В Георгсвердере, в холле у Тредеборнов, молодые люди оказались свидетелями трогательного прощания. Фрау Тредеборн напутствовала уезжающих дочерей. Хольт только глазами хлопал. Обе девушки были в бальных туалетах, в длинных, до полу коричневых шелковых вечерних платьях строгого покроя, открывавших шею и руки. Неужто такое еще существует?
Хольт кланялся и отвечал пустыми фразами на пустые вопросы, а в голове у него кинокадрами мелькали картины, врезавшиеся в память во время недавних скитаний по Германии.
У Гитты был мрачноватый вид, тогда как Ингрид сияла свежестью и красотой. Фрау Тредеборн, опять с крестом на шее, на этот раз украшенным чешскими гранатами, призывала Гитту помнить слова, которыми их папа ознаменовал этот день: бракосочетание - священный обряд, зовущий к самоуглублению и тихим размышлениям о вечно обновляющемся чуде жизни, к которому и предназначен брак, а вовсе не к распущенности и веселью. Сказав это, она приподняла на груди крест и обратила его к Гитте, которая истово и покорно склонила голову.
- Присмотри там за нашим маленьким сорванцом! - сказала мать в заключение.
А маленький сорванец, иначе говоря, Ингрид, беззаботно захохотала, поглядывая на Хольта.
- Наше солнышко! - умилилась фрау Тредеборн.
Хольт внимательно разглядывал Ингрид: ему нравились ее глаза, а в особенности волосы, густые и пышные, каштановые с рыжиной.
Когда Штефенхауз с Хольтом грузили в багажник вино, он растроганно заметил:
- Тредеборны на редкость дружная семья!
А потом Хольт сидел рядом с Ингрид на заднем сиденьи. Близость девушки волновала его. Все его уныние как рукой сняло. Но поначалу он чувствовал себя скованным и ограничивался самыми необходимыми ответами. Машина резко затормозила на перекрестке, а выехав на автостраду, снова набрала скорость. Младшая Тредеборн кокетничала вовсю.
- Что с вами, Хольт? Вы же не на похороны едете! Или у вас большое горе? - И она с невинным видом заглядывала ему в глаза.
Ее сестра Гитта повернулась к ним, свесив руку через спинку сиденья.
- Твои ужимки вряд ли нравятся господину Хольту, - мягко упрекнула она сестру, но в голосе ее проскальзывали злобные нотки. - Вы были на фронте, представляю, как труден вам переход к мирной жизни. Вам нужно побольше развлекаться!
- Об этом позаботимся мы! - сказала Ингрид.
Хольт, заняв выжидательную позицию стороннего наблюдателя, откинулся на подушки и только плавно повел рукой - многозначительный жест, который он перенял у своих старших родственниц.
Штефенхауз, смакуя подробности, преподнес дамам не внушающую доверия историю из своей практики военного летчика. Его пронзительный мальчишеский голос перекрывал гудение мотора. Можно было подумать, что воздушная война была для Штефенхауза увлекательным приключением, своего рода спортом.
- Лучше всего было в последние месяцы войны, - рассказывал он. - Кончилось горючее. Мы дали бомбардировщикам зеленую улицу, а сами дулись в скат.
Дали зеленую улицу и дулись в скат… Хольт слушал с удивлением. Да и вообще его удивляло, что Штефенхауз все еще живет военными впечатлениями. Как легко этот белобрысый юнец говорит о войне! Для Хольта война была своего рода табу, он предпочитал ее не касаться. Это был страшный кошмар, от которого у него по сю пору бегали мурашки по спине. Анекдоты Штефенхауза вызвали в его памяти картины чудовищных разрушений в рурских городах после налета четырехмоторных бомбардировщиков. Надо будет поближе присмотреться к этому малому, решил Хольт.
Они проехали по улицам Любека и, свернув к северу, покатили по набережной Траве.
Штефенхауз остановил свой "вандерер" у большого особняка, перед которым уже дожидалась вереница машин.
