за чистую монету. А вы настолько не дорожите их мнением, настолько пренебрегаете ими, что не хотите даже слова сказать в свою защиту. Или покаяться, если виновны. А так зависать, как не скажу что в проруби, так нельзя делать. Человек всегда должен бороться за свое честное имя. Не для себя, так для других, для всех православных.
Владыка грустно улыбнулся:
- А если я не хочу бороться? Мне уготовано было такое испытание, так что теперь - отвечать тем же, обвинять в ответ? Платить журналистам? Организовать митинг в свою защиту? Нет, генерал, я пройду по этой дороге до конца. А люди, о которых вы говорили, те, что по другую сторону церковной ограды… Когда-нибудь и они узнают правду - обязательно. Я же принимаю это испытание, потому что виноват во многом - пусть и не в том, что пишет ваша дочь.
- Простите, владыка. Вера искренне заблуждается, она никогда не стала бы продавать свою совесть. - Генерал вздохнул. - Мужа бы ей другого. Этот Артем, он ей не подходит. Ей нужен настоящий мужик, чтобы взял за шиворот и держал в строгости. А этот… Слабак, рохля.
- Тут вы не правы, генерал. - Епископ стал строгим. - Артем совсем не рохля, просто ему вообще не следовало жениться. Семейная жизнь не для него, да еще с такой необычной женщиной, как ваша Вера…
- Вот и я о том же, - обрадовался генерал. - Совсем друг другу не подходят, давно это говорю.
Они долго, почти по-семейному сидели, разговаривали о разных важных и неважных вещах, и владыке было жаль, когда генерал собрался уходить.
Следующие дни тянулись медленно и бесконечно, как тянутся машины пятничными вечерами.
Только перед старым Новым годом в епархию наконец позвонили из Москвы. Архиерея не оказалось на месте, и сообщение принял секретарь; епископ же узнал новость только вечером. Когда она уже перестала быть новостью.
Заседание Священного Синода, 12–13 января
Священный Синод Московского Патриархата
Выписка из журнала 45-го заседания Священного Синода
Русской Православной Церкви
от 13 декабря 199… года
В заседании Священного Синода под председательством Святейшего Патриарха
СЛУШАЛИ:
Доклад преосвященного Илариона о результатах работы 29–30 ноября с.г. в Николаевске возглавляемой им Синодальной комиссии по проверке жалоб некоторых клириков Николаевской епархии.
ПОСТАНОВИЛИ:
Доклад принять к сведению. Согласиться с выводами комиссии. Поставить на вид:
игумену Гурию (Сальникову) его недостойное, вызывающее поведение во время работы Синодальной комиссии;
протоиерею Евгению Карпову за факт публичного попрания церковных наград.
Выразить осуждение: игумену Гурию (Сальникову), игумену Николаю (Филатову), протоиерею Евгению Карпову, протоиерею Геннадию Симачеву, протоиерею Алексию Козыреву, иерею Андрею Пемзеру, иерею Олегу Игнатьеву, иерею Георгию Панфилову, иерею Александру Смешко, инициировавшим повторное направление жалоб на своего архиерея вопреки ранее данным перед Синодальной комиссией обещаниям приостановить всякие действия против епископа до заседания Священного Синода, полагаясь на волю Святейшего Патриарха и Священного Синода.
Квалифицировав сие деяние как нарушение данного этими клириками слова, освободить игумена Гурия (Сальникова) от обязанностей наместника мужского Успенского монастыря в г. Николаевске; освободить игумена Николая (Филатова) от обязанностей наместника Верхнегорского монастыря; призвать вышепоименованных клириков Николаевской епархии и их сторонников к покаянию и предупредить, что упорство в действиях, ведущих к расколу в епархии, повлечет за собой дальнейшие канонические прещения; объявить выговор Преосвященному Сергию, епископу Николаевскому и Верхнегорскому, за допущенные упущения в руководстве епархией и за отсутствие должного внимания к духовной жизни в монастырях епархии, приведших к сложившейся ситуации.
Призвать все стороны к примирению, готовность к которому они явили во время богослужения, совершенного в Николаевске с участием членов Синодальной комиссии.
Глава 31. В гостях у сказки
Теперь меня звали к Лапочкиным ежедневно, привечали изо всех сил. Другая, может, и возмутилась бы настолько откровенному использованию своей персоны в качестве бесплатной няни, но я только изображала легкое недовольство. Втайне же ликовала - вместе с Петрушкой в жизни появился смысл, несомненный и главный, перед которым временно примолкла даже танатофобия. Теперь сна изводила меня реже, но проститься навеки не предлагала: ночами я просыпалась от страха смерти, жгучего, будто свежий порез. Страх этот менялся вместе со мной - я становилась старше, и он вырастал, как кости, растягивался, будто кожа, но мне так и не удалось привыкнуть к нему, словно к застарелой болезни: тогда можно было бы глушить боль таблетками.
Рядом с Петрушкой я реже думала о смерти.
Я обожала Петрушку. Мне нравилось, как он опасается чужих людей, сжимая кулачки и оттопыривая нижнюю губку, как он доверчиво кладет голову мне на плечо. Я любила его молочный запах, его брови, похожие на легкие перышки… Когда малыш не мог уснуть, я не сердилась, а мучилась его бессонницей так, будто она была моей.
Сашенька высматривала меня в окно, поджидая после работы, - с улицы я видела бледное пятнышко лица, словно прилипшее к стеклу. С трудом дождавшись, пока я сниму обувь и вымою руки, сестра неслась в "Космею". Она пропадала там на целые вечера и всякий раз возвращалась совсем другой, чем уходила. Меня раздражали эти временные выпадения и еще больше раздражало равнодушие, которым Сашенька пичкала своего сына без всякой пощады.
Наша мама тоже остыла к Петрушке в короткие сроки, а впрочем, и она почти переселилась в "Космею". Алешина мама сгорала на работе, как Жанна д'Арк на Руанской площади, и очень просила не грузить ее дополнительными сложностями, а сам Алеша в последнее время сильно исхудал и побледнел, будто из него пили кровь по ночам. Видимо, новый бизнес не ладился, да и нарастающее безумие Сашеньки не добавляло дровишек в семейный очаг. Впрочем, Лапочкин не замечал ее безумия и даже говорить о нем не желал.
Получалось, что из всей нашей семьи Петрушке осталась одна только я. Поэтому мальчика переложили мне в руки, и Лапочкин несколько раз заводил серьезный разговор, чтобы я бросила работу. Но тут я уперлась накрепко. Не потому, что грезила о карьерных взлетах, просто, работая в "Вестнике", я могла без дополнительных ухищрений встречаться с Зубовым.