Бабушка не переставала удивляться:
- Янкель, голова твоя похожа на морковку. Но какой же ты умный!
Я знал: бабушка умеет заговаривать смерть. Делала она это разными способами. Вот один. Самый верный: каждый день бабушка читала какой-нибудь псалм, как и полагается набожной еврейке. Но всегда словно бы обгоняла календарь. Логика ее была такой: "Я уже прочитала завтрашний псалм. Значит, Бог оценит это и сохранит меня хотя бы еще один день".
И все-таки бабушка умерла.
Она умерла у меня на руках.
Почему я был тогда один у ее постели? Не знаю. Но я почувствовал вдруг: бабушка сейчас уйдет в другой мир.
Я чуть приподнял ее голову, прижал к себе. Она постепенно успокоилась. Навсегда".
…Спустя минут пятнадцать, когда мы говорим о другом, й возвращается к этому рассказу. Как всегда, хочет досказать:
- Все-таки не понимаю: почему я был один возле умирающей? Любил ее больше всех?
Помолчав, находит ответ, который нисколько не удивляет меня:
- Я был там оттого, что уже тогда очень хотел понять тайну смерти.
Старый друг
Не было, пожалуй, ни одной нашей встречи, чтобы й не произнес это имя: Гирш Ошерович.
- …Старый, старый друг! Я понимал его с полуслова, а он - меня. Когда-то мы были всегда рядом: одновременно начали публиковаться, работали вместе в газете, входили в одну литературную группу… Почти два брата. Хотя были так непохожи. Меня-то вы знаете. А Гирш… Он - святой человек, скромник, моралист. Словом, наши отношения - это притяжение двух полюсов.
___________________
Ранней весной девяноста второго, в Тель-Авиве, я шел на встречу с Гиршем Ошеровичем. Хотел расспросить его о судьбе знаменитой "Черной книги". Над ней работала в годы войны большая группа журналистов и писателей - в том числе Йосаде и Ошерович. Как известно, "Черную книгу" составили уникальные свидетельства о злодеяниях против евреев на оккупированных территориях СССР и в лагерях уничтожения Польши. Однако история "Черной книги" таила и таит загадки. Сборник был уже готов, когда набор рассыпали - говорят, по приказу Сталина.
___________________
…Конечно, по дороге к Ошеровичу я вспоминал и рассказы й о своем старом друге.
___________________
"Я много раз думал об иронии судьбы. В данном случае - судьбы Ошеровича.
Гирш всегда был сверхосторожен. В первую очередь - принципиально сторонился политики. Даже в молодости, будучи убежденным сионистом, он формально не хотел состоять в их организации. Так было и при Советах. От противоречий жизни Ошерович уходил в свои стихи - многие из них напоминали филигранно отточенные философские трактаты… После войны мой друг с радостью стал корреспондентом в Литве московской газеты на идиш "Эйникайт". Ему нужно было в основном писать о новостях культуры. Однако тут-то и подстерегла Ошеровича судьба!
Газета, где он работал, была органом Еврейского антифашистского комитета. Всем известно: во время войны комитет способствовал тому, чтобы евреи всего мира оказали финансовую поддержку СССР в борьбе с фашизмом. Ну а пришла победа - евреи стали все больше колоть глаза Сталину. В конце сорок восьмого года комитет был внезапно распущен. Большинство его активистов и сотрудников арестовали (а многие позже погибли). Увы, Гирш не избежал этой участи".
___________________
"Помните, я рассказывал вам, как сжигал еврейские книги? Зимой сорок восьмого-сорок девятого они превращались в пепел. Только одну книгу я не смог бросить в печь - не поднялась рука. Это была Тора. Я уничтожил тогда лишь титульный лист с дарственной надписью Ошеровича…
История эта имела свое продолжение.
В пятьдесят шестом мой друг вернулся из лагеря. В один из вечеров он сидел у меня дома. Не помню, в какой именно момент Ошерович подошел к книжным полкам, стал осматривать остатки моей библиотеки. Вдруг сказал:
- Якоб, когда-то я подарил тебе Тору. Ты сохранил ее?