Общество, в котором очутился Хольт, составляли человек тридцать празднично разодетых людей. Он сразу же потерял из виду сестер Тредеборн. Сначала его подталкивал перед собой Штефенхауз, а потом какой-то незнакомый господин взял под свою опеку. Многочисленные имена, которые ему называли, проскакивали мимо ушей. Рекомендовали его как племянника коммерции советника - Реннбахи были здесь не только хорошо известны, но и пользовались большим уважением, а теперь оно распространилось и на Хольта. Представили его и новобрачным.
Жених оказался обрюзгшим блондином лет тридцати пяти, во фраке; с него градом лил пот. Рядом с ним держался Роланд Хеннинг, тоже во фраке, щегольски облегавшем его высокую, стройную фигуру. Он что-то шепнул жениху, и тот приветствовал Хольта с подчеркнутой любезностью, а потом не отпускал добрых пять минут, подробно расспрашивая о коммерции советнике и чуть ли не с благоговением - о бременском дядюшке. Хеннинг дружески мигнул Хольту - мол, потом поговорим.
Невесту окружал цветник пожилых женщин и молодых девиц, за стульями которых стояли мужчины; невеста, утопавшая в белом шелку, в кружевах, шлейфах и вуалях, подала Хольту влажную от пота, унизанную кольцами ручку. Ей можно было дать лет двадцать с небольшим. Хольт бесцеремонно ее разглядывал. Ее лицо под льняными волосами и миртовым венком показалось ему бесцветным; в общем ни рыба ни мясо, ни красавица, ни дурнушка. А главное, ее улыбка, взгляд и в особенности речь производили впечатление непроходимой глупости. Это впечатление тут же подтвердилось, когда на витиеватое до слащавости поздравление Хольта, она не нашлась ничего ответить, кроме заученного: "Ах, спасибо… а также за ваш любезный подарок". Пожилая тучная женщина, сидевшая справа от невесты, очевидно, ее мать, добавила: "Надеюсь, вы у нас не соскучитесь!", и невеста с безжизненной улыбкой повторила, как попугай: "Надеюсь, вы у нас не соскучитесь!"
Хольт с поклоном отступил в сторону. Он сказал себе: глупа как пробка! Внимательно оглядел он круг гостей, средоточием которого была невеста. Здесь царило торжественное настроение и возвышенные чувства. Присутствовал даже прелат, которого называли "господин церковный советник" или "господин доктор". Глаза матери невесты припухли от слез.
Хольт отвернулся и огляделся вокруг. К холлу примыкали радиально расположенные просторные залы - столовая, кабинет, гостиная и музыкальная комната, соединенные друг с другом большими двустворчатыми дверьми. Гостиная, где Хольту бросились в глаза дорогие восточные ковры, вела в зимний сад. Из музыкальной комнаты была вынесена вся мебель, за исключением рояля и нескольких стульев, да и в столовой освободили место для танцев. Комнаты были празднично разукрашены, на черные костюмы и цветные платья лился яркий свет, вспыхивавший огоньками в брильянтовых украшениях. Искрилось шампанское в бокалах. Весь этот свет, и блеск, и звон хрусталя оказали свое действие и на Хольта, он почувствовал себя легко и свободно.
Венчание состоялось еще утром, после чего был дан обед для близких родственников. А сейчас молодежь танцевала. Приглашенное из бара трио устроилось в музыкальной комнате, подле рояля, и оттуда по всем комнатам разносились звуки приглушенной музыки. Хольт стоял в нерешительности, поджидая сестер Тредеборн, но они куда-то исчезли. В столовой, среди гостей, столпившихся вокруг молодоженов и то и дело чокавшихся, он увидел Штефенхауза. Там произносились тосты и даже небольшие спичи. Хольт разбирал только отдельные слова. "Что бог сочетал, то человек не разлучит! - услышал он; это возгласил церковный советник. - Да оставит отца и мать и прилепится к жене своей, и будут, по слову писания, одна плоть". А какой-то седовласый господин процитировал Ницше: "Я называю браком волю вдвоем создать единое…" Остальное потонуло в трубном звуке - это высморкалась мать невесты.
Хольт опустился в холле на пуф. К нему подлетел Хеннинг, как всегда сияя любезной улыбкой.
- Ну как? Еще не освоились? - Сам он чувствовал себя как нельзя лучше в своем ловко сидящем фраке - одна рука в кармане брюк, другой он слегка помахивал, помогая себе в разговоре. - Знаете что, нам с вами не мешает пропустить по рюмочке!
