Цыпин лежал в постели, накрывшись одеялом из цветных лоскутов. После сердечного приступа, прихватившего две недели назад, Ксения выдерживала его на постельном режиме, давала сустак, поила чаем, настоянным на шиповнике. Цыпин читал "Тараса Бульбу" - очень нравилась ему эта вещь про вольную казачью жизнь.
Сняв очки, он посмотрел на жену, на Костю, сказал слабым голосом:
- Я тебя породил, я тебя и…
Тут он запнулся. Ох, не похож был в эту горькую минуту Цыпин на когдатошнего бойца морской пехоты. Ну, вовсе не похож! Куда девалась былая хватка? Лежал под лоскутным одеялом седобородый тщедушный старичок.
Костя помигал на отца, ожидая окончания фразы. Спросил:
- Ну, и что ты меня?
Цыпин молча - и словно издалека - смотрел на сына.
- Отец молчит, так я скажу, - быстро заговорила Ксения со шваброй в руке. - Он ночью плакал! Эт до чаво же довели чавека, первой раз в жизни заплакал! Я ему - чо с тобой? А он говорит - опозорили нас, родной сын опозорил…
- Никто не по-позорил! - вспыхнул яростью Костя. - Вам Колчанов, мать его, наплел, а вы уши раззявили!
- Колчанов не такой чавек, чобы врать… - С затаенной надеждой Ксения спросила: - А кто же Лёню Гольбейга бил да грабил?
- Откуда я знаю! Я не бил! Нас почему выпустили? Нету улик! По-понятно вам?
- Ой, не знаю, прям не знаю, чо и думать…
- А и не надо думать, - сказала Лена. - Вы живите себе. А мы улетим на Сахалин, тоже жить будем. И зарабатывать. Там не копейки плотют, как у вас тут.
Ксения, бросив швабру, опустилась на стул и тихо заплакала. Большой, загрубелой рукой утирала катившиеся слезы.
Цыпин сказал:
- Пускай улетают. Не плачь. Был у нас сын, теперь, само, не будет.
И отвернулся к стене.
В квартире наступило молчание. У себя в комнате молодые собирали вещи, запихивали в чемоданы. Ксения прибегала с работы, кормила-поила Цыпина своего. А тот, дочитав до конца "Тараса Бульбу", подолгу лежал с закрытыми глазами - то ли спал, добирая недосланные за целую-то жизнь часы, то ли думал о чем-то. Ночью вдруг застонал протяжно, Васю Кузьмина какого-то позвал - и проснулся. Ксения тоже, понятное дело, очнулась от сна:
- Чо с тобой? Болит чо-нибудь?
- Ничего не болит, - хрипло сказал Цыпин. - Тундра приснилась… норвейская… Спи…
В день отъезда Костя, уже одетый в дорогу, в огромной желтой шапке, неловко обнял мать, чмокнул в мокрую от слез щеку. Потом повел взгляд на отца, лежавшего тихо, с закрытыми глазами.
- Прощай, батя, - сказал Костя и шагнул было к двери, но вдруг остановился, добавил негромко: - Ты прости меня.
В такси всю дорогу был задумчив, слова не проронил. А в аэропорту оставил Лену стеречь чемоданы и направился в почтовое отделение.
3
Все утро Лёня Гольдберг провозился со своей машиной. За недели его болезни автомобиль покрылся толстой снежной шубой. Лёня щеткой сбросил снег, но наледь осталась на ветровом стекле, на красных боках "Москвича". Завести мотор не удалось: ну, еще бы, столько дней простоя на морозе.
Лёня бросил безуспешные попытки пробудить машину от зимней спячки. Сидел в холодном ее нутре, смотрел на редких прохожих, на трамвай, поворачивающий с Лиговки на Расстанную. А морда у трамвая вовсе не умная, думал Лёня. Скорее тупая. Но - деловитая, не вызывающая сомнений в материальности.
