Может быть, придет счастливый час, когда они начнут танцевать свой танец. Хана, если Вы верите, что есть Бог на небе, божественная сила в нас и вокруг нас, то попросите, чтобы Он дал мне здоровья и терпенья.
Благодарный Вам Янкель Йосаде".
-----------
В сущности, к этим строкам нет нужды ничего добавлять. Разве что одно: в конце концов кризис разрешился - й снова обрел голос.
Он стал писать по-литовски. А идиш? Язык, как и человек, иногда не прощает отступничества.
…Перед захлопнутой дверью
8 августа 92 г.
Многие евреи его не любят.
Многие литовцы его хвалят.
И те, и другие слишком плохо его знают.
й понимает: его заставляют играть чуждую ему роль:
- Одни хотят, чтобы я произносил обвинительные речи, другие - оправдательные. А я, как вы знаете, вообще ненавижу речи. Сколько их произнес за всю жизнь - две, три?
_____________________
По сути ему интересна не проблема "евреи и литовцы", о которой мы говорим часто, но таинственная, запутанная жизнь национального сознания. Любого. Еврейского, литовского, русского, польского…
При советской власти об этом молчали. "Вопрос, на который в нашем доме наложено табу", - говорит Леокадия, героиня пьесы й "Захлопнутые двери". А сам автор добавляет - в нашей беседе: "Глупо измерять силу национального чувства. Но вот направить ее можно… Когда-то это гениально сделали основоположники сионизма, сравнительно недавно - создатели "Саюдиса". Их опыт еще по-настоящему не осмыслен в Литве."
_____________________
6 июня 95 г. Я перечитал пьесу, над которой й работал пять лет (с 81-го по 84-й). Вошел в подзабытую уже атмосферу долго сдерживаемой, сдавленной, точнее - подавляемой национальной стихии. Говорю й:
- Похоже на атмосферу парового котла: вот-вот взорвется.
- Так ведь взрыв и произошел. В результате исчезла огромная страна. СССР.
Задача й тем более сложна, что он рассматривает национальный конфликт внутри одной семьи. Отец. Мать. Дочь. Сын. Что мешает им жить? Ложно понятый интернационализм.
______________________
Когда национальное чувство загнано в подполье, оно и впрямь деформируется. Директору завода Витаутасу Марукасу кажется: он придавлен "тайной", о которой не подозревает никто. Даже самому себе он долго не решается признаться:
"Свой национализм я впитал с молоком матери… Это нехорошее слово, оно режет слух, но, в сущности, оно означает… любовь к земле, на которой я живу: к деревьям, к траве, которая растет на ней. Для меня они самые красивые… Я хочу обманывать себя… И я обманываю себя… Как я обманываю себя, что мы, литовцы, более трудолюбивые и более способные, и лучше других… Хотя знаю: в моем народе много лентяев и негодяев".
Вглядываясь в себя, Марукас мучительно пытается докопаться до правды:
"-…Как только я встречаю русского, который умнее меня, или еврея, более способного, во мне пробуждается…
- Что? Что пробуждается?
- Прежде всего, обида, которая вскоре перерастает в зависть.
- И дальше в ненависть, да?
- Я сдерживаю себя. И мне это удается. Почти всегда. Но затем долго еще тлеет там внутри… что-то похожее на злобу, неприязнь к тем, кто эту зависть во мне разбудил".
_____________________
Эти признания звучат наивно, почти пародийно? Но не забудем: действие происходит в Каунасе, в семьдесят третьем году. Столь же однолинейно мыслят герои Дж. Оруэлла, О. Хаксли - герои, которые, сбрасывая с себя гипноз фальшивых лозунгов, начинают осмыслять свою жизнь в тоталитарном государстве.
Я опять думаю о судьбе некоторых пьес й. Жаль, они не были поставлены и напечатаны вовремя. Может быть, взбудоражили бы общество, стали бы катализатором осмысления "больных" проблем. А сейчас? Те же "Захлопнутые двери" кажутся мне прежде всего дневником автора, написанным в форме диалогов.
