- Вы ведь знаете, как с вами обстоит дело, - сказал профессор. - Я не могу вас вылечить. Никто не может. Но… - Он задумался. - Если уж вы верите только мне, посмотрим, не поможет ли вам ваша вера выдюжить зиму.
Мюллера словно подменили.
- Вот это я понимаю! - воскликнул он. - А нельзя ли нам сегодня же и приступить?
Опять профессор улыбнулся.
- Вкатим вам ударную дозу витаминов. Во всяком случае, вреда от этого не будет!
Снизу доносилось жужжание электромоторов; сульфамидная фабрика и по субботам работала допоздна. Комната Гундель находилась в конце коридора, под самой крышей заводоуправления. Шнайдерайт мастерил карнизы для гардин на оба окна. Стоя на самом верху стремянки, он налег на дрель и спросил:
- Пойдем сегодня в кино? - Он спрашивал не в первый раз.
Гундель поддерживала шаткую стремянку. Прошло несколько секунд, наконец она покачала головой. Но сегодня Шнайдерайт не намерен был безропотно принять ее отказ. Он спустился со стремянки.
- А теперь скажи по-честному, почему ты не хочешь идти со мной?
Гундель давно ждала этого вопроса и все же смутилась. Она думала о Хольте. Чувствовала свою растерянность и не знала, как быть.
- Не надо было и спрашивать, - сказал Шнайдерайт.
К вечеру комната была готова. Гундель и Шнайдерайт сели ужинать с профессором. Фрау Томас поставила на стол миску с картофельным супом. Гундель сосчитала приборы, их было пять. Неужели Хольт опять не придет? Фрау Томас не садилась ужинать со всеми. "Что не положено, то не положено". Профессор предложил дождаться Мюллера. Но когда дверь раскрылась, это оказался Хольт.
Он, словно чужой, остановился на пороге. Небритый, одет неряшливо. Сказал: "Добрый вечер!" - и скривил рот. Уселись, подумал он. И опять этот Шнайдерайт тут! Наконец Хольт снял пилотку и поздоровался со всеми за руку. Опять этот каменщик пристроился рядом с Гундель на моем месте, подумал он.
- Гулял? - спросил профессор и повернулся к фрау Томас: - Надо подумать, где бы нам раздобыть Вернеру зимнее пальто.
- Не то Вернер, боже упаси, схватит насморк, - бросил Хольт. И обращаясь к Гундель: - Если б я знал, что ты сегодня меня навестишь, я бы, конечно, гулять не пошел.
- Навестишь? - спросил Шнайдерайт. - Разве вы не знаете, что Гундель переехала сюда?
Хольт несколько секунд молчал; он чувствовал, что сейчас сорвется.
- Нет… не знал… - И, глядя в упор на Шнайдерайта, выпалил: - Неважно. Ведь и вы не все знаете о Гундель.
Тут в комнату вошел Мюллер:
- Вы что это?
Держа ватник в одной руке, а другой разматывая с шеи серый шарф, он удивленно всех оглядывал.
- Да, так что я хотел сказать… - поспешно начал он. - Надеюсь, вы не ждали меня с ужином?
Разговор за столом не клеился, говорил один Мюллер, рассказывал, как у Блома идет постройка ветки. Хольт машинально подносил ложку ко рту. Потом сидел молча, сутулясь. Куда больше, чем Шнайдерайта, он обидел Гундель. Но ведь он не хотел этого.
Он вскоре ушел в свою мансарду и повалился на кровать.
Лаборатории, мастерские, бухгалтерию и строительный отдел Блома временно разместили в бараках. Здесь, в самом сердце завода, в маленькой комнатушке с полдюжиной телефонов на письменном столе и пришпиленным к стенке планом заводской территории, в этой штаб-квартире, где Мюллер проводил большую часть рабочего времени, Мюллер и Шнайдерайт сидели друг против друга за шахматной доской. Шнайдерайту достались белые. Они расставляли фигуры.
- Давеча у тебя что-то произошло с Вернером Хольтом? - неожиданно спросил Мюллер.
Шнайдерайт покачал головой, но затем добавил:
- Хольт нахамил Гундель. И без всякого повода.
- Без всякого повода? - повторил Мюллер. Он с педантичной аккуратностью поправлял фигуры на доске. - Что ты думаешь о Вернере Хольте?
