Авторы будущих учебников свихнут мозги за разъяснением перипетий нашей новейшей истории. Как можно без потери смысла высказываний даже не объяснить, а хотя бы членораздельно изложить последовательность ключевых событий? Ну, например. Вот: вице-президент и спикер парламента. Защищая конституцию страны от президента этой страны, то есть от гаранта как раз конституции, они в числе других поборников Основного Закона отправляются за решетку как государственные преступники. События идут своим чередом, и генеральный прокурор выпускает вице-президента и спикера на волю, вопреки, разумеется, воле самого президента, отчего и уходит в отставку. Конституцию президент давно отменил, а заодно и должность вице-президента, правда, согласно одной из поправок к этой уже отмененной конституции, президент, отменяющий конституцию, перестает быть президентом, а вице-президент автоматически приступает к исполнению обязанностей президента… Однако стоп – голова кругом. Но ведь главное что? Что от главного сюжета ответвляются боковые, и какие сюжеты!.. Лишь один, наиудивительнейший (мой любимый). Ричард Никсон. Восьмидесятилетнему экс-президенту US в эти дни случилось побывать в России. Желая разобраться в происходящем, он встречается с опальным, недавно выпущенным на свободу экс-вице-президентом РФ, и это воспринимается действующим президентом РФ как личное оскорбление. Президент РФ в грубой форме отказывает экс-президенту US в прежде запланированной встрече. В свою очередь оскорбленный экс-президент US отправляется на митинг радикальной оппозиции, где выступает с небольшой речью и, не владея русским, щедро ставит автографы на предъявляемых ему листовках типа "Да здравствует СССР!" и "Долой оккупационный режим!" Очень смешно. Было бы еще смешнее, если бы не помнить, как трясло и колбасило наше Отечество – электрический стул в терапевтических целях и дым из ушей. Никсону тоже не позавидуешь: его долгая жизнь достойна других финальных аккордов. А ведь речь его та была одной из последних. Возвратился в Америку и вскорости умер.
Я бы хотел иметь листовку "Борьку Ельцина под суд!", подписанную Ричардом Никсоном. Я бы отдал за нее всю мою коллекцию избирательных бюллетеней, включая удостоверенный соответствующей печатью, замечательный "Избирательный бюллетень для выборов депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации второго созыва 17 декабря 1995 года". Сохранность идеальная. Формат А2 (полоса "Известий"). Содержит список 43 партий, блоков, объединений – с перечнем их первых лиц и представителей региональных групп, а всего указано на этом листе около 250 фамилий! Все партии кроме одной (почему-то "Партии самоуправления трудящихся") имеют эмблемы. Есть тут и "Партия любителей пива" с изображением, разумеется, пены пивной и "Блок Ивана Рыбкина" с изображением рыбки. Да, да, официальная эмблема "Блока Ивана Рыбкина" – головастенькая рыбка, честное слово, не вру. Глаза большие и – улыбается, весело так, оптимистически! Словно в ответ на печальный вопрос Николая Олейникова: "Жареная рыбка / Дорогой карась, / Где ж ваша улыбка, / Что была вчерась?.." Да помните ли вы Рыбкина, господа? Того самого Рыбкина, который уже в путинскую эпоху напугал все человечество, когда, будучи кандидатом на президентских выборах и едва ли не главным соперником самому В.В., вдруг исчез из Москвы, пропал, растворился, а через несколько дней как ни в чем не бывало обнаружился в далеком Киеве – то ли прятался от жены, то ли от Березовского. Грех смеяться над Рыбкиным, по губам мне, по губам! Иван Петрович в самое что ни на есть грозное время чеченской войны, шутка ли сказать, возглавлял ни много ни мало Совет Безопасности, и в заместителях у стратега был сам Березовский!
И вы хотели, чтобы я этот уникальный документ своей же рукой опустил в урну?!
Не для того ходил я на выборы, чтобы истреблять раритеты.
Однажды даже попал в скандальную хронику – была заметка, кажется, в "Комсомольской правде", дескать, гражданин Носов С. А., член Союза писателей России, подвергся задержанию на избирательном участке таком-то при попытке вынести избирательный бюллетень. Помню, председатель избиркома действительно призвала тогда на помощь милиционера, но за меня неожиданно вступились общественные наблюдатели со стороны явно проигрывающих кандидатов: "Это коллекционер! Имеет право!" Пока длился юридический спор, имею ли я право или нет, я и прошмыгнул на улицу тихой сапой, унося очередную единицу своей коллекции.
Если есть еще такие, как я, то – ау! Готов меняться.
Только не надо упрекать нас, пожалуйста, в равнодушии к демократическим завоеваниям, они ни при чем.