В кабинете хозяина письменный стол был приспособлен под буфет. Наемные лакеи и горничные, одетые кельнершами, в нарядных фартучках, разносили напитки. В столовой невеста танцевала с Штефенхаузом вальс.
Хеннинг усадил Хольта за столик и протянул ему рюмку коньяку. Они чокнулись.
- В час добрый! За ваше драгоценное, Хольт! - И Хеннинг присел на ручку кресла. - Ну, что скажете? Сногсшибательно, верно?
Хольт молчал. Еще недавно в Ганновере ему пришлось ночевать в угольном подвале. А тут этот блеск, эта роскошь и сверкающие наряды…
- Говоря по чести, все это блеф, - продолжал Хеннинг, словно отгадав мысли Хольта. - Наш лозунг: держи хвост пистолетом! Каждый старается показать товар лицом в надежде к кому-нибудь примазаться.
Вот уж кому трудно втереть очки! - подумал Хольт. Хеннинг положительно ему импонировал.
- Все это чистейший анахронизм, - продолжал Хеннинг, поведя кругом рукой. - Была бы у нас приличная конъюнктура или были бы мы сами чем-то получше, а не мелкой сошкой, тогда извольте, сделайте милость! Знаете, что представляет собой эта свадьба? Свидетельство деловой благонадежности! Глядите, люди добрые, Бергман и K° выстояли войну и теперь почтительнейше предлагают свои услуги на предмет будущих гешефтов: дали же они за дочерью четверть миллиона недвижимостью! - Он отставил рюмку и, вытащив из кармана сигареты, предложил Хольту. - Я советовал Рольфу не зарываться, отложить помпу до лучших времен, - добавил он, давая Хольту прикурить.
- Откровенно говоря, ваша точка зрения для меня неожиданна, - признался Хольт.
- Я не обольщаюсь иллюзиями, - пояснил Хеннинг. - Я, так сказать, реальный политик, знаю, что к чему.
Тут кто-то позвал Хеннинга. Он дружески похлопал Хольта по плечу:
- Желаю веселиться!
Хольт в раздумье мял пальцами сигарету. Он не мог разобраться в Хеннинге. Вспоминалась душная комната и как Хеннинг срывал с себя галстук. "Дерьмо… Кусок дерьма…" Хольт прогнал это видение, встряхнулся и выпил коньяк.
Он прошелся по комнатам, высматривая малышку Тредеборн, но ее нигде не было. В зимнем саду вспыхнул магний, это среди кадок с пальмами снимали новобрачных.
В холле он встретил Аннерозу Вульф, она густо покраснела. Костлявую, плоскогрудую девушку обрядили в небесно-голубое бальное платье с тесно облегающим лифом и бесконечными рюшами, оборками и бантиками на плечах и бедрах. Вид у нее был смехотворный, Хольту стало жаль ее. Он решил оказать ей внимание. Но, ведя Аннерозу к креслу, он с нетерпением думал об Ингрид Тредеборн.
- Утомительно большое общество, не правда ли?
- Но уж, конечно, не вам, - возразила она. - Вы, должно быть, повсюду как дома.
Хольт рассмеялся, скрывая смущение. Тут к ним весьма кстати подошел Гизберт в темно-синем костюме причастника, из которого он успел вырасти. Торчащие уши отливали красным. Он поздоровался с Хольтом и спросил:
- Ну как, понравились стихи?
- Д-да-а, - без увлечения протянул Хольт. Он все оглядывался на двери прилегающих комнат, но, так как сестер не было видно, позволил Вульфу втянуть себя в разговор.
- Пошли в кабинет, - предложил он.
Он подвел Аннерозу к столу, пододвинул ей кресло и уселся сам. Он вспомнил, что собирался прощупать, чем этот Вульф дышит, теперь ему представился удобный случай. Горничная принесла им вина и печенья.
- Вашего Рильке я, к сожалению, понял не на все сто, - начал он без долгих предисловий. - Его ранние стихотворения хороши, даже очень хороши. Из позднейших мне понравились "Пантера", "Алкест", баллада об Орфее. Правда, мне от них как-то не по себе, но возможно, это и предвзятость. А уж насчет всего прочего я пас! Такие вещи, как "Дуинезские элегии" или "Песня женщин, обращенная к поэту", до меня, хоть убейте, не доходят.
