– Что за шум, а драки нет? – спросил Махно.
– Да вон матросик шлёпнул своего помощника.
– А тот утаил портсигарчик на обыске.
– Позовите матроса! – приказал Махно.
Из конторы выскочил матрос и подбежал к сидящему в ландо Махно.
– Вот, батька, я отобрал у мародёра.
– А как ты его оформил? Почему он у тебя в кармане, а не в сейфе или в столе? – спросил Махно.
– Решил ждать случая, чтобы отдать его в казну.
– Так может, помощник твой того же хотел? – спросил комендант города Иван Рыбалко.
– Он так не говорил, – ответил матрос.
– И ты доказать не можешь того же, – тяжело вздохнув, сказал Махно и, чуть помедлив, закончил – расстрелять.
Махновские телохранители схватили матроса и тут же расстреляли.
Нестор поднялся с сиденья и произнёс короткую речь:
– Самосуд есть живой, свободный, творческий акт общежития, справедливости и развития процесса нашего правосудия. Но мы никому не позволим чернить высокое звание анархиста и революционера.
– Батько!!! Там за углом поп агитирует против расстрелов! – крикнул подбежавший патрульный.
– Где? – переспросил Махно.
– Там, – показал рукой патрульный.
Махно нашёл глазами Щуся и мотнул головой.
– Всыпь ему.
– Слухаю! – козырнул Щусь и скомандовал двум конникам из охраны, – за мной!
Они поскакали в прилегающую улицу и вскоре врезались в толпу. Оттеснили людей от попа, связали и повели между двух коней на привязи к железнодорожной станции. Щусь привёл конвой к паровозу с казной.
– А ну, лезь на паровоз! Давай. Давай! Живей, мохнорылый. А ну-ка ты, кочегар, давай-ка, подкинь угля в топку. А сверху на огонь бросай вот эту поповскую орясину!
– Да, разве ж можно так? Это ж батюшка! – воспротивился машинист.
– Поговори мне ещё! – прикрикнул на него Щусь и распахнул топку. – Батько приказал сжечь его. Полезай в топку, чёрт патлатый. Ишь разъелся, паразит! Работаешь на врагов наших, народ пугаешь адом кромешным на том свете, так полезай в него на этом свете! Водолаз хренов!
С этими словами он выстрелил священнику в живот. Тот скрючился, а Щусь силой затолкал попа в топку и захлопнул её.
Когда Махно возвратился в гостиницу, к нему вошёл Волин.
– Нестор Иванович. Мне донесли, что ординарец Щусь полчаса назад сжёг в паровозной топке попа. Конечно, поп нам не союзник, но очень уж мрачно и кроваво. Народ нас не поймёт и адекватно не оценит.
– Знаю. Всё знаю, Евгений Андреевич. Но поп тоже хорош. Сам виноват. Сидел бы себе тихо, и никто бы его не тронул. А сейчас у меня к вам просьба, продумайте ответ в штаб Южного фронта по поводу Григорьева, его бригады и золотого запаса. Совершенно очевидно, что возникнут вопросы, связанные с гибелью Полонского и Падалки. Там наверняка уже знают об этом.
– Хорошо, – ответил Волин и вышел.
Вместо него появился Щусь.
– Всё! Каюк попу! Уже на небесах, в райских кущах, с ангелами беседы разговаривает и причины выясняет! – он хохотнул, хватил со стола стакан воды, утёр усы рукавом, но увидел устремлённый на него командирский взгляд, поперхнулся.
– Может чего принести или позвать кого? – спросил Щусь.
– Пойди в культполитпросветотдел и пришли ко мне Галину Кузьменко. Пусть захватит то, что она знает. И объяви построение на площади перед гостиницей.
– Ага, слухаю.
Штаб Крымской Армии. В кабинете Врангеля сидел генерал Слащёв.