Вспоминая за разбором коллекции девяностые годы, вновь и вновь хочу повторять: История всех обманет. А можно и так: История обманет всех. Всех нострадамусов, всех советников королей, вождей, президентов, всех сильных мира сего, их жен и детей, и даже их любимых собак с умными, почти человеческими глазами. Всех участников и всех неучастников.
История – это непобедимый игрок, всегда прикидывающийся новичком.
2006
Семь текстов
(Взгляд оттуда)
1. Пора подумать о человеке
Наша открытая зона полна слухов. Только и говорят о самоприватизации. Особенно беспокоит людей деятельность медицинских чрезвычайных комиссий, от которых не ждут ничего, кроме злоупотреблений: коэффициент изношенности, считают многие, безбожно завышается.
Выступал мэр – воодушевлял, успокаивал. Был, как всегда, жизнерадостен. Говоря о новом этапе реформ, даже позволил себе подмигнуть телезрителям, – что-то на него совсем не похоже.
Рассказывал о нашей вековой несвободе, о том, что больше нельзя так жить (лично он, истовый прогрессист, больше никак не может). Настало время, сказал мэр, определиться каждому, кем он видит себя завтра: подданным страны рабов или суверенной единицей свободного общества. Если мы, продолжал мэр, в самом деле, решили вступить в цивилизованный мир рыночных отношений, то нам, бывшим винтикам распавшейся командно-административной системы, нужно сделать еще один шаг – обрести себя, то есть приобрести каждому самого себя себе в собственность, то есть подвергнуться личному разгосударствлению, или, иначе говоря, самоприватизироваться. Приватизации подлежат: печень, почки, кости, желчный пузырь, желудок и все остальное.
Когда самоприватизируемся, вдохновлял мэр, никто не скажет уже, что он себе не хозяин. Сам себе хозяин – это только тот человек, который самоприватизировался.
Мэр так сказал:
– Пора подумать о человеке. Мы больше думаем о колбасе, о хлебе. А ведь "человеческий фактор" – помните? – вот что было написано на наших знаменах.
Но это все, разумеется, общие слова. От него ждали другого. Всех интересовал собственно механизм самоприватизации – будем ли приобретать сами себя бесплатно (а потом, вероятно, платить налог на тело, уже прозванный в газетах "потельным" – в отличие от "подушного" в Англии) или же сразу придется внести всю сумму, и, должно быть, немалую?
Мэр объявил себя противником того и другого.
Бесплатная самоприватизация, по его мнению, не оправдана психологически: обретший себя в собственность не сможет себя как собственность ощутить. Свобода не осознается им как осознанная необходимость. Он не почувствует себя освободившимся.
С другой стороны, требовать от человека единовременной оплаты всего своего существа представляется мэру безнравственным (невыгодным). Многие пожалеют денег и предпочтут несвободу свободе. Насилию же самоприватизироваться никого не заставишь. Это дело исключительно добровольное.
Мэр предложил компромисс. Бесплатной самоприватизации подлежат 60 килограммов живого веса, остальное оплачивается – как излишки – с учетом коэффициента изношенности, устанавливаемого медицинской чрезвычайной комиссией.
Методику расчета мэр проиллюстрировал своим личным примером. Оказывается, весит он в настоящее время 82 килограмма. Значит, 60 килограммов он приобретает бесплатно, а за 22 – платит деньги. Цена одного килограмма живого веса для мужчин его возраста (55 лет) установлена в 500 рублей. Поскольку здоровье мэра не идеальное (здесь он в подробности не вдавался), медицинская чрезвычайная комиссия положила ему коэффициент изношенности, равный 0,6. Таким образом, наш мэр выкупает себя у государства за 22 × 500 × 0,6 = 6 600 рублей. Это, пожалуй, не очень дорого. Выкупив себя, пошутил, мэр, он станет настолько свободным, что сможет уехать куда глаза глядят.
Веским аргументом в пользу этого варианта мэр считает решение продовольственной проблемы. Предполагается, что значительная часть освобождающихся от цепей тоталитаризма заблаговременно освободится от лишнего веса.
Во всем этом есть своя логика. И все же программу радикальной самоприватизации, разработанную в кабинетах мэрии, нельзя считать до конца продуманной. Много неясного.
Как быть, например, с теми, кто, скажем так, чего-то на себе или в себе не имеет (простейший случай: с лысыми и беззубыми)? Могут ли они надеяться на соответствующую компенсацию?
Получат ли компенсацию те из пожелавших самоприватизироваться. кто весит менее 60 килограммов? Похоже, государство платить не намерено. Между тем эти лица, еще не вполне свободные, уже сейчас требуют компенсировать недостаток их живого веса хотя бы мясными консервами. Что же будет, когда они освободятся полностью?