Шнайдерайт долго сидел неподвижно, подперев кулаками подбородок. Хольт обидел Гундель, а кто обидит Гундель, тот будет иметь дело с ним, Шнайдерайтом! Гундель нужен человек, который защищал бы ее и при случае мог дать по рукам таким субъектам, как Хольт! Шнайдерайт прищурился. Что означал этот дурацкий намек? Пусть Хольт поостережется.
- Не хочу я иметь с ним никакого дела, - сказал Шнайдерайт.
Мюллер кивнул.
- Ну что ж, сразимся, - сказал он. - Белые начинают и выигрывают.
Шнайдерайт пошел с королевской пешки, выдвинул ее на два поля. Мюллер сделал такой же ход. У Шнайдерайта был составлен далеко идущий коварный план наступления: атаковать должен был выдвинутый вперед, ну вот хоть на край поля, ферзевый конь; едва черная королева сойдет с места, конь ворвется противнику в ферзевый фланг и, объявив шах и одновременно угрожая ладье, возьмет ее, посеяв страх и смятение в неприятельских рядах. Мюллер явно не предвидел такого стремительного натиска, потому что не обратил никакого внимания на угрозу, нависшую над его ферзевым флангом, и пошел с королевского коня. Шнайдерайт придвинулся к письменному столу. Нетерпеливо оглядел мозаику клеток. Его никак не устраивало, что пешка его в центре поля стоит теперь незащищенная под ударом черного коня. С какой радости ему даром отдавать Мюллеру пешку? И только ради этого он, недолго думая, выдвинул на одно поле в ее защиту пешку, стоявшую перед королевским слоном, тем самым отдав должное общеизвестному правилу, гласящему: атакуя, не забывай о безопасности собственного тыла.
Мюллер только покачал головой и взял конем защищенную белую королевскую пешку. Шнайдерайт не остался в долгу и снял с доски коня за пешку. Тут он в свою очередь, глядя на Мюллера, укоризненно покачал головой. Мюллер же беспечно шел навстречу его наступательным планам, он просто помогал коню: он пошел королевой! Теперь она величаво и одиноко стояла с правого края доски. "Взять" - было единственной мыслью Шнайдерайта. Но тут он обнаружил открытую диагональ между королевой Мюллера и белым королем! Мюллер, видимо, счел ниже своего достоинства объявить шах. И вдруг Шнайдерайт увидел все, увидел всю эту чертовщину. Увидел надвигающийся разгром. Сыграно всего четыре хода, а конец уже близок.
- Сдавайся, - сказал Мюллер.
- Сдаться? - воскликнул Шнайдерайт и с еще большим ожесточением склонился над доской.
Он никак не мог примириться с проигрышем: в шахматах все получается совсем по-другому, чем задумано. Может, все-таки удастся атаковать ферзевым конем? Правда, чтобы защититься от шаха, ему сейчас оставался один только ход - пешкой. И вот уже потеряна центральная пешка, и Мюллер вновь объявляет шах. Шнайдерайт пытался поправить дело и совершал ошибку за ошибкой, а черная королева меж тем учиняла в его рядах форменное побоище, жаль только, что у Шнайдерайта недоставало юмора это оценить. К королеве присоединился еще и слон.
- Мат! - объявил Мюллер.
- Реванш! - прохрипел Шнайдерайт.
На сей раз Мюллер играл белыми, и ему потребовалось восемь ходов, чтобы сделать Шнайдерайту мат, но игра была проиграна черными уже после четвертого хода.
- Немудрено, - сказал Шнайдерайт, - ты играешь в сто раз лучше меня.
- Я и не таких противников разбивал, - ответил Мюллер, складывая фигуры в ящик.
Но Шнайдерайт раздраженно потребовал:
- Давай опять расставим, и ты объяснишь, в чем моя ошибка.
- Во всем, - ответил Мюллер и захлопнул ящик. - Способен ты выслушать правду? Ладно.
Шнайдерайт молча слушал, но наконец встал и заходил взад и вперед по комнатушке.