– Яков Александрович, я пригласил вас для серьёзного разговора. Вы же понимаете, что мы не можем сидеть нога на ногу, как вы, и ждать, когда красные нанесут удар первыми. Я сторонник упреждающего удара, так как лучшая защита – это нападение. В мае мы потерпели афронт, так как не учли настроений Махно. Когда красные попели на Варшаву, мы, рассчитывая на противоречия Махно и Фрунзе, совершили вылазку. Но кто бы мог подумать тогда, что Махно сначала пропустит нас, а потом ударит в спину. Вырубил целую бригаду, сплошь состоящую из офицеров. Это чудовищная потеря целиком на вашей совести, Яков Александрович. За месяц до того вы повесили его эмиссаршу Марию Никифорову.
– Она отъявленная анархистка, Пётр Николаевич, и я бы не стал умалять её роль, – ответил генерал Слащёв.
– Ах, Яков Александрович, Яков Александрович, какая там она анархистка. Да судя по набору тезисов, произносимых ею в женской среде, она заурядная салонная суфражистка, ничуть не опаснее мадам Рекамье, возомнившей себя интеллектуалкой.
– Она смущала женщин призывами к созданию Крымской Амазонии, – не унимался Слащёв.
– Ну не стоило это того, чтобы вешать эту жалкую феминистку. Амазония. Несчастная в личной жизни, уставшая от одиночества, далеко не юная дама. Да в нашей с вами генеральской и офицерской среде жёны и взрослые дочери грезят и бредят феминизмом и суфражизмом не менее. Только наши болтают об этом из кокетства и безделья, а она и ей подобные – оттого, что не состоялась, как женщина, жена и мать. А вы её в тюрьму и на виселицу. Да её надо было в лечебницу поместить и держать на случай задержки парламентёров для обмена. Вы бы хоть с нашими дамами посоветовались, что ли. А ведь успехи Македонского напрямую были связаны с его умением работы с местным населением. У вас же какая-то мания вешать и стрелять. Помниться и в Николаеве вы пустили в расход шестьдесят пять комиссаров или коммунаров, которым достаточно было штрафа в виде общественных работ.
– То были шестьдесят три уголовника, – жестко возразил Слащёв.
– Да если бы это были уголовники, с ними надо было сотрудничать. Из них надо было сколотить подполье и оставить при отступлении в тылу, чтобы держали в страхе местное население. Нет, Яков Александрович, с вами положительно невозможно работать.
– Пётр Николаевич, я не спекулянт, пекущийся о сиюминутной выгоде, а русский генерал, прошедший большую школу войны, У меня на плечах символы военной власти, у меня сформировалась некая личностная система принципов, поступиться которыми я уже не могу. Да и не желаю.
– У всего, о чём вы говорите, есть синонимы: жандармерия и солдафония, тирания и деспотия, не приносящие ничего, кроме нескончаемых потерь. Я не желаю продолжать бесплодную перепалку и сегодня же подписываю приказ о лишении вас всех должностей и увольнении из армии.
– Честь имею, – буркнул Слащёв, поднимаясь со стула.
– Перестаньте ломать комедию. Если вы грамотно и внятно расшифруете мне данный парафраз, я до гробовой доски обязуюсь подавать вам в постель кофе со сливками.
В штабе Южного фронта. В вагон-салоне стояли над столом с картой Фрунзе, Сталин, Ворошилов и Будённый. Вошёл Каменев.
– Только что разговаривал со штабом Махно. Сам атаман якобы в делах. Видимо пьёт. Говорил его анарх-комиссар Волин. Подтвердил то, что атаман Григорьев убит, его золотой запас у Махно. Бригада присягнула батьке и отбыла на охрану Западной части Крымского перешейка. Полонский и Падалка покончили собой, так как были уличены в сношениях с разведкой Деникина. Я сразу же доложил в ЦК и в РВС. Говорил лично с Львом Давидовичем. Он велел вызвать Махно к нам в штаб для совместного празднования очередной годовщины революции, для участия в разработке совместных планов операций, долгосрочных соглашений, а возможно награждения и повышения в связи с реорганизацией его группировки в дивизию. Хорошо угостить, напоить. И той же ночью расстрелять. Или развесить весь его штаб на фонарных столбах.
Фрунзе: Что ж… Это неплохой способ повысить в звании.
Каменев: Иного он и не заслуживает за убийство двух наших товарищей. Может, отзовём из его штаба Алексея Марченко?