С того дня, когда он очухался в больнице, у него появились - ну, вот именно, сомнения в непререкаемой материальности окружающего мира. Смятая картина наводила на мысль об иллюзиях. Врач стремительно входил в палату, полы его белого халата развевались у Лёниной койки и в то же время у дальней, на которой лежал пожилой армянин, травмированный наездом автомобиля и событиями в Баку. Но ведь предмет не может одновременно находиться в двух разных местах. Это аксиома. Хотя… в квантовой механике она, кажется, нарушается…
Иллюзорность таилась и в несоответствии духа и тела. Пока его тело недвижно покоилось на больничной койке, дух блуждал в холодном открытом пространстве, и призрачно проступали сквозь его голубизну белые зубцы хребта Черского. Ложные солнца медленно восходили, неотличимые от истинного, единственного. Мир материален? Так нас учили с младых ногтей. Но почему так много иллюзий? Антиматерия? Ведь открыты античастицы, несущие противоположный заряд. Уставшая материя аннигилирует при встрече с античастицами. Материя устала… Какая странная мысль…
Лёня вылез из промерзшей машины. Ладно, когда понадобится ее завести, придется у кого-нибудь "прикурить".
В подъезде стояла мать в шубе и шапке, она запирала почтовый ящик, из которого только что вынула газеты.
- Ты куда, мама?
- В издательство. Возьми почту. Ой!
Из газет выпал какой-то бланк. Лёня поднял его.
- Перевод мне, - сказал, вглядываясь в мелкий незнакомый почерк. - На тысячу двести рублей.
- От кого, Лёнечка?
- Не знаю. Нет обратного адреса. - Он хмыкнул. - Вроде никто мне не должен.
- Ну, деньги всегда кстати, - сказала Валентина Георгиевна. - Лёня, в холодильнике суп и котлеты, ты поешь, если я задержусь.
Войдя в квартиру, Лёня снял пальто и, оставшись в тренировочном костюме, повалился на тахту. Развернул свежий номер "Ленинградской правды". Американские угрозы Ираку: если Саддам не уйдет из Кувейта, будет война. Годовщина армянского землетрясения. Безумные цифры - 25 тысяч погибло, а из 700 тысяч пострадавших 500 тысяч все еще без крова. Столько было широковещательных заявлений о всенародной помощи, а на деле… ну, как всегда… Верховный Совет обсуждает проект бюджета. Военные расходы - больше 90 миллиардов, народное образование - около четырех, здравоохранение - два… Будь он во главе государства - сделал бы как раз наоборот…
Тут Лёня выпустил газету из рук и попытался сосредоточиться на мысли, занимавшей его в последние дни. А что, если наоборот? - так можно было ее сформулировать. Бывает ли польза от наоборотных решений? Еще какая! В этом мире, где как бы действует закон несообразности, решение, принимаемое вопреки формальной логике, очень даже может принести пользу. Большую часть бюджета - на медицину, жилищное строительство и образование. С точки зрения обыденного сознания - смешно, верно ведь? А в действительности? Образованный, благоустроенный и здоровый народ не допустит войн и прочих мерзостей, несообразностей… не допустит власти Железной пяты… Он обустроит свою жизнь, защитит себя надежной системой самоуправления. Нелогичное, наоборотное решение обернется наибольшей пользой для государства…
Ладно, хватит умствовать, господин доморощенный философ, оборвал он свои мысли. Государство все равно сделает по-своему, отдаст образованию не более двух процентов. Мы же, население огромной страны, - быдло, не заслуживающее серьезной государственной заботы.
Он потянулся к книжной полке, нависшей над тахтой, вытянул книжку Ботвинника "Алгоритм игры в шахматы". Программирование шахмат - вот интереснейшее дело! Быстродействующая электронно-вычислительная машина способна сделать то, что недоступно человеку, - перебрать все возможные варианты. Ха! Подсчитано, что число возможных вариантов шахматных партий, играемых до сорокового хода, равно 2х10. Невообразимое число! Оно гораздо больше числа электронов во Вселенной. И это значит: если все население Земли, включая грудных младенцев, будет круглые сутки играть в шахматы, делая один ход в секунду, то потребуется 10 веков, чтобы сыграть все возможные варианты. А возраст Вселенной тоже подсчитан - он "всего лишь" 2х10 веков.
