- Чо, Витя, ноги болят? - спросила Ксения, сочувственно обратив к нему нос-кнопку. - Горячие ванны надо поделать.
- Да делаю, - сказал он. - Ну, как ты, Толя? Вид у тебя ничего, хороший.
Но тут же подумал: то, что Цыпин сидит такой красный, не очень-то и хорошо.
- А ты чего без этих, само, орденов? - спросил Цыпин.
Верно, подумал Колчанов. Петров свои нацепил, надо было и мне… для убедительности…
В зале было прохладно. А народу - всего ничего. Пяток старушек, которым делать нечего, вот и ходят в суд для развлечения души. Да несколько пожилых мужчин, с суровыми лицами в морщинах и пятнах, - может, друзья-сослуживцы Петрова. А за Цыпина, похоже, один он, Колчанов, пришел болеть, да не только болеть, а и как официальный свидетель.
Судейский стол пока пустовал. Из боковой комнаты вышла девица в джинсовом армячке и серебряных с виду сапогах, стала выкликать, все ли явились:
- Свидетель Гвоздицкая?
- Я, - поднялась очкастая пожилая дама. На ней плоско сидела бордовая шляпка.
- Пройдите в ту комнату. - Девица указала на боковую дверь. - Свидетель Колчанов! Тоже пройдите.
С неясным чувством раздражения (не любил он, когда командуют вот такие бойкие молодые люди, особенно женского пола) Колчанов прошел в смежную комнату. Там стоял стол, окруженный стульями казенного вида. Очкастая дама села, всмотрелась в Колчанова.
- Вы однополчанин ответчика? - спросила басовитым голосом. - Что же вы его не удержали? Его же однозначно признают виновным в оскорблении…
- Это вовсе не однозначно, - перебил ее Колчанов. - Давайте лучше помолчим.
Дама сжала губы в тонкую неровную нитку, похожую на знак бесконечности. Тоже мне, сыроежка корявая, подумал Колчанов. Она что же - была при драке? Колчанов со слов Цыпина знал, что присутствовал - и спустил Цыпина с лестницы - сыночек Петрова. Но теперь он, наверное, на Кубе. Служба не пускает прилететь с далекого, так сказать, острова Свободы. А эта, очкастая, при чем тут?
Из-за двери слышались голоса. Значит, суд начался. Женский голос, потом мужские. Ну да, солидный голос Петрова. Высокий, словно скачущий, голос Цыпина. Колчанов напряженно вслушивался. Доходили отдельные слова - "батальон", "разведка", "пенсия", отчетливо долетело выкрикнутое Цыпиным "вранье". Только бы Цыпин не сорвался с якоря. Женский голос, кажется, выговаривал ему…
Девица в серебряных сапогах приоткрыла дверь:
- Свидетель Колчанов, войдите!
Он ступил в комнату, где шел суд. Бросилась в глаза широкоплечая женщина в темно-синем костюме за судейским столом. Лицо у нее было строгое, с правильными чертами, а прическа башнеобразная. Это, значит, и есть судья Заварзина. По бокам от нее сидели молодуха с обильной косметикой на незапоминающемся лице и пожилой дядька в темных очках. Он держал руки на столе, одна была в черной перчатке. Глядит, как прокурор, вскользь подумал Колчанов.
Секретарь-девица указала ему сесть на стул и велела говорить правду, только правду.
- Только правду, - повторил он.
- Свидетель Колчанов, - обратилась к нему судья, - давно ли вы знаете Цыпина?
- Очень давно. С сорок первого года. Мы обороняли Ленинград в составе Второй бригады морской пехоты, а потом…
- Отвечайте на вопросы коротко. Участвовали ли вы в высадке десанта в Мю… - судья заглянула в бумаги, - в Мере-кю-ле?
- Да, участвовал вместе с Цыпиным.
- Цыпин утверждает, что в неудаче десанта виновата разведка, не давшая полных сведений о силах противника. Вы согласны или не согласны с такой трактовкой?
- Согласен. Неполные данные разведки были одной из причин разгрома десанта.