_____________________
В моем собственном - сибирском еще - дневнике есть несколько страничек, посвященных пожилой еврейке, учительнице музыки: ее мучает непонятная ненависть к собственному народу. "Пыль, - говорила она мне. - Евреи - это пыль, скопившаяся в разных углах мира. Пыль, которую рано или поздно сотрет история".
Антисемитизм, встречающийся среди самих евреев, не так таинствен и непонятен, как может показаться. Это противоестественная, но вполне объяснимая реакция загнанного обстоятельствами человека. Однажды он как бы отделяется от еврейства и начинает ненавидеть соплеменников (они якобы виноваты в его бесконечных неудачах), а иногда - странно абстрагируясь - не может выносить самого себя.
Участь Берты Наумовны была горькой. Однажды перестала выходить из дома. Потом не смогла смотреться в зеркало: не могла видеть свое лицо. Обычное еврейское лицо.
…Оказывается, тот же феномен "еврейского антисемитизма" хорошо знает й. Тем же мучаются герои его пьесы.
"Я не еврейка. Не еврейка, вы слышите! Поэтому я требую от вас… Я не желаю ни малейшего намека…Чтобы меня ненавидели и наказывали… не за свои грехи! Я к ним никакого отношения не имею. Меня ничто с ними не связывает".
Это жена Марукаса, Мария. Передовая учительница, "убежденная интернационалистка". Ах, как стесняется она своего подлинного имени - Мириам. Ах, как хочет быть литовкой. Ее биография - за пределами пьесы. Легко догадаться: девочку спасли во время войны, прятали в каком-нибудь тайном убежище. А может быть, она легально жила по документам христиан…Мне кажется, этот психологический тип не слишком характерен для литовского еврея (зато как характерен в России!), но я знаю й: он наверняка встретил Марию-Мириам в жизни. Может, на своей улице?
_______________________
Антисемитизм разъедает души детей Марукасов. Все тот же круг. Сын, Юргис, несколько лет подряд не может поступить на медицинский факультет. Сначала он ненавидит профессора-антисемита. А потом начинает стыдиться своей внешности, "горбатого носа", собственной матери:
- А ну, давай, встанем к зеркалу и посмотрим… Если я не похож на тебя, то на кого же?
Его гнетет и другое:
- …Почему я должен об этом молчать? Почему я не могу этого рассказать даже вам, моим самым близким людям?
____________________
12 сентября 95 г. Да, пьеса й - свидетельские показания. Фиксация нигде не запечатленных психологических процессов. Точен ли й? Бесспорно. Я и сейчас сталкиваюсь с тем же феноменом. Дочь В., ребенок из смешанной семьи, говорит на днях:
- Ну как же это страшно - быть евреем!
Тайники
Среди прочих забот й долгие годы остается такая. Прохаживается ли он по своей квартире, прогуливается ли по двору, покупает ли что-то из мебели, один вопрос - всегда перед ним: нельзя ли здесь устроить тайник?
Тайник должен быть простым, доступным. Но прежде всего - надежным.
й ставит себя на место сотрудника госбезопасности. Вот входит в помещение. Вот начинает искать. Что сразу привлечет внимание? Какие возникнут подозрения?
Он раз и навсегда определяет места, куда что-либо прятать глупо: гараж, веранда, антресоли, подвал, спинки диванов и кресел, банки с крупой…Туда прячут все!
Впрочем, важно уточнение: что ты хочешь спрятать? надолго ли?
- Одно время (в семидесятые годы) я прятал пишущую машинку с еврейским шрифтом. Но я прятал ее, если так можно выразиться, поверхностно. Попечатав часок-другой, убирал машинку от любопытных глаз - нет, уже не от сотрудников, но от агентов КГБ, которые могли быть среди моих приятелей. Я предупреждал возможные вопросы, шушукания, донос: Йосаде - сионист.