Но и компьютеру не нужно перебирать все варианты. В начале 50-х годов Клод Шеннон ввел числовую функцию, посредством которой машина, оценивая данную позицию, сразу выделяет группу перспективных вариантов, один из которых и выбирает. Появились шахматные программы, способные на равных играть с гроссмейстерами. С каждым годом они совершенствуются, "учатся" играть все сильнее - советская "Каисса", например…
Вот чем хотел бы он заняться! Жаль, что в свое время не закончил институт. Конечно, он знаком с машинными языками и владеет программированием, но - кто же возьмет на такую работу без диплома? Сделал глупость в юности - и сиди, не рыпайся.
Хватит грызть себя. К чертям-с! Разберем-ка лучше партии, которые привел в своей книжке уважаемый эксчемпион.
Лёня раскрыл секретер, поставил на шахматную доску фигуры. Больше часа с удовольствием разбирал варианты. Но вот мелодично звякнул звонок у двери.
Раскрасневшаяся с мороза, в белой шубке и белых сапожках, Марьяна вошла со словами:
- Лёня, приветик! Ну, как ты? Влад просил узнать…
- Здравствуй, снегурочка, - сказал он. - Рад тебя видеть. Снимай шубу.
- Нет, нет, я на минутку!
Однако положила портфель на подзеркальник и скинула шубку Лёне на руки.
- Влад просил узнать, - тараторила она, стягивая сапожки, - собираешься ли ты выйти на работу. Они там совсем зашиваются. Влад психует. Да еще Квашук с кем-то подрался и не может с разбитой мордой стоять за стойкой. Бармен должен выглядеть благообразно, правда?
- Истинная правда, - подтвердил Лёня, придвигая к ней домашние тапки матери. - И не только бармен. Влад утром звонил, я ему сказал, что завтра приеду в кафе.
- A-а, вы уже говорили. Так я пойду…
Марьяна, несколько смущенная, потянулась за сапожками, но Лёня отвел ее руку:
- Я не отпущу тебя, Мари! Хочешь кофе?
- Хочу!
В кухне он принялся молоть кофейные зерна. Марьяна, в красной водолазке и синей юбке, взбила перед зеркалом русые кудри и вошла в кухню с намерением помочь Лёне.
- Не подходи близко, - сказал он с жужжащей кофемолкой в руках. - Она может взорваться.
Марьяна прыснула:
- Ты смешной, Лёнечка! А где мама?
- Ушла в издательство. Ей иногда звонят, просят перевести французские тексты. Так. Будем варить кофе. Ты сядь за стол и спокойно жди.
- Ой, как мне нравится, когда приказывают! - Марьяна села за стол, накрытый клеенкой в красную клетку. Склонила голову набок. - Я так устала от наук, особенно от тригонометрии. Терпеть ее не могу!
- Надо терпеть.
- Зачем? Какой смысл? Лёня, я сочинила новую песню. Жалко, у тебя нет ни гитары, ни пианино.
- А ты спой.
- Ну, слушай. - Марьяна вытянула шею и с полузакрытыми глазами запела:
О жизненный опыт! С вершины твоей
раскатистый гром перестроечных дней
не кажется страшным. Я же одна
опытом жизни не наделена,
и оттого, что я вижу вокруг,
я трепещу, как свеча на ветру…
Тут она вскинула руки:
Господи, дай мне великую честь
жизненный опыт скорей приобресть!
Ее голос оборвался на высокой ноте. Марьяна уставилась на Лёню.
- Знаешь, Мари, - сказал он, снимая с плиты закипевший кофейник, - мне раньше казалось, у тебя просто детская болезнь рифмоплетства… ну, как у многих… А теперь вижу, что это серьезно. Ты здорово продвинулась.
- Ты это серьезно, Лёня? О том, что у меня серьезно?
- Да.
- Вот что для меня важнее всего услышать. Спасибо, Лёнечка!
Они пили черный кофе с ванильными сухарями.
- Мари, а тебе действительно не терпится приобрести жизненный опыт?
- Конечно! Ты не представляешь, как это противно - когда тебя заставляют делать то, что ты не хочешь, и твердят при этом, что ты маленькая и должна слушаться.
- Но ты действительно маленькая. В смысле - молоденькая.
Марьяна посмотрела на него долгим взглядом, в котором было не то удивление, не то порицание. Но и таилось в нем нечто лукавое. Очень по-женски посмотрела.
- Спасибо за кофе. - Она встала, одернула водолазку, облегавшую высокую грудь. - Пойду, Лёня.