- Я протестую, товарищ судья, - поднялся лысый подполковник юстиции, сидевший рядом с Петровым. - Свидетель Колчанов не является военным историком и не может адекватно судить о причинах неудачи десанта.
- Я историк по профессии, - возразил Колчанов, - и я работал с документами в военном архиве.
- Протест отклоняется, - сказала судья. - Продолжайте, Колчанов.
- Я работал с документами, - повторил он. - Их немного. На четвертое февраля сорок четвертого года разведотдел штаба Второй армии доносил, что охрана побережья в районе высадки осуществляется единственным охранным батальоном. Авиаразведка засекла прожекторы и зенитную батарею. Командование флотом и Второй армией приняло эти данные, они оказались неполными. В штабах, планировавших операцию, не учли, что противник принимал меры к усилению.
- Колчанов, - перебила Заварзина, - в компетенцию суда не входят оценки боевых операций. Считаете ли вы обоснованной претензию Цыпина к разведотделу армии?
- Да, считаю.
- Следовательно, претензия Цыпина к истцу Петрову имеет основание?
- К Петрову? Дело в том, что Петров был тогда молодым лейтенантом и…
- Отвечайте конкретно: да или нет?
После недолгой паузы Колчанов сказал:
- Я отговаривал Цыпина. Если, говорил я, из разведотдела остался жив один только Петров, то это не значит, что он главный виновник…
- Достаточно. Есть вопросы к свидетелю?
- Есть, - поднялся опять подполковник юстиции. Он и стоя был почти одного роста с сидящим Колчановым. - Вы сказали, что отговаривали Цыпина идти к полковнику Петрову, так? Значит, понимали, что на Петрове нет вины за десант?
- Я сказал, что часть вины на разведотделе штабарма. А Петров служил в разведотделе. Но главной вины на нем нет, поскольку…
- Главная, не главная, - сердито выкрикнул Петров. - Нету никакой вины!
- Помолчите, полковник Петров, - сказала Заварзина. - Защитник, есть у вас еще вопросы к свидетелю?
- Да. - Маленький подполковник близоруко прищурился на Колчанова. - Несмотря на ваш совет, Цыпин пошел к Петрову и оскорбил его, учинил драку. Осуждаете ли вы его поступок?
- Он пошел не драться. - Колчанов повысил голос, чтобы приглушить гневное клокотание Цыпина сзади. - Надо понять обиду Цыпина. Десятки лет его зажимали. Он хотел одного - чтобы те, кто отправил десант на гибель, признали свою вину. А драться начал не он, а Петров.
- Вы что, были при этом? - выкрикнул Петров.
Судья постучала шариковой ручкой по графину. Затем предложила Колчанову сесть и вызвала свидетеля Гвоздицкую.
Очкастая тощая дама, накрытая плоской бордовой шляпкой, басовито отвечала на вопросы судьи. Да, она помогает Дмитрию Авраамовичу по хозяйству. Да, в тот день она присутствовала при его разговоре с Цыпиным. Нет, не все время, она входила и выходила, но как раз видела, как Цыпин ударил Дмитрия Авраамовича в нос…
- Он первый меня ударил! - закричал Цыпин. - А вы там не были…
- Ведите себя спокойно, - строго сказала Заварзина. - Вы, как отказавшийся от защитника, можете задать свидетелю вопросы.
- Вот и вопрос. - Цыпин поднялся, одно плечо заметно ниже другого. - Мы с Петровым, само, по первости спокойно. Пива выпили, а потом он стал на меня наскакивать…
- Есть у вас вопрос к свидетелю, Цыпин?
- Ну-тк, я и даю вопрос! Он, само, кричать стал, что я за Сахарова, а не за армию…
- Ответчик, если нет вопросов, сядьте.
- Да есть вопрос! Чего вы врать сюда пришли? - нагнулся он к Гвоздицкой. - Он меня первый по уху огрел! А я что - само, второе ухо должен подставлять?
- Я, гражданин, никогда не вру, - с достоинством сказала Гвоздицкая.
- А чего ж тут соврали? Своего покрываете?
- Успокойтесь, - сказала Заварзина. - Сядьте, Цыпин.