Иное дело - рукопись. Ее лучше всего прятать среди бумаг. Например, в папке с двойной обложкой. Еще совет: самые опасные, компрометирующие страницы можно из рукописи изъять - их, в конце концов, восстановишь потом по памяти.
Очень важный фактор - характер времени. Пятнадцать лет й прятал свои автобиографические записки. Любые изменения в Кремле, смену шефов КГБ он примеривал к своей трефной работе: надо ли перепрятать заново? А, может быть, уничтожить вообще?
Изобретал все новые и новые тайники. Перекладывал рукопись с места на место. Заставлял - в свое отсутствие - то же самое делать жену.
_____________________
"Я помню, как закончил пьесу "Синдром молчания". Сказал себе: "Дома ты не имеешь права держать подобный текст. Его надо спрятать особо тщательно. Причем, за пределами квартиры".
Но кому, куда отдать? Думаю об этом долго. Анализирую все свое окружение. И вдруг догадываюсь: один из моих друзей - информатор КГБ. Это может мне повредить? Конечно. Но я решаю: именно он и должен помочь!
Я приглашаю этого человека вместе с женой в гости. Читаю им пьесу. Потом - ужин, неторопливая беседа. Тут-то и говорю:
- Видите, друзья, какое родилось у меня дитя. Нам опасно быть рядом. Ведь я еврейский писатель, мало ли какие события нагрянут, вдруг - обыск? Словом, не могли бы вы меня выручить, взять эту рукопись? Ты, - обращаюсь к агенту КГБ, - не связан с еврейской культурой, никому даже в голову не придет искать у тебя.
Мой расчет оказался точным. Отказать ему уже неудобно. Был ли риск, что донесет? Нет. Ведь я четко предупредил: ты - единственный, кто знает о пьесе.
Следующую свою работу из еврейского цикла - "Захлопнутые двери" - я тоже хранил у него. Это был мой самый оригинальный, самый надежный тайник".
"Разве важно, на каком языке писать?"
Так убеждает себя й в течение многих лет. Его доводы:
-…У каждого народа (у каждого без исключения!) язык - основа существования, основа культуры, суть национального начала. А у евреев? Нет, нет! Несколько тысяч лет мы меняем свой язык. И оказалось, для нас это не главное. В еврейском писателе запрограммирован не язык - наша история.
- …Вы хотите сказать, что, уйдя в литовскую литературу, вы остались еврейским писателем?
- А как же! Я остался евреем.
_________________________
"Что-то особенное есть в самом взгляде еврейского литератора на мир!"
Примечательно: это говорит не й - один из его приятелей, литовец. Театральный критик.
Он сидит в кресле, подыскивает все новые и новые аргументы. Наконец, предлагает:
- Йосаде, у тебя большая библиотека. Хочешь мы проведем эксперимент? Открой любую книгу, дай прочесть мне небольшой отрывок. Совсем небольшой, чтобы я не мог догадаться, кто автор. Угадаю другое: его национальность, точнее - еврей он или нет.
Вспоминая тот вечер, й разводит руками:
- Я доставал с полки одну книгу за другой. Он читал… Три - четыре - шесть строк. Представьте, он не ошибся ни разу!
й добавляет не сразу:
- Наверное, вы догадались: мой приятель был "немножко антисемитом". Мы встречались с ним часто. Мы были интересны друг другу. Но скажите, дорогой мой, все-таки: чем же отличается взгляд еврейского писателя на мир? (10 декабря 90 г.)
Последний еврей
й много говорит на эту тему. Она, конечно, не сводится к истории пьесы, которая сначала называлась именно так, а потом стала называться иначе - "Прыжок в неизвестность".
