- Я одна, что ли?! Это у нас каждый знает. Через неделю после их ареста в областной газете большая статья была насчет Семечкина и "его прихвостней" - значит, Алеши и дяди Вани Воробья. Там все подробно описывалось, как "враги народа расхищали". А на другой день наша районная газетка все перепечатала. И этот Витя-гад в статье фигурировал, что он "дал сигнал", "раскрыл глаза". Ненадолго, слава Богу, раскрыл, ведь через месяц его поезд пополам переехал. И как он, хромой, в той Семеновке оказался среди ночи и за полкилометра от станции? Покарал его Господь, так моя бабушка говорит. А я думаю, вряд ли Господу до такой мрази есть дело, думаю, наши своими силами обошлись.
Замолчали, теперь легко и надолго.
- Небо до чего красивое! В Москве его и не видно, - сказала Александра. - И звезды такие ясные, лучистые. Само собой чудится: "И звезда с звездою говорит".
- У нас всегда так, я привыкла. А на фронте страшно?
- Средне. Когда из боя в бой, то не успеваешь испугаться.
- А как понимать: "Есть упоение в бою"?
- Так и понимать. У тебя на качелях дух захватывало?
- Если сильно раскачать - захватывало.
- Вот и там дух захватывает и пробирает до костей от ужаса и восторга. "Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю". Есть. Что правда, то правда. Человек так устроен, что может пойти на танк с гранатой - это я своими глазами видела. Пойти, и победить, и остаться целым и невредимым.
- Чтобы потом какой-нибудь хорек накатал на него донос, - тихо добавила Ксения.
- Бывает и так в нашей жизни, но другой у нас нет и не будет.
- А я не верю, - сказала Ксения, - и Алеша мне говорил, что у человека может быть много жизней. Человек в другой жизни может и камнем стать, и собакой, и деревом.
- Мне он такого не говорил. Хотя я знаю - это теория о переселении душ. Значит, ему после контузии что-то открылось, - задумчиво сказала Александра. - У твоих маленьких глаза Адама. Такие же эмалево-синие, печальные, с легкой раскосинкой, значит, и душа будет его. Говорят, глаза - зеркало души… Неужели он два года пластом лежал?
- Ну не два. Наверное, год и восемь или девять месяцев.
- Пролежни были?
- Ты что?! Мы с тетей Глашей, знаешь, как следили за этим!.
- Царство небесное ей!.
Разговоры у них в ту ночь шли вразброс, что называется, с пятого на десятое. Но поскольку молчать друг с другом им было легко, то молчание между словами скрепляло их воедино.
- Когда Алеша поднялся, Иван Ефремович Воробей, я говорила, взял его в пастухи. А однажды, ближе к вечеру, они с Воробьем поехали на линейке в баню комбикормового завода и у кладбища спасли от смерти Витю-гада. Петя и его отец кол ему промеж ног забивали осиновый. Ну Воробей и Алеша спугнули их, а Витю подобрали с дороги, погрузили на линейку и привезли в медпункт. Алеша оперировал, Семечкин и Воробей ему помогали. Спасли гада на свою голову. В тот же вечер Семечкин назначил Алешу фельдшером вместо Вити-гада.
- А за что они ему осиновый кол?
- За что? Витя-гад с Петиной младшей сестренкой Зоей спутался, она забеременела. Он сделал ей аборт, и она умерла. А потом и ее мать с горя умерла. Вот за это.
- В медпункте делал или дома?
- Вроде в медпункте.
- Тогда странно, что умерла.
- Вот и Алеша так говорил: странно… Где он сейчас? То, что жив, я точно чувствую.
- И я, - сказала Александра.
- А у тебя родители в Москве? - спросила Ксения.
- Мама со мной, а папа погиб еще в Гражданскую, когда я была малюткой.