- А чего она врет? - закричал Цыпин, наклонив лобастую голову, словно наставив на суд несуществующие рога. - Я к Петрову пришел, потому как, само, правду хочу! Разведотдел неправильные данные дал - а мы кровью умылись. Батальон отборных бойцов, само, лег в лесу, в снегу… Вы по графину не стучите! - бросил он Заварзиной. - Если в суд вытащили, так я выскажусь! Ты не дергай! - выкатил он глаза на Ксению, потянувшую его за штаны. - За Россию жизни не жалел и в плен не просился, меня раненого взяли. Значит, я должен был околеть в собачьей будке? Петров нас на гибель послал, так он теперь полковник…
- Никуда я тебя не посылал! - загремел Петров, придерживая очки.
- А я случаем выжил, так теперь, само, последний человек! - Страшно было смотреть на Цыпина, его трясло от ярости, бороденка стояла дыбом. - Сорок пять лет я нежелательный! Никуда нельзя, только дворником…
- Да ты успокойся, солдат, - подался к нему через стол пожилой заседатель в темных очках.
- Его сын, бугай здоровенный, меня, инвалида, с лестницы! - бушевал Цыпин. - Да еще и в суд тащат! Со мной, само, все можно, да? Как шелудивого пса - ногой? Так я вам не дамся! Не погнулись еще казаки!
- Какие еще казаки? - вопросил пожилой заседатель. - Анна Федоровна, надо перерыв…
И уже судья Заварзина, повысив голос, объявила перерыв - но Цыпина было уже не остановить. Стоя с красным лицом и выпученными глазами, с синей жилой, напрягшейся на тощей шее, он выбрасывал слова из глубины измученной души:
- Как родился на свет виноватый, сын антоновца, так, само, и тащу на горбу! А какая у меня вина? Что морду пулям подставил? - Он отбросил руки Ксении, пытавшейся его усадить на стул. - Что не накрылся снегом в норвейской тундре?..
- Толя! - Колчанов боком заковылял к нему меж рядов. - Толя, прошу, замолчи! Не рви жилы…
- За что… - успел выкрикнуть Цыпин.
Еще сделал он слабое движение рукой, и как будто хотел что-то сказать Колчанову - в следующий миг он, захрипев, стал падать. Ксения и Колчанов подхватили его, уложили на стулья.
- Врача, быстро! - кинула судья секретарю-девице.
Колчанов трясущейся рукой добывал из стеклянной трубочки горошину нитроглицерина. Ксения держала голову Цыпина у себя на коленях, а он лежал, закрыв глаза - свои рысьи, такие прежде зоркие, так много повидавшие глаза. По его телу, вытянувшемуся на стульях, пробежала судорога. Колчанов пытался разжать ему рот, вложить таблетку, - но было поздно. Уже ничего не было нужно Анатолию Цыпину.
- Эх, солдат! - Заседатель в темных очках покачал головой. - Мы ж не хотели тебя засуживать.
5
В последние годы Колчанов стеснялся своего дня рождения. Раньше, когда-то, гордился, что родился в один день с вождем - двадцать первого декабря, а теперь… С усмешкой он вспомнил изречение Гейне: "Раньше я был молод и глуп - теперь я стар и глуп".
Он и не звал и не ждал гостей. Наверное, приедут вечером Нина с Владом, посидят часок. Нина измерит давление, посмотрит ноги… опять будет настаивать, чтобы он лег в больницу…
Нет, в больницу Колчанов не хотел.
После похорон Цыпина он твердо решил: помирать только дома, на родной тахте. На кладбище в Ломоносове, стоя над гробом Цыпина, Колчанов произнес речь. "Вот так уходят ветераны, - сказал он, - падают на улице… в суде… Анатолий Иванович Цыпин был отважным бойцом морской пехоты. Бойцом и остался. Всю жизнь, а судьба подарила нам почти полвека после войны, всю жизнь Цыпин бился. Бился с властями, не желавшими признать его боевые заслуги… с недоверием, равнодушием… Душа у меня болит за моего друга Толю…" Тут голос его прервался, горло запер комок. Цыпин лежал в гробу суровый, спокойный - наконец, наконец-то спокойный, медленные снежные хлопья ложились на его лицо и не таяли, и почудилось Колчанову, будто Цыпин придирчиво прислушивался к его надгробным словам…
Привычно болели ноги, но еще сильнее болела душа. И опять, опять - где-то в немыслимой дали словно пропели трубы… протрубили сигнал большого сбора…
Колчанов налил в стакан граммов сто водки и залпом выпил. Не любил он пить в одиночестве, но что поделаешь - только спасительные эти глотки хоть на время заглушали боль.