- А как же!
- Покажи. Где она?
Конечно, я не мог это сделать. Он тотчас заметил бы отсутствие странички со своей надписью. Какое-то время я имитировал поиски… Наверное, он что-то понял, догадался:
- Не ищи сейчас. Потом покажешь".
___________________
"…И опять прошло много лет. В письме Аси я вспомнил этот случай. Опубликовав письмо в газете, послал его Ошеровичу.
Свой ответ он начал с комплиментов: это, мол, надо уметь - так раскрыть душу, так рассказать не лестную для себя правду.
А закончил Ошерович упреком: о многом в истории нашей дружбы я промолчал".
___________________
Что упустил й? Только ли эпизоды их совместного - во время эвакуации - пути на Восток?
___________________
Одна линия их отношений кажется мне поистине напряженной. Впрочем, если точнее, - это касается отношений й с женой Ошеровича. А еще точнее - речь опять о молчании.
___________________
"…На следующий день после того, как арестовали Гирша, мы столкнулись с Ривкой, его женой, на лестнице Союза писателей. Я поднимался наверх, она спускалась вниз.
Кивнул головой. Она в ответ - тоже.
И все. Ни слова больше. Точно едва знакомы. Так продолжалось три или четыре года. Пока Ривка работала в Литературном фонде Литвы.
Литфонд и Союз писателей находились, как и теперь, в одном здании. Мы встречались ежедневно. Вот так же, на лестнице. В каком-нибудь кабинете. В библиотеке. И - ни слова. Только кивок головой
"Как Гирш? Пишет? У тебя есть хоть какие-нибудь известия о нем?" Я спрашивал это мысленно. Вслух - боялся. Я знал: за мной следят, видят каждый мой шаг.
Это была страшная ситуация. Ложная. Унизительная. Приходя вечером домой, я вспоминал свою встречу днем с Ривкой, однако жене ничего не рассказывал: не хотел втягивать ее в свои мучения. А утром, отправляясь на работу, ждал - стыдясь себя - встречи новой".
___________________
й рассказывал мне эту историю много раз. Дважды (7 октября и 20 ноября 91 г.) я записал ее на магнитофон. Чем эти рассказы отличались друг от друга? Одним нюансом. Иногда й утверждал: это был их общий, пусть и необсужденный, не высказанный вслух план:
- Ривка была очень рациональной женщиной. Мужская голова! И она все поняла… Мы друг друга очень хорошо поняли. Она не обиделась на меня.
Но, случалось, й видел ситуацию несколько иначе. Особенно, когда я спрашивал - без всякого снисхожедения к нему: "Так вы полностью разорвали отношения с женой друга?.. Вас парализовал страх?.. Трудно ли ей жилось тогда?.."
Но й не нуждался в снисхождении:
- Я ни разу не был у нее дома после ареста Ошеровича. Боялся. Материальные трудности? Думаю, их не было. Ривка, как и Гирш, аскетична во всем. К тому же ей помогали. Один даст десять рублей, другой - двадцать. В том числе и я.
- Вы и деньги отдавали ей молча?
- Нет, это делал не я. Я будто не знал ничего… Да, я не герой. Не могу похвастаться.
___________________
Потом й стало легче. Жену врага народа Ошеровича уволили из Литфонда.
- Руководство Союза писателей не хотело ее трогать. Ни в какую. Потому-то Ривка после ареста мужа долго работала директором Литфонда. Но госбезопасность настаивала, давила… В конце концов, ее выгнали.
___________________
"Однажды услышал: Ошерович вернулся из лагеря! Я почувствовал, что должен немедленно увидеть его.
Однако боюсь: как посмотрю в глаза другу? Тем не менее сажусь в машину. Еду.
Мы расцеловались. Даже заплакали оба. И - ни слова о том, что я так боялся вспоминать.