Будённый: Если отзывать так полштаба. У него немало хороших толковых командиров: Белаш, Озеров, Чубенко, я их помню по германскому фронту. Остальные, если не анархисты, то – заурядные бандиты.
Ворошилов: Я бы и Лёвку Зиньковского отозвал бы.
Сталин: Зачем отзывать Марченко, если проще убрать Махно, а на его место поставить Марченко.
Ворошилов: Хорошая мысль, ликвидируем атамана, оставшиеся сговорчивее будут.
Сталин: Всё хорошо, только Лев Давидович как всегда не учёл того, что война не закончилась, и неизвестно, когда закончится.
Фрунзе: Да, тем более, что есть информация об активизации белых на наших рубежах с ними. Врангель готовит очередную рейдовую операцию.
Сталин: Поэтому все повышения, смещения и перемещения перенесём на более позднее время, тем более, что Махно успешно противостоит Врангелю, так как тот непосредственно граничит с его республикой.
Ворошилов: Но весной, когда мы пошли на Варшаву, он пропустил Врангеля через свою территорию.
Сталин: Пропустил. Но окружил и вырубил несколько офицерских полков. Поэтому приглашение его к нам на переговоры уместно.
Будённый: Хорошо бы пообещать ему пополнение в виде амуниции и дополнительного вооружения.
Сталин: Не только пообещать, а вместе с приглашением на переговоры сразу ему вручить маленький состав из нескольких вагонов.
В кабинет Махно вошла Галина Кузьменко с мешком.
– Вызывали, Нестор Иванович?
– Помнится, я что-то поручал тебе.
– Я всё сделала, батько.
– Да? Жа-а-а-аль. Ну, что ж, ладно, давай обряжаться… Только дверь приткни, чтоб ни-ни. А там ключ, ну поверни.
Галина вытряхнула содержимое мешка и принялась обряжать Командующего Дедом Морозом.
– Нестор Иванович, я что-то никак не возьму в толк. До Рождества ещё два месяца, а вы уже в наряды наряжаетесь.
– Никак ты не поймёшь, а ведь мы начинаем новую жизнь. Эта новая, можно сказать, эпоха, а может быть, и эра. А сегодня, в аккурат, день осеннего равноденствия. Попробуем Новым годом его обозвать. Так, всё? А ну-ка дай в зерцало поглядеться? Ну-у-у-у, вылитый Дед Мороз.
– Правда, худощавый.
– Ну ничего, не всем же быть при теле, кому-то быть и в худобе. А ну, подставь-ка стул к столу. Я влезу на него. Давай сюда стул. Есть. О! Кто-то стучит. Открывай.
Вошёл Щусь.
– Батько! Ой, Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – он попятился, крестясь, споткнулся и упал, вывалившись в коридор. Там вскочил и понёсся с криком, – Чудотворец! Николай-угодник. Чудотворец!!!
Все обитатели гостиницы высыпали коридор, а оттуда – во двор.
– Захожу к нему. Говорю: батько, войска построены. А там святой Николай – Угодник Чудотворец. Вот те крест! – рассказывал Щусь стоящим на крыльце.
Дверь гостиницы треском отворилась, и на крыльцо вышел Дед Мороз. Некоторые попадали на колени. А другие остались стоять с улыбками. Дед Мороз держал в руках посох. Отбросив его в руки ординарцу, он вынул из мешка гармошку, заиграл и запел:
Ой, хватил лишка,
Да трещит башка.
Неча делати
Мне в шинок идти.Ой, ядрёна вошь,
Дай скорее грош.
Не жалей рубля
Организма для!Ой, Семён, Семён,
На живот силён.
Да слабак на лоб -
В нужнике утоп!Ой, Иван, Иван,
Ты плесни в стакан
Вина белого
Помянуть его!Ой, Егор, Егор,
Да ты куды попер?
А попер – то ты,
Да не в те кусты.
– Во даёт! А кто это? – спросил один воин.
– Гармонь-то батькина, – ответил другой.
– Да нешто батька? – спросил другой.
– Да, точно ён.
– Да, батько, точно.
– Повстанцы! Бойцы непобедимой армии вольной республики! С Новым вас годом! Ура!!!