Как быть с детьми? Считать ли их всех освобождающимися по достижении 16 лет или только тех из них, кто родился после апреля 1985 года? Или после августа 1991-го? Распространяется ли на детей статус родителей? Кем вообще рождается человек – теоретический спор в газетах, которому конца не видно, – рабом или свободным? Очень, очень много вопросов.
Наконец, такой: не таит ли в себе опасность социального взрыва совместное общежитие тех. кто хозяин сам себе, и тех. кто сам себе не хозяин? Кстати, последние в большинстве, они консервативно бойкотируют самоприватизацию. Молчаливое большинство, этот вечный недруг всякого радикализма, заметно встревожено. Говорят, те, кто не захочет самоприватизироваться, рискуют попасть на свободный рынок товаров, если их пожелают в один прекрасный день принудительно приватизировать (но, разумеется, с разрешения местных властей) некие сторонние силы. Я ничего не понимаю в этом, но общество, говорят, получит уникальный шанс утолить свой товарный голод.
1992
2. Доказательство делом
Другом не назову, просто старый знакомый, мы работали с ним в одном институте – давно. Нет, не друг, но, когда открыл ему дверь и увидел его в полном здравии (в полном ли здравии? – вот в чем вопрос…), улыбающегося, довольного, и когда спросил он весело: "Узнаешь?" – я настолько за него обрадовался, настолько рад был встрече, что и сам дал волю эмоциям: обнялись мы.
Илья принес зачем-то кастрюлю. Он принес кастрюлю вареных сосисок.
– Извини, если не так. Давай перекусим.
Я тоже к столу достал кое-что. Но на жест мой вопросительный он ответил:
– Не пью.
Я не стал уговаривать. Сосиски ели. Он рассказывал о пережитом. Я слушал. Слушал и все не мог понять, кончились ли его злоключения.
– Не поверишь, я ведь начальником стал.
– Вот как?
– Да. Я заведую пищеблоком.
Оказывается, заведующий пищеблоком – это очень высокая и почетная должность. При назначении будто бы учитывался опыт работы на кафедре.
Мне не понравились его объяснения. Я спросил осторожно:
– Илюша… ты по-прежнему… там?
Он сказал:
– Я к тебе на минутку.
Я понял. И сразу же как-то скис. Радость моя была преждевременной.
– Извини, на минутку. Много дел. Я теперь, поверь, уважаем. Сильные мира сего почитают за благо получить мой совет.
Я молчал.
– Отвечай: в чем оригинальность нашего положения?
Он сам и ответил:
– Наш Сумасшедший Дом, запомни это, отличается от всех иных сумасшедших домов тем, в первую очередь, что в нем обезумело руководство. Особенно главный врач. Главный врач объявил себя Самым Главным Врачом и обещал все вылечить.
– Что – все?
Лучше бы я не спрашивал.
– Ты не знаешь? Все. Все, что его и нас окружает. Людей, зверей, птиц, рыб, насекомых…
– А, – как бы понял я, соглашаясь.
– Но не только. Кроме одушевленных он лечит и неодушевленные предметы, а также, представь себе, отношения. В первую очередь экономические, политические, эротические, плутократические, централистические, гедонистические и характеристические. Также лечит понятия и категории, законы, причины и следствия. Что до законов, то – исторические, логики и государства. Иными словами, он лечит все, что – первое: попадает ему под руку, – второе: приходит ему в голову. Можешь не сомневаться, он сумасшедший.
– Ты в этом уверен? – спросил я неуверенно.
– Абсолютно уверен. Ешь, ешь, не стесняйся. Я еще принесу.
Как-то не елось.
– И главное, – вновь заговорил Илья, – нигде никогда не было ничего подобного. Случай массового безумия в верхнем эшелоне власти! А? Каково? Поверь мне на слово, к нашему Сумасшедшему Дому приковано внимание лучших психиатров Европы, нет, всего мира! Благо сам Самый объявил двери Дома открытыми. От иностранных делегаций отбоя нет. Присылаются наблюдатели. Постоянные. Все хотят наблюдать руководство в естественных для него условиях. О, наш Сумасшедший Дом уже давно стал заповедником, уникальной лабораторией, храмом науки…
– Должен тебе сказать, – продолжал Илья, убедившись, что я не возражаю, – иностранные специалисты проявляют максимум деликатности и осторожности. Открою секрет: наблюдать Самого Главного Врача всего любопытнее, когда он выступает на конференции, – иностранные специалисты их для того и организуют, чтобы на него посмотреть. Прямо в нашем Сумасшедшем Доме. Кстати, доклады, им прочитанные, представляют для науки исключительный интерес. Но ты, кажется, мне не веришь?
– Нет, почему же, – пробормотал я поеживаясь.
– Кроме того, они приглашают его к себе, туда, за рубеж, показывают друг другу, устраивают ему там выступления. Он читает у них лекции. Они поощряют его. Награждают премиями, чтобы он ничего не заподозрил. Берут интервью, которые печатаются в медицинских журналах. Как тебе это все нравится? Ответь.