Было утро. Ривка поставила на стол чай, какие-то бутерброды. И тоже - ни слова о тех молчаливых встречах".
___________________
"Души наши с Гиршем близкие. Тянутся друг к другу. Так что вскоре все стало, как прежде. Почти ежедневно - они с Ривкой у нас в гостях. Или мы с Шейнеле - у них.
Между прочим, Ошерович совсем неплохо выглядел. Видимо, в последние месяцы его заключения в лагере был уже другой режим. Помягче. Ошерович, наверное, там работал. Может быть, неплохо устроился - он ведь всегда умел хорошо контактировать с людьми.
Я говорю "видимо", "наверное", "может быть" - Ошерович рассказывал о лагере скупо. А меня - вы ведь знаете мой характер - интересовали подробности. Как его взяли? Что было в тюрьме? Я слышал уже: мало кто выдерживал допросы; почти все арестованные по делу Еврейского антифашистского комитета возвели на себя напраслину…
При встречах я повторял одно и то же: "Тебя били? Ты признался, что был шпионом?" Он отвечал коротко: "Нет. Нет".
Так же уклонялся Гирш от моих расспросов и тогда, когда я был у них в гостях в Израиле. Помню, Ривка готовила нам очень вкусное блюдо - маленькие кусочки картофеля, по-особому обжаренные вместе с маленькими же кусочками курицы. Я задавал вопросы. А он все так же твердил: "Нет!"
Впрочем, он чуть-чуть рассказал о другом. В самом начале, еще в Вильнюсе, он сидел в камере со знаменитым философом Карсавиным. Они не скрывали друг от друга ничего".
___________________
Я припоминаю все это, когда иду к Ошеровичу. Вот и нужный мне дом. Скромная квартира - типичная советская малометражка. Две проходные комнаты, маленькая кухня. Потрепанная мебель. Стеллажи с книгами. Два старых человека, которые - по привычке? - сдержанны и - одновременно - гостеприимны.
Когда я начну разговор об й, они оборвут:
- Спасибо. Мы все о нем знаем.
И добавят вежливо:
- У нас регулярная переписка.
Штрихи к портрету антисемита
Портрет этот возникает в наших разговорах с й не случайно. Скажу сразу: в портрете отсутствуют полутона.
"Конечно, - рассуждает й, - из-за антисемитизма пролиты реки крови. Тем не менее не надо думать о какой-то особой ненависти человечества к евреям. Известен закон: организм отторгает чужое. Люди инстинктивно отталкивают все, что привостоит им - стиль, образ жизни, характер мышления. Так везде и всегда. А евреи в течение тысячелетий жили в диаспоре. Были чужими…
Конечно, над чужим смеются. Глядя, как кто-то поглощает не знакомую нам пищу, мы подавляем в себе улыбку. Блюдо же совсем экзотическое вызывает протест. Незнакомые обряды рождают подозрение… И только интеллигент задает вопросы: как? почему?
Среди интеллигентов тоже бывают антисемиты? Значит, это не интеллигенты".
____________________
Противоречие, которого й не замечает. Согласно его логике антисемитизм изживет себя, если все евреи соберутся на земле обетованной. Однако ведь й - за вечную диаспору. Значит, и за вечный антисемитизм?
_____________________
В его последней пьесе тоже есть портрет антисемита. Но портрет этот гораздо многомернее, сложнее. й не повторяет здесь расхожие, пусть и верные, слова.
Последняя пьеса
Солгу, сказав: с этой пьесой й мучился больше всего. Так - с каждой его пьесой. А он их написал в пору нашего знакомства две, да одну не закончил.
Не закончил - именно эту.
Говорю в прошедшем времени: й перестал уже работать над пьесой. Все происходит так, как он предупреждал. Доктор Сидерайте подтвердила недавно: состояние здоровья й резко ухудшилось (20 сентября 95 г.)