Лицо Вульфа, начиная от ушей, налилось краской.
- Умом, понимаете… умом не постичь этого самого целомудренного из поэтов. Его надо почувствовать!
- То есть как это почувствовать? Объясните мне человеческим языком!
Вульф тщетно искал слов.
- Его… надо… Почитайте стихи вслух, и вы их почувствуете, - сказал он.
- Ах, вы об этом! Тут вы правы, они звенят. Звенят, словно колокольчик в обедню.
- "Где нет нутра, там не поможешь по́том", - процитировал Вульф в гневе, и лицо его стало совсем багровым.
Хольт пригнулся к нему в своем кресле.
- Чувство, конечно, вещь почтенная. Но у меня возникает одно опасение. - Он вытащил спичку из коробка и закурил. - Да, да, опасение! Я, например, вспоминаю пресловутую идею героизма. Она тоже взывала к чувству. Но ведь человек наделен и разумом, способностью понимать! Так вот этой способностью я и намерен впредь пользоваться, с вашего разрешения. Я больше не согласен опираться на слюнявое "нечто", которое якобы живет вот здесь, - и он хлопнул себя по груди. - На то самое "нечто", от которого хочется выть при звуках рождественской песни, но которое больше, пожалуй, ни на что не годится.
- В таком случае вам недоступно искусство! - надсаживался Вульф. - Его постигаешь только чувством, и создается оно для избранных… Для узкого круга посвященных!
Глядя на негодующего Вульфа, Хольт казался себе святотатцем, осквернителем храма.
- Какой же круг вы имеете в виду? - спросил он.
- Круг людей образованных, - отозвался Вульф с неопределенным жестом, не то включавшим, не то выключавшим присутствующих.
- А кого вы считаете образованными людьми? - допытывался Хольт.
- Ну, таких, как здесь вот, - сказал Вульф с тем же загадочным жестом.
- Вот как! - рассердился Хольт. - Так неужто и невесту? Она непроходимо глупа, разве вы не заметили? Вы и ее причисляете к избранным?
Вульф со страхом огляделся, не слышал ли кто. Зато сестра его, до сих пор не проронившая ни звука, так обрадовалась, что даже похорошела.
- Оставим этот разговор, - сказал Хольт примирительно. - Во всяком случае, ваш Рильке меня не удовлетворил. Читая Шторма или Гёте, я могу сказать, что я чувствую, а Рильке меня сбивает с толку. Я только и слышу, что звяканье колокольчика и запах ладана. Не люблю, когда чувством подменяют разум.
- Но уж свои стихи я вам ни за что не покажу, - сказал Вульф не то со злобой, не то надменно. - Вам их тем более не понять!
Хольт все еще не оставил надежду смягчить Вульфа.
- Попытка не пытка, - заметил он со всем возможным дружелюбием. - Я вполне понимаю того, кто от полноты чувства ударяется в поэзию. - И с улыбкой: - Я и сам, когда влюблен, готов писать стихи.
Но Вульфа это вдвойне разозлило.
- Такие чувства, как любовь, мне абсолютно чужды, - бросил он презрительно.
- Могу себе представить, - отозвался Хольт.
Иронии Вульф не воспринимал.
- Что могут значить какие-то субъективные эмоции для поэта-мыслителя? Ведь речь идет о чувстве заброшенности и одиночества в мире… когда тщишься осознать наше время… Не правда ли? То, что я чувствую, это полнейшее пресыщение, великая безысходность жизни…
- Пресыщение… - повторил за ним Хольт. - Чудак-человек! - воскликнул он внезапно. - Что вы смыслите в жизни и в нашем времени? Да выйдите на улицу и оглянитесь! Жизнь - головоломная штука, согласен, но за вашими сонмами ангелов, вашим пресыщением, обреченностью всего живущего и тому подобной чепухой вы не замечаете настоящих, жгучих вопросов современности.
Вольф укрылся за презрительной гримасой.
- Представляю, что это за жгучие вопросы!
Тут обозлился и Хольт.
- Две мировые войны, пятьдесят миллионов убитых, а вы даже не задаетесь вопросом, что же это за мир, в котором такое возможно!