_________________________
2 сентября 91 г. "Началось все с одного разговора. Иосиф вернулся из Израиля. И вот звонит мне жена Г.: "Каковы его впечатления?" Я ей: "Есть плюсы и минусы в тамошней жизни, к тому же сын не собирается никуда переезжать". - "А как вы относитесь к Израилю?" Я (понимая направление ее мысли): "Знаете, пришла старость, поздно что-то менять. А когда я был там три месяца, у меня возникло впечатление: в Израиле рождается новая нация - израильтяне. До сих пор, в течение тысячелетий, мы были евреями. Теперь в Израиле будут жить израильтяне… Разница принципиальная". Г. не поняла меня. А я не стал разъяснять. Положил трубку. Несколько дней мучился: почему я раньше так четко не формулировал это для себя? Да, в истории евреев начинается новая эра. А еще дней через десять решил: об этом надо писать пьесу. Рождение нового народа, как и нового человека, - всегда драма".
_______________________
Мне трудно сейчас переписывать наш диалог с й (я не согласен со многими его мыслями). Разумеется, это не имеет никакого значения для нашей работы.
"…Вы удивитесь: мой герой - антиизраильтянин. Израиль - трагедия для него. Эта идея парадоксальна? Что ж, парадокс горек. Макс Перас (так вначале зовут героя. - Е.Ц.) борется против израильтян, но…за еврейское начало, еврейский менталитет. Что это значит? То, что для героя важнее всего справедливость, дух Десяти заповедей.
- А разве в Израиле нет справедливости?
- Конечно. Нигде в мире нет справедливости. Ни в одном государстве. Вот и еврейский народ в Израиле превращается в такой же народ, как остальные.
- А еврей, живущий в диаспоре, часто униженный, терпящий оскорбления, - разве он несет справедливость?
- Разумеется! Именно в силу постоянного унижения - в течение тысячелетий - у евреев развился инстинкт справедливости. Нести справедливость стало нашей миссией. Потому-то евреи так много достигли. Конечно, католицизм и другие религии - тоже за справедливость. Но справедливость, утверждают они, чаще всего приходит после смерти человека. Еврейство же всегда ставило вопрос о торжестве справедливости сегодня, сейчас. Оттого мы боролись и боремся за справедливость. Увы, иногда в процессе борьбы искажается сама идея. Так было во время многих революций, в период "строительства коммунизма"… Но в целом чувство справедливости у нас, что называется, в крови. А Израиль? Там жестокий мир. Как и в Америке. Как почти в любой другой стране. И - даже больше. Ведь на Ближнем Востоке действует фактор силы. У еврея там часто нет выбора: против него всегда стоит араб, готовый выстрелить. Впрочем, снова подчеркну: там не евреи - израильтяне".
______________________
Теория й, разумеется, не оригинальна. Знает ли он об этом? Впрочем, я не хочу мешать развитию его замысла.
_____________________
Рассказывая о будущей пьесе, й запамятовал: прошло почти шестьдесят лет с тех пор, как он впервые противопоставил понятия: еврей в диаспоре и - еврей, живущий в национальном государстве. Легко нахожу в своих записях такой его монолог:
"…Как далеки сейчас от нас споры и конфликты, которых немало было в предвоенные годы в еврейской среде. Вспоминаю один из "вечных споров". Между теми, кто возрождал древний еврейский язык, и теми, кто противопоставлял ивриту язык диаспоры - идиш. Естественно: люди, мечтавшие о еврейском государстве в Палестине, хотели объединить соплеменников с помощью общего языка. Им был иврит.
Эта проблема коснулась меня еще в школе. Я уже решил стать еврейским писателем. Но вот досада: во всей округе не было гимназии на идиш. И у нас в Калварии, и в других, соседних, городках - гимназии на иврите. Между прочим, все в школе знали: я не участвую в работе сионистской организации, а, кроме того, сочиняю рассказы на идиш. Но до поры до времени никого это не интересовало.
И вот шестой класс, конец учебного года. Нам предстоит писать сочинение. Тема хранится в тайне. Придя утром в класс, мы эту тайну, конечно, узнали. Тема была сформулирована примерно так: "Что я хочу сделать для своего народа?"