- А мой папа погиб в эту, в Отечественную. Сначала перед войной его посадили, а в мае сорок первого выпустили. На второй день войны призвали, и он скоро погиб, еще в Смоленске. Мы сюда эвакуировались, а дальше ехать не было денег. Область была под немцем, а наш краешек они не зацепили. Это хорошо, и тогда, конечно, было хорошо, но сейчас особенно - нашим можно в институт поступать, а у меня подружка из соседнего села, они были в оккупации, и ей из-за этого теперь в институт нельзя.
- Почему?
- А кто его знает! Нельзя - и все. Наверное, считается, если человек был в оккупации, то он как бы порченый.
- Дурь! - в сердцах произнесла Александра.
- Дурь не дурь, а ей отказали даже в приеме документов. И мне откажут - Алеша по плохой статье пошел.
- А что, бывают хорошие статьи?
- Бывают. Убийство на почве ревности…
- Дурь! Ты будешь учиться в Москве - сто процентов! Не обязательно им все докладывать: кто, и что, и как - совершенно не обязательно.
- Я не откажусь от Алеши! - Голос Ксении прозвучал глухо, почти враждебно.
- А я не призываю тебя отказываться. Я просто хочу, чтобы ты взглянула чуть шире: почему мы должны и устно и письменно исповедоваться перед этими негодяями? Чтобы выжить, мы не должны предавать, но схитрить обязаны. Алеша хотел, чтобы ты училась?
- Очень. Он так мне и говорил: я мечтаю, чтобы ты выучилась.
- Вот и будешь учиться. Тут обсуждать нечего. Я выполню его волю. Ты школу-то окончила?
- На "отлично".
- Значит, в этом году приедешь поступать.
- А Адьку с Сашкой куда?
- У бабушки и прабабушки побудут. Они что - против?
- Они не против. Они только и говорят: учись, Ксения… В этом году не приеду. Таких маленьких я их не оставлю на маму с бабушкой. В следующем - может, а лучше в сорок девятом, если голода не будет.
- Не будет! - уверенно пообещала Александра, словно быть голоду или не быть, зависело от нее лично, а не от партии-правительства.
- Хорошо бы! - вздохнула Ксения. - Тогда и Алеша выживет. Слушай, Саша, а как ты мне предлагаешь схитрить?
- Пока не знаю, но придумаем обязательно. Адам ведь жил под чужой фамилией, и я…
- Нет! - горячо прервала ее Ксения. - Это мне не подходит. У меня отец - Половинкин, муж - Половинкин, и я всю жизнь буду…
- Тогда напиши в анкете "пропал без вести" - это ведь так и есть, для тебя, во всяком случае… Ну, в общем, сейчас этим не заморачивайся. Я все продумаю основательно, найдем выход, у меня есть с кем посоветоваться.
Помолчали.
- Извини за вопрос: а у вас детей не было?
- Когда госпиталь переехал, я поняла на новом месте, что забеременела. На третьем месяце полагается демобилизация. Грищук подготовил документы, а я упала в окоп - и выкидыш…
Далеко-далеко, в стороне оврагов и перелеска, с мощным гугуканьем прокричала какая-то птица.
- Скоро полночь, филин собрался на охоту, - сказала Ксения.
- Ты молодец - птиц знаешь, а я московская бестолочь.
- Я этим Филей свою малышню пугаю. Как-то однажды они долго не спали, баловались и услышали его. Испугались, жуть! С тех пор я их пугаю: "Спите, а то Филя прилетит!"
- Помогает?
- Еще как! Они сразу носы под одеяло - и спят. Первые пять минуток вид делают, а потом скоренько засыпают. Как жаль, что у тебя не родился маленький! Сейчас бы у моих старший брат был или сестра, - простодушно добавила Ксения и прикусила язык, испугавшись своей нечаянной бестактности.
На этот раз замолчали надолго.
Мощные крики филина доносились все глуше и глуше.
- Улетает от нас твой Филя, - доброжелательно сказала Александра и тронула Ксению пальцами за плечо, как бы давая понять, что она не в обиде: ну сморозила глупость - с кем не бывает. - Улетает твой Филя от нас, почти не слышно его.