- Ты считаешь себя сильным и опасным игроком, а сам понятия не имеешь о шахматах. - Мюллер с незажженным окурком сигары во рту откинулся на спинку стула. - Переставляешь фигуры, как ребенок, который играет в триктрак. Ты не обязан быть хорошим шахматистом, но ведь ты садишься за доску, словно гроссмейстер, бессмысленно двигаешь фигуры и воображаешь при этом, что проводишь сложную и оригинальную комбинацию. А когда по собственному недомыслию попадаешь в беду, то лезешь на рожон и окончательно себя губишь.
Шнайдерайт оборвал свою прогулку.
- Уничтожающая критика, - сказал он. - Что же мне делать?
- Бросить играть в шахматы, - ответил Мюллер. - Играй, если на то пошло, в домино от нечего делать, но не в шахматы. Шахматы - это, брат, мир в миниатюре и к тому же высшая школа диалектики.
- А если я не хочу бросать? - спросил Шнайдерайт.
- Тогда учись! - ответил Мюллер и не спеша спрятал шахматы в портфель. - Существуют руководства, я тебе достану. Но не заучивай ничего, а старайся понять. Почему бы тебе не организовать шахматный кружок в вашей молодежной группе?
Он не спеша повязался серым шарфом. Шнайдерайт снял с вешалки ватник Мюллера, чтобы помочь ему одеться.
- Кто в наше время не хочет быть верхоглядом и халтурщиком, - сказал Мюллер, - должен хоть мало-мальски овладеть теорией.
Шнайдерайт застыл с ватником в руках.
- А ведь я это слышал, - сказал он. - Еще отец говорил: без революционной теории нет революционной практики…
- Ну вот, - сказал Мюллер, и возле глаз у него заиграли морщинки, - наконец-то на тебя снизошел свет разума.
Шнайдерайт опять зашагал по комнате, держа перед собой ватник Мюллера.
- Скажи откровенно: почему ты сел играть со мной в шахматы?
- Я тебя плохо знал, - ответил Мюллер. - Теперь знаю лучше.
- Как шахматиста? - спросил Шнайдерайт. - Или как члена партии?
- Пустой вопрос! - сказал Мюллер. Он снова сел. - Как будто ты не все тот же. Думаешь, что в жизни, в политике ты ведешь себя по-другому, чем за шахматной доской? У тебя нет ни знаний, ни рассудительности, к тому же ты несдержан и рубишь сплеча.
Шнайдерайт помрачнел.
- Ведь что у тебя получилось на том собрании у социал-демократов? - сказал Мюллер.
- Но послушай! - воскликнул Шнайдерайт. - Главное сейчас - единство рабочих! А тут встает какой-то соглашателишко, социал-реформист, он все время гитлеризма отсиживался за печкой, и начинает бубнить: не поддавайтесь левакам, они вас опутывают… - И запальчиво добавил: - Как же тут не стукнуть кулаком!..
- Нет! - сказал Мюллер. - Кулаком тут ничего не сделаешь.
Мюллер выглядел измученным. Ему не хватало воздуха, он расстегнул пиджак и ворот рубашки, сидел сгорбившись, но через силу продолжал говорить!
- Кулак всегда был и будет последним и далеко не лучшим аргументом. А уж в нынешних условиях и среди братьев по классу стучать кулаком по столу - значит расписаться в собственной слабости и недомыслии. Тебе придется с этим согласиться, товарищ Шнайдерайт! - У Мюллера на лбу выступил холодный пот. - Тому болтуну на собрании прекрасно вправили бы мозги сами социал-демократы, и это было бы куда лучше, чем твой крик.
Мюллер замолчал. Удушье прошло. Он достал платок и тщательно обтер лицо и затылок.
- Насчет социал-демократов! Пора бы тебе изменить свое отношение к ним. Разве в камере с тобой не сидели социал-демократы? То-то же!
- Насчет братьев по классу - это ты прав, - ответил Шнайдерайт. - Но ты недоволен и тем, что я не выношу этого Бернгарда! Что доктор Бернгард, что Вернер Хольт - оба буржуи. Скажешь, мне и с врагами по-хорошему спорить? - Он остановился возле письменного стола. - Забыл, сколько зла они причинили! Только с согласия и молчаливого пособничества таких типов, как Вернер Хольт, фашизму удавалось применять террор и держать в повиновении массы. Революционные массы давно вымели бы всю эту гитлеровскую нечисть и выпустили нас из тюрем и лагерей, если б не такие вот Хольты!