_____________________
ГОЛОС КЛЕНА. Замысел возникает, что называется, на моих глазах. В письме Асе, где й размышляет о литовско-еврейских отношениях, меня останавливает образ дерева: "Клен! Какой красивый! Какая величественная крона!"
Клен растет в небольшом литовском поселке - во дворе дома, куда й приводит поиск убийцы отца.
й кажется: клен вырос, "напоенный отцовской кровью!.. Вернувшись в Вильнюс, едва ли не каждую ночь я слышал отцовские хрипы и ясно представлял себе, что, невзирая на все законы природы, его кровь сопротивляется, не хочет уходить в землю"… И вот кровь отца "задела чуть увядшую веточку и напитала ее".
Так и выросло дерево.
__________________________
Неожиданная идея: письмо й хотят читать со сцены. Звонки актеров, несколько визитов к нему режиссера. Сначала удивляюсь: история театра знает не так много примеров, когда публицистический текст разрастается в пьесу, спектакль. Но оказывается, и здесь не все просто: режиссер предлагает й написать сценарий. Герой должен вести диалог с…кленом.
й советуется со мной: насколько такой сценический ход логичен? Интересен ли?
______________________
В течение нескольких дней стараюсь рассеять его сомнения. Напоминаю: то, что голос дерева может быть "убедителен" для читателя и зрителя, в XX веке доказали многие писатели. Например, латиноамериканцы. Тот же Габриэль Гарсиа Маркес. Мои доводы бьют в одну точку, все в ту же: й должен работать, работа продлит его жизнь.
_________________________
ОЧКИ И БОТИНКИ. Единственное, что точно знает й о судьбе своих родных, - некоторые подробности убийства отца.
"…Эти месяцы после моего возвращения с фронта были тяжкими. Никто ничего не мог мне рассказать. Что делать? Вдруг одно имя мелькнуло в памяти: Ионас Кайрис.
Да, да! Именно этот человек поможет мне! Я помнил Кайриса с детства. Он был торговым партнером отца - продавал на каунасском рынке вязаные кофты, выпускавшиеся на нашей фабрике. Кайриса мы все очень любили. Его порядочность была не показной. Глубинной. Приезжая в Калварию, он останавливался у нас. Днем непременно отправлялся в костел.
Я нашел Кайриса легко. В том самом доме, где не раз бывал раньше.
Он и в самом деле рассказал немало. Оказывается, узнав о начале войны, родители собрали в повозку свои пожитки и отправились в Каунас. Ко мне. Они не подозревали, что меня уже нет в городе.
В Каунасе появилась одна только мама. Она стояла перед Кайрисом - рыдая, держа в руках отцовские ботинки и очки.
Их остановили по дороге, возле городка Казлу-Руда. Люди с белыми повязками приказали занести вещи в какую-то избу. Потом отвели отца вглубь двора. Мама услышала выстрелы. Ей даже не разрешили подойти к телу мужа. Через несколько минут отдали ботинки и очки.
Мама точно описала Кайрису место. Так точно, что я легко нашел его потом. Спутать было нельзя. Деревенька упиралась в шоссе. А других рядом не было. И дом возле дороги по-прежнему стоял в одиночестве.
Мама? Прожив несколько недель у Кайрисов, она попала в гетто. Кайрисы приносили ей туда пищу - в условленное место, к забору. Однажды мама у забора не появилась…"
________________________
В прошлом у них много общего - у автора и его героя. А настоящее?
Господин Биндер приехал в Литву из Израиля. Он привез с собой те самые старые ботинки - чтобы поставить их туда, где отца застрелили. Не забыл и очки - через них отец в последнее мгновение увидел небо.
_______________________
ТЕМА ВОЗМЕЗДИЯ. Всегда ли необходимо оно?
"В конце концов, человеку за все воздает сама жизнь". й снова приближается к этой истине, встретив убийцу отца.