– Ура-а-а-а-а-а!!! – подхватили солдаты. – Ура-а-а-а-а-а!!!
– Ну и балакает, индо голова вкруг, – сказал один воин.
– Сегодня мы начинаем новую жизнь, открывая новую эру. Эру любви, труда и советского порядка, – продолжал Махно.
– Вот и я намедни заслушался его на площади. А уже мороз-то вдарил. И палец на ноге замерзат. А я стою и слухаю. Батько, стало быть, своё. А мороз – своё.
– Да, что ни говори, а батько не простой человек.
– Не простой.
– Ура, товарищи!!!
– Ура-а-а-а-а!!!
Штаб Крымской армии.
Вошёл адъютант.
– Пётр Николаевич, там генерал Шкуро Андрей Григорьевич.
– Просите.
– Разрешите? Здравия желаю, Пётр Николаевич. Доброе утро.
– Утро доброе, Андрей Григорьевич. Присаживайтесь, – Врангель вышел из-за стола и поприветствовал коллегу крепким пожатием руки. За стол не вернулся, а сел на рядом стоящий стул. – Андрей Григорьевич, начну без преамбул. Я вынашиваю план наступления и выхода за пределы Крыма. Давайте глянем на карту. Вот слева у нас Каланчак, Чаплинка, Алёшки, Каховка и Херсон. Справа – Джанкой. Пройти, не миновав эти посты, не удастся. Поэтому, для успешного развития операции, необходимо заручиться поддержкой Махно. Тем более, что у него напряжённые отношения с Реввоенсоветом и лично с Фрунзе.
– И вы, Пётр Николаевич, надеетесь после повешения генералом Слащёвым здесь его сподвижницы и анархистки Марии Никифоровой найти с ним общий язык?
– Да, грубо работаем, недальновидно. Этому всему нам надо учиться у Александра Македонского. Кстати, за многие грубые просчёты сегодня я отстранил от командования Якова Александровича.
– Решение своевременное. Но, честно признаюсь, ваше предложение несколько гипотетично.
– Давайте без политесов и деликатесов. Понимаю, что моё предложение не только фантастично, но и парадоксально. Но вспомните Клаузевица. На войне только невозможное действительно возможно.
– Вы меня почти убедили, и ваша идея уже не кажется мне абсурдной.
– Спасибо.
– Но согласитесь, козырей маловато. Если б у нас в руках была бы его жена или дочь, это совсем другое дело.
– Андрей Григорьевич, дорогу осилит идущий. Давайте начнём с того, что напишем ему письмо. Лучше, если это письмо будет исходить от вас. Вы же понимаете, что у этих революционеров идиосинкразия на титулы и эполеты.
– Я понял ваш намёк. Да, мои деды и бабки были крестьянами. Но это ещё не лейтмотив.
– Да, это косвенный мотив. А вы польстите ему. Назовите его звездой на военно-политическом небосклоне. А может, даже самой яркой. Ну, в общем, Андрей Григорьевич, вы найдёте, что сказать и написать главнокомандующему революции батьке Махно. Так он себя величает.
А пьяный главком революции мусолил Галину Кузьменко. Она стояла у стены, раскинув руки. На ней был только белый, шитый бисером кокошник и белая кружевная блузка, распахнутая на пышной розовой груди и едва прикрывающая голые бёдра.
Он был в галифе, босиком и в белой исподней рубахе.
– Настенька, ты рукодельница, костюм получился на славу.
– Батько, я не Настенька.
– Почему?
– Я Галина, батько.
– Дуришь мальчонку?
– Я честно говорю. Меня зовут Галей.
– Правда? А что, тебе не нравится твоё имя?
– Нравится.
– Ага, нравится. Настенька. Душечка.
– Батько, да не Настя я.
– А хто?
– Галя я, Галя.
– Ой, ты Галя! Галя молоденька! Что ж ты не сказилась, як була маленька!
В тёмном купе вагона с видом окна на осенний закат сидели двое.
– Командование Крымской Армии поставило перед нами задачу по расколу возможного союза Махно и Фрунзе, – сказал мужчина.
– Сегодня я была свидетельницей разговора Фрунзе с Троцким. Лев Давидович приказал Михаилу Васильевичу взорвать вагон, где будет спать Махно, – сказала женщина.