- Не спеши. Давай еще поговорим.
Они прошли в его комнату.
- Играешь сам с собой в шахматы? - спросила Марьяна, сев на тахту.
- Разбираю некоторые партии. А ты умеешь в шахматы?
- Нет. Один мальчик учил меня, но я неспособная.
- А что за мальчик?
- Мой одноклассник. Игорь Носков. Он за мной ухаживает.
Опять ему почудилась лукавинка в ее улыбке.
- Мари, - сказал он, садясь с ней рядом, - мы с тобой друзья, правда ведь? Так вот, я бы хотел тебе посоветовать…
- Не надо! Не хочу никаких советов от тебя!
Он удивился горячности ее слов. И ощутил какую-то неловкость. Будто вспугнул боязливую птицу.
- Так хорошо на душе, когда ты меня понимаешь, - сказала Марьяна, вздернув брови и сделав рукой округлый жест. - Зачем же ты сам все портишь? Я вовсе не маленькая девочка. Если хочешь знать… - Она слегка запнулась. - У нас в классе есть девчонки, которые… они трахаются с мальчиками…
- Марьяна! - вскричал Лёня. - Да ты что?..
- Ой, какой ужас у тебя на лице! Не беспокойся, Лёнечка. Я - нет. Я только целовалась.
- Целовалась, - проворчал он. - Ты бы поосторожней… Я в твои годы тоже полез целоваться однажды и…
- И что же? - спросила она с интересом.
- И ушибся об угол ее челюсти.
- Бедненький! - хихикнула Марьяна. И - вдруг сделавшись серьезной: - Послушай, Лёня. Я знаю, ты… ну, неравнодушен ко мне. Ты тоже… ну, ты мне нравишься. Почему же ты… человек с жизненным опытом… ты что же, ждешь, чтобы я первая призналась?
Ее распахнутые серо-зеленые глаза смотрели испытующе.
- Мари, - сказал Лёня медленно. - Я не ждал твоего признания. Но и не осмеливался на свое, потому что…
- Знаю, знаю! Разница в возрасте - не могу больше слышать об этом! Такая чушь! Чаплин женился на Уне О’Нийл, когда ему было шестьдесят, а ей восемнадцать… Ой, что это я говорю… - спохватилась она и порывисто встала. - Лёня, я пойду.
Он тоже поднялся и сказал:
- Я постоянно думаю о тебе. Гоню эти мысли, но… Я люблю тебя.
Марьяна, чуть помедлив, подошла к Лёне, закинула руки ему за шею. Он крепко обнял ее и целовал, целовал нежные губы.
- Ты мое чудо, - проговорил, задыхаясь. - Моя стройная сосенка…
- Еше, еще говори!
- Моя звонкая птица…
У него голова закружилась. Не в порядке еще была голова. Выпустив Марьяну из объятия, Лёня сел на тахту.
- Что с тобой? - Марьяна присела перед ним. - Голова болит, да?
- У Игоря Носкова небось никогда не болит голова, - сказал он.
- А ты ревнивый! Лёнечка, это даже смешно сравнивать.
- Мари, - он усадил ее рядом с собой и взял ее руки в свои ладони, - ты должна знать… Я заблудился… Не знаю, что делать со своей жизнью.
- Ты выздоровеешь и вернешься в кафе.
- Нет, - качнул он головой. - То есть вернусь ненадолго. До весны.
- А потом?
- Наверное, уеду в Мурманск. Пойду акустиком на океанский промысловый флот.
- Акустиком? В океан? - удивилась Марьяна. - А здесь ты не можешь остаться?
- А что здесь? Я ведь недоучка. Без диплома. Разве что пойти в таксисты.
Она смотрела на Лёню, приоткрыв рот. Помолчав, решительно сказала:
- Ну, мне все равно. Летом окончу школу - и стану твоей.
Она засобиралась уходить. Лёня пошел ее провожать. На трамвайной остановке он сказал, пытливо глядя сверху вниз на Марьяну:
- Ты подумай, Мари. Подумай как следует.
Она быстро помотала головой:
- Не хочу думать. Я люблю тебя.
Взмахнув портфелем, побежала к подошедшему трамваю и скрылась за его обледенелым окном.