Мюллер закрыл глаза. У него опять начался приступ слабости и выступил пот на лбу.
- Я тоже жил надеждой, - еле слышно проговорил он, - надеждой на взрыв народного гнева, который разрушит тюремные стены.
Он замолчал, выпрямился,
- И я не только надеялся, но и боролся, чтобы разжечь пламя, и никогда не прекращал борьбы. - Он опять умолк и в раздумье взглянул на Шнайдерайта. - Ты говоришь, враг, - продолжал он, - имея в виду фашизм, буржуазию. У нас много врагов, и даже в нас самих. Не забывай, мы хотим изменить привычный мир. Но к привычному миру относится и мир привычек в нашем сознания. - И еще медленнее, чем обычно, Мюллер сказал: - Мы, коммунисты, знаем законы истории. И мы всегда должны помнить, что движущей силой истории является противоречие. Забвение этого - смертельный враг, который таится в нас самих.
Несколько секунд он глядел Шнайдерайту в глаза, затем спокойно, уже обычным тоном продолжал:
- Те, кто хотел вызволить нас из неволи, сами сидели за решеткой, а кто не сидел за решеткой, тот и не помышлял нас вызволять; почти все они были одурманены ядом и охмелели от лжи и страха. Да, фашизм кровавым террором подавил массы, но очень многие этого не знали! Потому что не только люди жили при фашизме, но и фашизм жил в людях. Наша задача - разъяснить людям, что такое свобода и кто такие мы. И наш враг, - сказал он и стукнул костяшками пальцев по столу, - не тот, кто пока еще не понял нас и не понял свободы, а тот, кто препятствует нам разъяснять людям себя и свободу, или тот, кто прямо нам противодействует.
- А Бернгард? - спросил Шнайдерайт. - А Хольт?
Мюллер натянул на себя ватник.
- Трудно сказать, - ответил он. - Бернгард пока что работает, и потом - враг не станет так открыто брюзжать. Но устоит ли он? Не знаю. А у Вернера Хольта в голове мешанина, к тому же он распускается. Вообще-то он настоящий средний немец. Ты должен им заняться. Таких, как Хольт, пруд пруди, и наша задача их завоевать, на то и существует ваша молодежная группа.
Когда они вышли из барака, Шнайдерайт сказал:
- Провожу тебя немного.
Было холодно и мозгло. Осенний ветер пронизывал насквозь.
- Как двигается дело с автоматом? - спросил Шнайдерайт.
- Слесарям еще придется повозиться, - ответил Мюллер. - Разве такая сложная машина может безнаказанно пролежать целые полгода под обломками!
- Это не машина, а прямо чудо! - сказал Шнайдерайт. - Жаль, что у нас, каменщиков, мало машин.
На углу они остановились. Мюллер неожиданно спросил:
- Скажи, ты не замечаешь во мне перемены?
Мюллер сегодня был, как и всегда, слаб, его мучила одышка - припомнил Шнайдерайт.
- Вот видишь! - обрадовался Мюллер. - Значит, и ты заметил, что я выгляжу куда лучше! Это потому, что меня лечит профессор. - Закинув голову, с окурком сигары во рту, он несколько секунд глядел в ночное небо. - Все надо видеть во взаимосвязи! Другие врачи, эти шарлатаны, пичкали меня дигиталисом, хотели уложить в постель! Профессор лучше их знает, что мне требуется. Он вкалывает мне витамины. Посмотри, какой я бодрый стал! - Он протянул Шнайдерайту руку. - Вот увидишь, с помощью профессора я как-нибудь зиму продержусь.
5
Когда Хольт стал извиняться перед Гундель за то, что без всякого основания оскорбил ее, она, щадя его самолюбие, тотчас переменила разговор. Она принялась рассказывать об агитвечере.
- А теперь, когда у нас есть программа, нет подходящего помещения!
Вот чем можно угодить Гундель, решил про себя Хольт. По инициативе городского комитета молодежи в школе были созданы ученические группы, и Готтескнехт был своего рода посредником.
- Если им нужен актовый зал, надо просить разрешения у Эберсбаха, - ответил Готтескнехт. Он удержал Хольта за рукав. - Почему вы ко мне никогда не зайдете? Вы просто меня избегаете! Что с вами, Вернер?