У каждого из нас - по три часа. За это время я написал страниц восемь. Не знаю, что толкнуло меня сказать правду - все, что думал. Моя жизнь, признался я, будет посвящена утверждению культуры и языка идиш, а значит - объективно - борьбе с сионизмом.
Прошло еще два или три дня… В класс входят директор гимназии и учитель литературы. Раздают сочинения. Слышу:
- Йосаде, встань! Вот твоя работа! "Отлично" за язык и "плохо" за содержание.
Никаких комментариев. Я тоже молчу. А перед тем, как мы расходимся по домам, меня приглашают к директору. Он откровенен:
- Писать вы, конечно, умеете. За это получили "отлично". Но подумайте: есть ли у вас моральное право учиться в нашей гимназии? - Директор добавил: - Гимназия и существует в основном на пожертвования сионистов. "Двойку" мы вам не поставим, но я вас очень прошу, Йосаде, в следующем году пойдите в другую школу.
Когда я рассказываю обо всем отцу, дома разгорается скандал. Что делать? Я же и нахожу выход. Самая близкая гимназия на идиш - в Укмярге. Туда меня и посылают учиться".
____________________________
- …Значит, ваш герой считает необходимым тяжкий путь евреев в диаспоре?
- Он хочет, чтобы не пропали, не исчезли результаты тысячелетних поисков. Наши предки искали справедливость, культивировали истинную духовность. Сколько гениев дали евреи миру на этом пути!
- …Таким образом, герой оправдывает врагов евреев? Преследования инквизиции, ужасы Второй мировой войны…
- В какой-то степени, считает Макс, это было необходимо. Даже Освенцим. Макс дойдет в своих рассуждениях до абсурда. Тогда он и станет подлинным героем! Дон Кихотом. У него будет много врагов. Его рассуждения выглядят страшновато? Что ж! Нас ненавидели и ненавидят именно из-за поисков справедливости. За эту нашу духовную работу.
Словом, мой герой - последний еврей. Замечательное название, правда? Я пишу о вырождении еврейской идеи - о подлинной еврейской трагедии.
В Израиле пьесу, конечно, встретят в штыки. Во всем остальном мире - тоже. Кто-то скажет: "Опять еврей! Опять носится с собственными проблемами". С интересом прочитают пьесу антисемиты. Воскликнут: "Вот видите - евреи хотят править миром. Хотят переделать нас по своей колодке".
Это будет страшная пьеса. Если я успею, конечно, ее написать.
- Вернемся от вашего героя в вашу собственную жизнь. Вы оба в чем-то потеряли себя. Прятали свое еврейство. Разрушали свой талант. А теперь оказалось: осмысляя эти потери, вы многое поняли не только в себе…
- Так ли это? Не знаю. Тут начинается ваша работа. Я знаю другое: все смеются над справедливостью, а человечество без нее не выживет.
________________________
В окончательном варианте пьесы героя зовут иначе: Йонас Сакалас. Размышления й, которые он сначала хотел вложить в уста Макса, ушли куда-то, почти исчезли из пьесы. Все же иногда, читая ее, слышу голос й - нахожу потом почти дословные совпадения в своих записях:
"…Где я их только не встречал - на улицах, на площадях, на каждом углу. Юношей и девушек с автоматами в руках. Не такие уж малорослые, как казалось, - высокие, мускулистые. Без них Израиль сегодня бы не существовал. Всюду - культ силы."
Однако й по-прежнему хочет видеть евреев, как на полотнах Марка Шагала, - уносящимися в мечтах над местечком.
________________________
И снова: "Израильтяне - другой народ. Там - уже не евреи…"
________________________
А, может, все проще. И он говорит об этом с одной целью - оправдать собственную жизнь. Такую, какой она получилась. Трудно умирать с мыслью, что ты ошибся.