– Поразительно, – деланно удивился я услышанному. Мой голос прозвучал, должно быть, слишком печально. Илья стал меня успокаивать:
– Не волнуйся, я все контролирую. Пока я рядом, он глупостей не наделает. Все-таки я заместитель. Ты же видишь, все схвачено, я отвечаю за продовольствие. Это очень ответственный пост. К тому же я единственный нормальный человек в его окружении.
– Если так, то конечно, – кивнул я.
Илья встал.
– Извини, но мне надо спешить. Меня ждут в представительстве иностранной державы. Самый Главный поручил мне заверить его почтение и возвратиться домой к половине седьмого. Ему нельзя волноваться.
– Да, да… волноваться…
На площадке я крепко пожал руку: Илья, дескать, держись, друг. Он торопливо спустился по лестнице.
Размышляя о горестной судьбе моего бывшего сослуживца, я возвратился на кухню, к столу. Меня ждали сосиски.
Однако, сосиски… черт бы их побрал.
Да… но сосиски!
Ведь они что-то доказывают.
1993
3. Ниже пояса
Марина Константиновна и Андрей Сергеевич. Последний в темных очках.
Марина Константиновна. Довольно, Андрей Сергеевич, поговорили. Мы уже с полчаса обсуждаем погоду, но вы, надеюсь, не за этим приехали? Ближе к делу, пожалуйста.
Андрей Сергеевич. "Ближе к делу… ближе к делу…" Как у вас, Марина Константиновна, все теперь по этому… по-деловому…
Марина Константиновна. И имейте в виду. Я не сделаю ничего, что бы шло вразрез с деятельностью моего мужа.
Андрей Сергеевич. О, кто бы мог на это рассчитывать!
Марина Константиновна. И без политики, понятно? Я давно ушла из политики. Меня тошнит от политики. С меня достаточно и того, что мой муж… заметный политик.
Андрей Сергеевич. Вы так скромничаете: заметный политик… – о муже…
Марина Константиновна. Не беспокойтесь, вашей деятельности я воздаю должное.
Андрей Сергеевич. Я тронут.
Марина Константиновна. А что до иронии, Андрей Сергеевич, так вы знаете, как я к ней отношусь. У меня плохо с юмором. Говорите. Я слушаю.
Андрей Сергеевич. И рад бы сказать, да что теперь скажешь? После таких условий, Марина Константиновна, мне что остается? Раскланяться и удалиться…
Марина Константиновна. А я и не задерживаю.
Андрей Сергеевич. Потому что не знаете, не можете знать, каких мне усилий стоило заставить себя принять это решение – к вам пойти!..
Марина Константиновна….В отсутствие мужа!
Андрей Сергеевич. В присутствии мужа… мое присутствие… увы!
Марина Константиновна. Еще бы! После ваших публичных заявлений…
Андрей Сергеевич. После наших публичных заявлений.
Марина Константиновна. Ваших.
Андрей Сергеевич. Наших. Его и моих.
Марина Константиновна. Короче.
Андрей Сергеевич. И вот я прихожу к вам… в отсутствие мужа… боясь быть узнанным… в черных очках… с приподнятым воротником…
Марина Константиновна. Короче.
Андрей Сергеевич. Почему вы так неласковы со мной?..
Марина Константиновна. Короче.
Андрей Сергеевич. Теперь, когда наши разногласия…
Марина Константиновна. Короче. Короче.
Андрей Сергеевич. Да хоть что-нибудь вы мне дадите сказать? Вы же видите, я взволнован! Должен я или нет что-нибудь подобающее сказать… данному положению?
Марина Константиновна. Какой жалкий лепет! И как знаменит этот оратор!
Андрей Сергеевич. Политика… о которой вы мне запрещаете упоминать и о которой я слова больше не скажу… вот увидите… делается, как вы прекрасно знаете, не в белых перчатках. Мы уважаем право наших оппонентов, да и они, уверен, не отказывают нам в аналогичном праве… праве на жесткость, а то и жестокость… в определенных, зачастую нелицеприятных ситуациях… Есть правила игры, но бывают игры без правил… Но есть и такое понятие, как достоинство, наше общее достоинство, не сказать о котором…
Марина Константиновна. Нельзя ли все-таки покороче, Андрей Сергеич?
Андрей Сергеевич. Можно и покороче, Марина Константиновна. (Снимает очки, кладет на стол.) Можно и покороче… Я хочу, я хочу, Марина Константиновна, чтобы вы по старой дружбе отдали мне ту фотографию. Буду вам очень признателен. Вот и вся моя просьба.
Марина Константиновна. Фотографию? Это которую?
Андрей Сергеевич. Вы прекрасно знаете, которую. Ту самую.