- Ничего, - ответил Хольт. - Разве что при всем моем желании у меня не ладится с учебой. Все перезабыл!
- Какой же вы, однако, слабодушный! - пожурил его Готтескнехт. - Вы думаете, вашим товарищам легче? Эх, вы! А теперь выше голову и присылайте ко мне вашу молодежь.
Так Готтескнехт познакомился с Гундель и Шнайдерайтом. Переговорив с Эберсбахом, он сказал им:
- Можете начинать репетировать в актовом зале. И вообще обращайтесь ко мне, когда вздумается, я постараюсь вам помочь.
В следующее воскресенье - это было уже в ноябре - на первую репетицию все собрались перед бараком, который Шнайдерайт упорно величал Домом молодежи.
Высматривая Гундель, Шнайдерайт споткнулся о костыли Гофмана. Тот сидел на штабеле обугленных досок.
- Расставил тут свои костыли! - заворчал Шнайдерайт. - Другого места не нашел, расселся на мокрых головнях!
- Если тебя не устраивают мои испачканные сажей штаны, - огрызнулся Гофман, - поищи компанию почище.
Ответ его обозлил Шнайдерайта, но тут он увидел Гундель и, убедившись, что она одна, подавил раздражение.
- Репетировать будем на сцене, в школе на Грюнплаце.
- Подумать только! - воскликнул Гофман и подхватил костыли. - Да это же моя школа! - И он закурил тоненькую, собственной закрутки сигару.
Сегодня по случаю воскресенья Гундель повязала волосы не черной, а пунцовой лентой.
- Ну, как спалось на новом месте? - спросил Шнайдерайт.
Вместо ответа она в свою очередь спросила:
- А что в первую ночь приснится на новом месте - правда, исполняется?
- Как ты можешь такую чепуху молоть! - воскликнул Шнайдерайт. - Это же суеверие! Разве марксисты суеверны?
- Жаль, - вздохнула Гундель.
- Это почему? А что тебе приснилось? - допытывался Шнайдерайт.
- Да так, ничего, - ответила она. - Если это суеверие и все равно не сбудется…
- Скажи все-таки? - пристал Шнайдерайт. - Видишь, может… Как знать, нет ли тут чего…
Но Гундель покачала головой.
В дверях школы ждал швейцар, он злился, что ему придется впустить целую ватагу чужих.
- Чтоб у меня порядок! - покрикивал он. - Взяться за руки. Входить попарно!
Гофман протиснулся в тамбур и повис на костылях перед швейцаром.
- Может, и мне прикажешь встать в пару, а?
И он проковылял в дверь, а за ним остальные. Обшитый темными панелями актовый зал высотой в два этажа выглядел очень парадно. Вдоль задней стены шел балкон, переходивший слева в галерею. На сцене сразу будет видно, чего стоит программа.
Шнайдерайт уселся с Гундель в первом ряду партера и достал свои записи. Кто-то поднял занавес; за ним оказался другой, серебристо-серый, прозрачный, сквозь него, словно в туманной дымке, виднелась сцена.
- Начали! - объявил Шнайдерайт.
Но его прервали. Одна из дверей зала с шумом распахнулась. Вошел Хольт, огляделся, ища кого-то, и направился прямо к Гундель и Шнайдерайту,
Он сидел в своей мансарде и по обыкновению никак не мог заставить себя заниматься, а тут еще сверлила мысль, что вот сейчас, сию минуту Гундель опять вместе со Шнайдерайтом. В конце концов он плюнул на уроки и отправился в школу, заранее подавленный тем, что предстоит встретиться со Шнайдерайтом. Везде и всюду этот Шнайдерайт! Нет, он не спасует перед каменщиком, не уступит ему Гундель, никогда и ни за что!
Увидев, что Гундель рада его приходу, он успокоился, стал вести себя просто и естественно и даже подал руку Шнайдерайту. Затем, не сняв пилотки, уселся во втором ряду, позади Гундель и Шнайдерайта.
Шнайдерайт сидел, положив ногу на ногу, и держал свои записи на коленях. У него явно испортилось настроение.
- Второе отделение! - сказал он. - Хор на сцену!