- Ничего подобного. Никуда он не улетит. Делает вид, что улетает, хитрит, а потом развернется на сто восемьдесят градусов и будет тут как тут. Внезапность - вот его козырь. Я много чего знаю о филинах. И вообще про животных, птиц, насекомых. Если учиться, то я только на биолога буду.
- А я с детства ботанику люблю. Все растения меня интересовали, от самых малюсеньких и до эвкалиптов и баобабов. А учусь на врача. Все хотят, чтобы я стала хирургом, а мне не хочется.
- Не хочется - не слушай никого! - запальчиво сказала Ксения. - Ты что, для них учишься или для себя?
- Пока для них. Если бы мама и Папиков не заставили, я бы в институт не пошла - старая слишком.
- Да ты что говоришь, Саша! Учиться никогда не поздно!
- Ты, как моя мама, рассуждаешь! - засмеялась Александра. - Может, чайку?
- С удовольствием!
Ксения разожгла примус, пахнуло керосиновой гарью.
Вдруг со стороны кладбища раздался жуткий вопль, а затем писклявое верещание и какие-то неясные звуки, похожие на клекот и щелканье клюва.
- Я говорила - вернется. Вот Филя поймал зайца и зарезал, а теперь рвет на части и заглатывает прямо со шкурой.
- Вкусно ты чай завариваешь, - после длительной паузы похвалила хозяйку гостья.
- А я и тебе сухих травок домой дам. Прямо сейчас положу на стол, чтоб завтра не забыть.
- Не завтра, уже сегодня.
- Значит, сегодня, сейчас. А в Москве заваришь мои травки, угостишь маму, и меня вспомните: "Живет где-то там, в поселке…"
- Вроде я к тебе, Ксень, ревновать должна Адама, а у меня ревность ни на секунду не возникла.
- У меня тоже. Я всегда знала, что ты можешь внезапно появиться и увести у меня Алешу, а увели гады… Я тебя раньше боялась, а сейчас не боюсь.
- Вы с Адамом говорили обо мне?
- Нет, что ты! Он не помнил ничего. Только в самое последнее время вспомнил. Там, в оврагах, есть песчаный карьер и озерцо. И вот мы как-то купались, и я пошла за деревья одеваться. Выхожу одетая, а он смотрит куда-то мимо меня. Вот тогда, думаю, он тебя и вспомнил… Я испугалась, но виду не подала.
- Да, мы с Адамом тоже купались в этом озерце. Я и вчера там купалась. Петр меня возле оврагов высадил, и я, прежде чем к вам идти, искупалась…
- Ты бы легла поспать перед дорогой. Петя очень рано заедет, - помолчав, сказала Ксения. - Петя - человек точный.
- Посплю дома. Вон рассвет зеленеет…
- А у тебя медали за войну есть?
- Есть. Приедешь в Москву, я перед тобою похвастаюсь при полном параде.
- Москва большая. Как я тебя найду?
- Я тебе адреса оставлю - и дома, и института, и больницы, в которой мы обычно оперируем, это моя родная больничка. Маму зовут Анна Карповна, я ей про тебя расскажу, и про малышей, и про Адама…
В начале седьмого утра подъехал Петр.
- Маленьких за меня поцелуй, - обнимая Ксению на прощание, сказала Александра.
- Сейчас кушать придут, - светло улыбнулась сквозь слезы Ксения. - Ой, травки забыла!
Александра вошла следом за хозяйкой в дом и набрала в карманы своего потайного пояса сушеной мяты и душицы.
- Так. Адреса я тебе отдала. А улица у тебя, Ксень, какая?
- Улица у нас в поселке одна, но из трех частей: в начале - Подгорная, потом идет - Заводская, все, что вдоль кирпичного забора, а наш кусок - Парижской коммуны. Дом одиннадцать.