– Если мы оставим это без внимания, то выполним задание без усилий с нашей стороны. Но, если сообщить Махно, то до союза дело не дойдёт. Напротив, это может подтолкнуть Махно к диалогу с Врангелем. Но даже, если он не пойдёт и на это, то его нейтралитет тоже будет не меньшей победой.
– Как же вы собираетесь ему сообщить?
– Через час я отбываю в Ставку Махно со специальным эшелоном.
– Удачи вам. И будьте осторожны.
– Спасибо.
Штаб Шкуро. В кабинет вошёл начштаба полковник Шифмер-Маркевич.
– Добрый вечер, Андрей Григорьевич.
– Заходите, Игорь Алексеевич. Главком поручил нам вступить в переговоры с Махно. Подготовьте письмо. Хорошее. Вежливое. Достойное. Не пожалейте добрых слов. Дайте ему ощутить себя звездой, крупной личностью. А в действительности это именно так. Не будем лукавить.
– А почему Пётр Николаевич поручил это именно нам?
– Ну, я же не столбовой дворянин.
– Ясно. Попробуем сыграть на близости происхождения?
В постели в обнимку лежали Махно и Галина. В дверь постучали. Оба встрепенулись. Она тотчас укрылась с головой толстым пуховым одеялом.
– Кто там? – отозвался Махно.
– Батько, на проводе Каменев! – крикнул из-за двери Щусь.
– Неси аппарат. Заходи. Давай трубку. Слушаю. Махно.
– Нестор Иванович, это Каменев. Есть необходимость личной встречи. Вы не могли бы прибыть в расположение штаба фронта?
– А что за дела?
– Ну, во-первых, третья годовщина революции; во-вторых, надо бы заключить долгосрочное соглашение о взаимодействии; ну, и в-третьих, ваше воинское формирование требует реорганизации. Вы же сами говорили. Или забыл?
– Помню. Говорил. Но не в чем по гостям разъезжать. Обносились. Ни сапог, ни штанов.
– Какие проблемы. Мы послали вам амуницию, муки, винтовок итальянских.
– А патронов к ним?
– И патронов к ним. А как же.
– Так они ещё в пути?
– Сопровождающий мне только что сообщил, что он прибыл на станцию Александровск.
– Да? Одну минуту, – Махно зажал трубку ладонью и обратился к ординарцу, – прибыл эшелон из штаба Южного фронта?
– Да, ночью. Продовольствие, амуниция и вооружение.
– Ясно. Хорошо, – а в трубку спросил у Каменева, – когда явиться?
– Ну, давайте через три дня. Хватит вам времени?
– Вполне.
– Вот и хорошо. Только просьба небольшая. Часа за два до похода на Екатеринослав позвоните с какого-нибудь полустанка в штаб фронта. Чтобы мы могли встретить вас достойно. С оркестром. Как положено. Ну, сами понимаете, не война же.
– Договорились, – закончил разговор Махно и отдал трубку ординарцу со словами: передай всему штабу, чтоб готовили великое посольство всего штаба и синеблузников в сопровождении кавалерийского полка. Всем переодеться в новую красноармейскую форму.
Щусь вышел, а Махно опять нырнул под одеяло. Но вновь раздался стук в дверь.
– Нэма жизни! – простонал Махно и крикнул из-под одеяла, – ну, хто там!
– Батько! К тебе нарочный из Крыма!
– Что у него?
– Личное послание из Ставки Врангеля.
– Прими!
– Он просит срочного ответа.
– Там что, ультиматум?
– Не читал, не знаю.
– Ладно, щас выйду!
– А мне что делать, батько? – спросила Галина, высунувшись из-под одеяла, – идти в обоз?
– Какой обоз? Я что тебе хан Мамай или Батый? Ты теперя мне жена, а я твойный муж.
– Но мы же не венчаны.
– У революционеров браки гражданские. Мы атеисты. Отвыкай от старого режима, привыкай к новой жизни.
Махно вошел в приёмную. На ходу одёрнул потрёпанный венгерский френч, поправил портупею, хлопнул ладонью по желтому футляру маузера.
– Где нарочный?