Ну, с днем рождения, сказал он себе и горько усмехнулся. Давно же ты родился, старый человек… Еще до того - вспомнился вдруг Гоголь, - как Агафия Федосеевна откусила ухо у заседателя…
А вот вопросик немаловажный: для чего же ты родился? И сразу глупая (теперь я стар и глуп) память подсказывает: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". А какую сказку? - вот следующий вопросик. И - невозможный прежде (до того, как Агафия Федосеевна откусила…), а теперь уже созревший ответ: коммунистическую. Разве не сказка?
Орали в детстве у пионерских костров: "Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи…" Ковали ключи к счастью для всего человечества, никак не меньше. И что же отковали? Потоками крови народной истекла та сказка. Коммунизм оказался утопией…
Он об этом много думал. Рылся в книгах, выписывал в тетрадку ошеломительные мысли…
Утопия. Utopos - это по-гречески место, которого нет. В головах мыслителей - есть, а на самом деле… На самом деле - жесточайшая диктатура и послесталинские попытки придать коммунистической идее новую привлекательность, - но как ни украшай Утопию, а ее хищный рябой облик проступает сквозь пропагандистские румяна.
И ведь какие были серьезные предостережения! "Если хотите построить социализм, то выберите страну, которую не жалко", - изрек когда-то неглупый человек Бисмарк. Такая трагическая участь выпала России. Большевикам было не жалко. Правоверный марксист Ленин пренебрег даже главным, по Марксу, условием перехода к социализму - высоким уровнем развития производительных сил. Такого уровня в России не было, но Ленин торопился. Он и другому своему учителю - Плеханову - не внял, когда тот предостерег: "Русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма". Большевики торопились использовать удобный момент (затянувшаяся война, слабое правительство, усталость и недовольство масс) для захвата власти. Неистовые революционеры, они, следуя Марксовой формуле, во имя коммунистической идеи, совершили насилие над Историей. Ну, и где пшеничный пирог социализма? Выпечки-то хватило только для партийной верхушки (для "нового класса", по Джиласу), недостающее же зерно ввозим с "загнивающего" Запада. А массам, чтобы не роптали, нате талоны на сахар и водку. Стойте, гегемоны, в очередях. Возроптали в августе, что табачок кончился? Закупим на "загнивающем" и сигареты - нате, курите, пейте и не скулите. Эх, масса, масса, "ты весь авангард замучила, подлая" (это Платонов). На головы массам льют ежедневную оглушительную ложь. "Взявши все монополи, правительство взяло и монополь болтовни, оно велело всем молчать и стало говорить без умолку" (а это Герцен).
Вот и кончилась Утопия. Пала под железной пятой этатизма… тоталитаризма… И в результате? Ну, вот еще выписанная в тетрадку цитата - из Макиавелли: "Результатом господства тирании является развращенное общество…"
Такие дела, старый человек. Не удалось тебе сказку сделать былью. Для чего же ты прожил долгую жизнь?
Колчанов сидел за столом, листал общую тетрадь, исписанную высказываниями мыслителей, писателей, ученых. Вот запись о двенадцатилетнем цикле развития - чья это мысль? Вернадского, Чижевского? Не указано. Просто где-то вычитал и коротко записал: "12-летний цикл (с 1905 года)". Ну-ка, попробуем уточнить.
1905-й - первая русская революция.
1917-й - еще две, причем февраль резко перечеркнут октябрем, это поворотный пункт в истории XX века.