- Я жду тебя в Москве. И письмо напишу обязательно! - За порогом Александра крепко обняла Ксению и поцеловала в щеку. - Малышей поцелуй! Пока.
Ксения проводила гостью до калитки, а когда машина тронулась, подняла руку в прощальном жесте…
Ехали до Семеновки быстро, с ветерком.
- Это ты Витю-гада прикокал? - неожиданно спросила Петра Александра.
- А тебе зачем знать?
- Хочу вынести благодарность от лица старшего по званию.
- Служу Советскому Союзу! - взял под козырек Петр и запел, перекрывая шум мотора и встречного ветра:
- Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной.
Я был за державу ответчик,
А он спал с моею же-ной…
- Петро, - прервала его Александра, - а чего ты не женишься?
- Сначала батю надо женить. А то что ж, я женюсь, а он один останется - так нельзя.
- Значит, ждешь своей очереди?
- Выходит, жду. А Ксеня тебе родня?
- Да, родня. А ты невесту приглядел?
- Тебе честно? - Петр оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Александру в упор своими светлыми, много чего повидавшими глазами.
- Если говорить, то честно, но можешь и промолчать.
- А чего мне молчать? Ты догадливая. Да, конечно, если бы на ней, то женился хоть завтра, но она не из тех, она будет ждать…
- Ты о Ксении?
- Ну… А как ты насчет гада дотумкала, морская пехота?
- Во-первых, по твоим глазам затравленным, во-вторых, у тебя на кладбище голос как-то задергался, когда тебя Ксения про него спросила, а в-третьих - разведка должников не забывает!
- Не забывает, - усмехнулся Петр. - Смотри, во-он на горизонте чернеется, то пассажирский, московский… Погнали, может, успеем!
- Погнали! - азартно поддержала водителя пассажирка.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Как туман на рассвете - чужая душа.
Георгий Иванов
XI
В молодости эти размышления не приходили ей в голову, а в зрелые годы, когда Александра Александровна выдавала замуж дочь Екатерину, как-то однажды она призадумалась над тем, что мужчины женятся, а девушки выходят замуж по обоюдной горячей любви и осознанной доброй воле довольно редко. Гораздо чаще в предсвадебном угаре они бывают обложены десятками совпавших обстоятельств, как загнанный волк красными флажками, и деваться им некуда, кроме как бежать в специально оставленный створ, где поджидает их подвыпившая компания с улюлюканьем и бодряческими криками "Горько"! Да, примерно так бывает у многих, но осознание этого приходит, как правило, через годы, хотя иной раз жених или невеста готовы дать деру из-за пиршественного стола, но подобные скандалы случаются очень редко, а обычно не убегают, сидят в застолье, как в летаргическом сне, и на очередной окрик "горько" послушно подставляют жестяные губы.
Это сейчас, в третьем тысячелетии от Рождества Христова, девушки берут "бойфрендов", или, как называет их Александра Александровна, "учебно-тренировочных мужей", и живут себе эти парочки, как они выражаются, "гражданским браком", хотя на самом деле гражданский брак отличается от церковного тем, что пары не венчаны, но зарегистрированы в загсе, а если на Западе, то в мэрии, а "бойфрендство" всего лишь сожительство. Раньше так и говорили - "они сошлись", а теперь выходит - "они тренируются на должность супругов". Раньше молодая женщина без законного мужа считалась как бы обделенной вниманием, а сейчас всего лишь "свободной". Хотя, как думала Александра Александровна, эта свобода, кроме полной безответственности для мужчин, ничего в себе не несет и нести не может, что, в первую очередь, пагубно для самих мужчин, поскольку ослабляет их жизнестойкость и ведет к деградации. Как специалист, Александра Александровна была в курсе статистики по деторождению и дальнейшей жизни малышей, а поэтому знала, что каждый третий ребенок в Западной Европе, США и России растет без отца при живом и здравствующем папашке, который в лучшем случае находится на положении "папашки приходящего", - вот самый печальный плод "бойфрендства". Конечно, доедающим свое счастливое детство "мальчикам-друзьям" можно по этому поводу не беспокоиться, но тем, кто помышляет стать настоящим мужчиной и имеет амбиции к полноценному продолжению своего рода, есть над чем подумать.