Жалкий старик, в теле которого разрастается опухоль, а еще раньше разросся страх; сопливая малышка на руках ("последняя радость"); скороговорка, за которой легко открывается именно это - возмездие жизни: "С той поры и началось…"
А еще й слышит голос клена, отцовского клена: "…Оставь в покое этого человека, забудь на этот раз про сыновний долг…Так Господь устроил этот мир - что предано земле, должно быть забыто".
й подходит здесь к главному. Может быть, к самому больному для себя: "…Ночами отцовский клен снова и снова рассказывает мне ту особенную правду о многовековой истории нашего народа, которую мне вбивал в голову учитель гимназии Шульгассер, то, о чем я потом читал, думал и заложил себе глубоко в сердце: невзирая на непрекращающиеся вековые преследования, погромы и геноцид - мы ПРОЩАЕМ! Ненависть к злодеям, хотим мы этого или нет, незаметно для нас тает и пропадает…Некоторые с досадой скажут, что простить такое - значит, унизить себя. Но история евреев доказывает: это, напротив, - не слабость, а сила, которая позволила евреям дать мировой культуре, цивилизации те неисчислимые богатства, которые она дала".
_________________
Первая часть пьесы напечатана в газете "Шяурес Атенай" ("Северные Афины").
й опять далеко ушел от своего замысла! Вот что хотел он когда-то поставить в центр пьесы: сын ищет убийцу отца; долгие и тоскливые беседы человека с деревом, которое было свидетелем преступления.
Неожиданно ли то, что на авансцену вышел убийца? Его зовут Паулюс Лапенас. Это уже не человек с заискивающей улыбкой, который плаксиво говорит себе: "Все кончено". Разумеется, жизнь Лапенаса - тоже на самом излете, однако он ищет оправдание своему преступлению, пытается даже выстроить некоторым образом "философию".
____________________
й так объясняет мне, почему трансформировался его замысел:
- Однажды ночью я сказал самому себе: "Ты должен поставить рядом убийцу и жертву. Пусть посмотрят друг другу в глаза. Пусть каждый скажет свою правду".
______________________
Отвратительно ли копаться в душе существа, про которого ты думаешь: "Он убил моего отца"?
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО ПИСАТЕЛЯ.
______________________
К тому же издалека тянется традиция - от самых истоков литературы: постичь душу заблудшего, сколь ни велик его грех - понять. Принцип "двойного зрения" в искусстве естествен. В отличие от реальной жизни.
Я не вижу парадокса и в том, что, создавая образ убийцы, й отдает Лапенасу свои, выстраданные, мысли о мире и человеке.
______________________
Почему убивали евреев? Неужели все так просто?
Алчность. Зависть. И - чтобы оправдать себя перед Богом и людьми - культивирование обид. Крупных или мелких - какая разница?
Других причин й не видит. После войны он встречается с уцелевшими евреями. Все тот же вопрос: почему?
Кажется, этот вопрос он задает и мертвым. Их лица сейчас постоянно всплывают в памяти й.
Лицо Рахель. Первой красавицы в городке. "Ее долго мучили, долго терзали на площади - в первый же день прихода новой власти".
Лицо трактирщика из Калварии. "Его сначала прятали крестьяне. Конечно, за деньги. А потом выдали гестапо. Грязного, оборванного, избитого, привязали к столбу - возле трактира, которым еврей еще недавно владел. Так стоял он целый день на солнцепеке. Пока не сжалились - не убили, как собаку, у озера".
______________________
Жизнь двух народов шла как бы параллельно. Не только в геометрии - в жизни параллельные дороги не пересекаются. Вот почему народы, как и люди, часто не понимают друг друга. Вот причина того, что можно было бы назвать национальной бестактностью.
- Но разве за бестактность убивают? - недоумевает й
Вопрос его риторичен. Уж он-то знает: убивают. Убивают и просто так. Чтобы заглушить свою бездонную тоску, дисгармонию с миром, свою обиду не на соседа - на самого Бога.
_______________________
ПРЕДЫСТОРИЯ того летнего дня, когда совершилось убийство.