Лёня, улыбаясь, как старому товарищу, тихому и холодному декабрьскому дню, пошел на почту. Он получил по переводу деньги и бланк с письменным сообщением, нацарапанным мелким неровным почерком: "Больше пока перивести не могу. Остальное периведу почастям".
Подписи не было.
4
Утром семнадцатого декабря Колчанов проснулся рано от неприятного сна. Будто он бежит на лыжах сквозь снегопад, а снег идет все гуще, и будто кто-то в этом лесу не лесу, в незнакомой, в общем, местности, гонится за ним. А кто - не видно. Только слышен шорох чужих лыж об тяжелый смерзшийся снег. И скрипят, мотаясь на ветру, верхушки сосен. Гонка эта измотала его. И как будто впереди сквозь живой снежный занавес проступили очертания моста. Знакомый мост… Мост лейтенанта Шмидта?.. Там, на мосту, тонкая фигурка в синем лыжном костюме… она махнула ему, Колчанову, рукой… А мост начинают разводить, уже рычат поворотные механизмы. Надо добежать, добежать… Вот только сил нету… Он останавливается возле большого сугроба, втыкает палки в снег… Где-то вроде трубы трубят… Что это? Из сугроба смотрит на него лицо человека с закрытыми глазами - его, Колчанова, лицо…
Проснулся в испуге. Откуда берется странное ночное кино, черт бы его побрал?
Машинально совершая утренний туалет, он все еще был во власти этого сна, пока не смыл его теплым дождиком душа. Вот только далекий трубный звук словно застрял в ушах.
Готовя завтрак, вспомнил поразившую его когда-то песню Галича. "Где полегла в сорок третьем пехота, пехота, и, значит, зазря, там по пороше гуляет охота, охота, трубят егеря…" Хорошая песня. Только в сорок не третьем, а четвертом.
Нина на днях принесла ему полуфабрикатных рыбных котлет, две штуки еще остались, одну Колчанов по-братски отдал Герасиму, вторую поджарил себе. Герасим просил еще, вставал на задние лапы и передней трогал Колчанова за колено.
- Все, все, - сказал ему Колчанов. - Больно прожорлив, братец. Не хочешь понимать текущий трудный момент.
Герасим понял: больше не перепадет. Он уселся в углу, вскинул кверху ногу и принялся, чистюля, тщательно вылизывать основание хвоста.
Суд был назначен на одиннадцать. Вышел Колчанов из дому загодя, а добирался долго. Ветер сек ему лицо колючим снегом, и ноги болели, требовали частых остановок. Троллейбус пришел не скоро, троллейбусам тоже трудно зимой. Ладно хоть, что районный суд недалеко. А вот как Цыпин будет из Ломоносова своего добираться? Ох, Цыпин, Цыпин. Только суда тебе не хватало в нескучной жизни. Он, Колчанов, хотел найти Цыпину адвоката, чтобы защита была надежная. Адвокаты вообще-то не по карману ветеранам войны, но Колчанов вызнал: есть в законе статья 49-я, по ней суд, куда поступает дело, пишет отношение в юридическую консультацию, и та назначает бедному человеку бесплатного адвоката. Судья Заварзина, до которой Колчанову удалось дозвониться, согласилась это сделать - пусть Цыпин подаст заявление. А Цыпин отказался наотрез. Не нужен ему адвокат, все они болтуны, он сам себя защитит, у него дело правое. Уперся, как упрямый ишак. Ох, Цыпин!
В коридорах суда народу было полно - недаром же он называется народным. Заседания шли в двух или трех залах. Колчанов ковылял по коридорам, вдруг увидел Петрова в кителе с полковничьими погонами, при орденах. Важный, пузом вперед, поддерживаемый под руки пожилой очкастой женщиной и лысым маленьким подполковником с эмблемами юстиции на узких погонах, Петров входил в один из залов судебных заседаний. Колчанов, войдя следом, осмотрелся. Ага, вон сидит в первом ряду Цыпин, лобастый, с седой клочковатой бородкой, в желто-синей ковбойке и костюме железного цвета. Рядом с ним седовато-черная гривка Ксении - это хорошо, что верная подруга на месте. Ксения увидела Колчанова, заулыбалась, взмахнула рукой. Колчанов, кивнув ей, прошел меж рядов, сел за Цыпиным, потирая колени.