Дальше: 1929-й - год великого перелома, конец нэпа, начало коллективизации и уничтожения классового врага в деревне, а на деле - наиболее эффективного в сельском хозяйстве работника; после этого зубодробительного удара российская деревня все еще не оправилась.
1941-й - Великая Отечественная… величайшее испытание крепости государства, новый океан народной крови..
1953-й - смерть диктатора, робкие надежды на либерализацию созданной им жестокой системы, начало хрущевской "оттепели".
1965-й - начало брежневского правления, попытка хозяйственной реформы, вскоре свернутой; возвращение сталинизма (постсталинизм) в идеологии, в подавлении инакомыслия.
1977-й - принятие новой Конституции, закрепляющей (6-я статья!) незыблемость монополии партии на государственную власть; очевидный застой, стагнация.
И вот 1989 год - серьезные перемены, перестройка! Впервые в избирательных бюллетенях не одна фамилия; Первый съезд народных депутатов, вскоре Второй - небывалые речи, плюрализм мнений. А в Восточной Европе - массовое бегство немцев из ГДР, "бархатная революция" в Чехословакии и Венгрии, расстрел Чаушеску… на бурных демонстрациях в Польше - плакаты: "Социализм - это голод"… Распад соцлагеря…
Что же ожидает нас спустя очередное двенадцатилетие - в 2001 году? Заглянуть бы хоть одним глазом в XXI век - какой станет Россия? Горбачев заявляет, что партия твердо остается на позиции социалистического выбора. Но тверды ли позиции самого Горбачева, жестко критикуемого слева и справа? И что означает вчерашнее неожиданное заявление Шеварднадзе об уходе в отставку ввиду надвигающейся диктатуры? Чьей? - он не уточнил. Диктатуры партаппарата, не желающего покидать руководящие кресла?
Похоже, государственный руль перекладывается в другую сторону. Вместо либерального Бакатина министром внутренних дел назначают ортодоксального Пуго. Горбачев с Рыжковым отказываются от программы "500 дней", хотя продолжают вякать о рынке… И почему Рыжкова заменили Павловым?
Все - неустойчиво, все - в шатаниях влево-вправо, влево-вправо… Как парусное судно, идущее галсами при противном ветре.
На обед Колчанов отварил макароны, вспорол банку мясных консервов из старых запасов Милды. Еще несколько банок осталось. А что будут есть они с Герасимом, когда кончатся последние консервы? А-а, не стоит об этом думать.
После обеда он лег на тахту с книжкой журнала "Знамя", принялся дочитывать статью Селюнина "Рынок: химеры и реальность". Умный автор, статья толковая. И верно ведь: без рынка не выбраться из кризиса, но создать рынок - ох, не просто. Вот пишет Селюнин: "Экономика императивно требует утверждения частной собственности, идеология - ее уничтожения. Часто говорят: страна на краю пропасти. Продолжим этот образ: на узком мостике над пропастью сошлись экономика и идеология, уперлись лоб в лоб, той и другой обратного ходу нет - не развернешься. Кому-то лететь в бездну…"
Вот как, значит: частная собственность… Он-то, Колчанов, старый пономарь, привык к ней относиться как к ужасной бяке. А только в ней и есть спасение на краю пропасти…
Рука с журналом опустилась, и предстал мысленному взгляду Колчанова супермаркет в Хельсинки - единственной загранице, где он сподобился побывать. Они с Милдой рты разинули в финском супермаркете - такого изобилия превосходных продуктов в жизни не видели. И ведь покупали их вовсе не толстопузые миллионеры, а обычные люди, горожане, массовый покупатель. Чего же стоят прекрасные идеи, если за ними - пустые прилавки, очереди, талоны (стыдливое иносказание карточек)?..
Он задремал, журнал выпал из руки. Но и во сне не было ему покоя. Он бежал по заснеженному полю, чудилось, что кто-то, спрятавшись в кустах, следит за ним, - и вдруг впереди школа, знакомый подъезд, а в подъезде - школьный сторож с колокольчиком в руке, он звонит, звонит… вдруг оказывается, это вовсе не школьный сторож, а Цыпин в распахнутом полушубке, и не звонок у него, а нацеленный автомат… а звонок все равно звонит, звонит…