На что Вульф с пренебрежительным жестом:
- Есть люди, пригвожденные к миру явлений, несказа́нное лишено для них смысла… Я же стремлюсь проникнуть в суть явлений, хочу познать мир в его сущности!
- Отлично, превосходно! - воскликнул Хольт, уже еле сдерживаясь. - Мир в его сущности… Давайте же познавать мир в его сущности, ну, хотя бы начиная с этого дома! - Он указал на прилегающие покои и буквально впился в испуганного Вульфа. - Да не оглядывайтесь с таким страхом! То, что я вам скажу, предназначено для любых ушей. Итак, начнем с невесты! Вы знаете не хуже меня: она до того глупа, что мне от души жаль человека, осужденного жить с ней рядом. Почему же он женился на такой дуре? Что это, любовь? - Хольт рассмеялся. - Нет, мой милый, эта пара едва ли когда-нибудь зазвучит в унисон, подобно струнам под прикосновением смычка. Какова же сущность этого брака? Приданое! И разве вы не видите, как тридцать человек притворяются, будто верят болтовне о том, что муж и жена одна плоть и что вдвоем они создадут единое… тогда как на самом деле всякий знает, да и вы в том числе, что здесь проныра-лис подцепил глупую гусыню. Вот вам и проникновение в суть явлений! - язвил Хольт. - Вот вам и наглядный пример сущности мира!
Вульф сидел ни жив ни мертв. Он был бледен, даже уши у него побелели. Но Хольт уже не владел собой, настал час, когда все, что накипело на душе, вырвалось наружу.
- Продолжим же наш обзор сущностей! Докажите, что вы доступны голосу несказанного! Моя матушка разрешила мне спать с нашей горничной, как вы это находите? Лишь бы все было шито-крыто, она всецело полагается на меня! А теперь вообразите - надеюсь, у вас достаточно фантазии, чтобы вообразить нечто подобное, хоть вы и поэт-мыслитель, - вообразите, что я прихожу сюда с этой девушкой и говорю: "Сударыня, разрешите представить вам нашу горничную Бригитту!.." Здорово бы это получилось! И заметьте, что Бригитта в десять раз умнее невесты, она прилежная, дельная, красивая девушка! Все дело в том, что у ее отца нет ни фабрики, ни торговой фирмы, ни достоуважаемого дядюшки, вроде моего. Вот я и спрашиваю: чего же в сущности стоит общество, в котором любой кретин, заполучивший в приданое недвижимость, любой лицемер, перед чьим именем красуется слово "фирма", любой рифмач, чей отец владеет импортной конторой "Вульф", значит больше, нежели приличный человек, живущий своим трудом? Такое общество, как бы вы ни морщились, не стоит той дубинки, которой его следовало бы разнести в мелкие щепки!
Вульф вышел из оцепенения; он, словно защищаясь, вытянул руки и вскочил, но Хольт был начеку.
- Ни с места! - заорал он и заставил Вульфа снова сесть.
- По злобе… - бормотал Вульф что-то нечленораздельное. Но Хольт его не слушал. Из глубины забвения возникли слова:
- А как вы смотрите на то, что Крупп в двадцатые годы продавал пушки русским, иначе говоря - большевикам, хотя они якобы уже тогда представляли для нас смертельную опасность? - Он наклонился к Вульфу. - А как вы смотрите на моего бременского дядю Карла? Каждый затонувший матрос подводной лодки приносил ему огромные барыши.
Но Вульф уже пришел в себя.
- По злобе… - каркнул он, - единственно по злобе вы тщитесь поколебать основы миропорядка!
- Основы миропорядка? - повторил за ним Хольт. - Дерьмовые же это порядки!
Он замолчал. Слишком много слов брошено на ветер! Зря он дал Вульфу себя спровоцировать. Разве такого Вульфа можно принимать всерьез?
- А теперь катись! - крикнул он, внутренне на себя негодуя. - Видеть больше не могу твою пакостную рожу! - И опустился в кресло.
Вульф в смертельной обиде вылетел из кабинета. И только тут Хольт заметил его сестру. Маленькая и словно пришибленная, она сидела в своем небесно-голубом платье на краешке кресла и хлопала глазами.