А тогда, летом 1947 года, после того как Горюнов-младший подвез ее к платформе станции Семеновка и тут же укатил разгружать так вкусно пахнущий подсолнечный жмых, пассажирский поезд, к которому они так спешили, пролетел мимо станции, даже не притормозив, только обдав Александру мазутно-смоляным ветром из-под гулко клацающих, сверкающих на солнце колес. Она смотрела вслед уходящему на Москву поезду, как навсегда ускользающей надежде, и ее обманутая душа медленно наполнялась тупой болью. Только теперь она окончательно поняла и умом и сердцем: надеяться больше не на что, Адама ей не вернуть. С каждой минутой уменьшающийся на глазах поезд становился все крохотнее, пока не превратился в точку, а затем и та исчезла из виду, растворилась в равнодушном к людским потерям желтоватом и зыбком солнечном мареве жаркого дня над степью.
Точка на горизонте исчезла. А Александра все всматривалась и всматривалась изо всех сил, пока ей не почудилось лицо Адама, вернее, что-то очень похожее на его лицо, потому что очертания она увидела смутные, как сквозь слезы.
- Доча, ты че плачешь - за поезд? Та Бог с ним! Разберемся.
Оказалось, что перед ней стоял тот самый опухший почечник в железнодорожной фуражке, серой рубашке с погончиками, в темно-синих шевиотовых брюках и сандалиях на босу ногу, тот самый, что по приезде в Семеновку подсказал ей, как добраться до поселка на попутной машине.
Александра провела ладонями по лицу: действительно, все в слезах, значит, она плакала и не чувствовала, что плачет.
- Дяденька Дяцук, извините. - Александра крепко вытерла слезы тыльными сторонами ладоней. - Здравствуйте!
- Здравствуй, доча. - Серое одутловатое лицо осветила улыбка, узкие светлые глаза потемнели на какую-то секунду и даже стали как будто больше. - А ты помнишь мою фамилию. Молодец!
- Я помню всех, кто мне сделал хорошее, - просто и искренне отвечала Александра.
- А ты оказалась права: ко мне на другой день жена бабку-знахарку из Алексеевки привозила, так она мне все точь-в-точь казала, шо ты: медвежьи ушки, корень солодки, землянику. А до Москвы добраться я тебе подмогну. К вечеру товарняк литерный будет, а у нас в Семеновке его паровозна бригада меняется на нашу, и дуют до Москвы по зеленому коридору, к утру на месте будете. А в нашей семеновской смене машинист мой брательник, а его помощник мой сынок Витька. Они в тендере тебя сховают и довезут честь честью. Состав такий вонючий, шо его на станциях не задерживают. Серу они возят откуда-то из-за Каспия, с Туркмении. Раньше по другой ветке возили, а теперя по нашей, ремонт там чи шо…. - Семеновка стояла на краю русской степи, рядом с Украиной, и это не могло не сказываться на говоре ее обитателей, причем смешанном довольно причудливо, например, в речи Дяцюка русский язык заметно брал верх над украинским, а у кого-то было наоборот.
В жизни Александры Александровны не раз случалось так, что в трудных обстоятельствах ее выручали случайные люди, лишь соприкоснувшиеся с ней, казалось, только для того, чтобы поддержать; эти люди вдруг возникали из небытия и, сослужив ей верную службу, навсегда исчезали из ее судьбы. Она всю жизнь помнила каждого из них, они были для Александры Александровны как знаки свыше, как посланцы от ее ангела-хранителя.
- Жарюка скаженная, пойдем, доча, ко мне в станцию, посидим, - предложил Дяцюк. - Вонючка прийде к вечеру, пойдем, посидим в холодке.