– Вот он, – Щусь показал на молодого военного с погонами портупей-юнкера.
Тот вытянулся, щелкнул каблуком и протянул пакет.
Махно взял со стола нож, вскрыл пакет, пробежал глазами.
– Феодосий!
– Да, батько?
– Передай Озерову, чтобы собрал расширенное заседание штаба с участием командиров полков. Там и зачитаешь письмо при всех.
– Слухаю. Там ещё один посланец дожидается.
– Кто? От кого?
– Какой-то красноармеец. Похоже из штаба фронта.
– Зови.
Вошёл боец в шинели и будёновке. Из-за обшлага достал записку и протянул Махно.
Тот развернул лист и увидел короткую фразу: "Прошу принять меня один на один".
– Прошу, – Махно распахнул дверь кабинета и, обернувшись к вошедшему следом военному, спросил, – у вас секретный устный приказ?
Тот переступил порог и, закрыв за собой дверь, сказал:
– Я был свидетелем телефонного разговора Фрунзе и Троцкого. Михаил Васильевич получил приказ на вашу ликвидацию.
– А каким образом?
– Переговоры с вами будут вестись в поезде. Вы со штабом будете поселены в отдельно стоящий спальный вагон. Значит, ночью, надо полагать…
– Тогда мне придётся поселиться в гостиницу.
– Не обольщайтесь, Нестор Иванович. Когда задача поставлена, то метод роли не играет.
– От кого вы действуете?
– Зачем задаваться риторическим вопросом? Я здесь и делаю вам вполне логическое сообщение. Будем считать, от себя лично.
– А если я сообщу о вас Фрунзе?
– Естественно, что меня расстреляют, причем вместе с женой. Но задача не будет снята.
– Почему с женой?
– Мы оба штабные работники.
– Что же мне теперь отказаться от поездки? Ведь я отдал приказ о сборе и не привык менять решений.
– Тут я вам не советчик. Но, даже если вы закроете границы и перестанете общаться с соседями, в вашем окружении будут искать слабое место. И его найдут. Будьте уверены.
– Что я могу сделать для вас?
– Я должен возвратиться как можно скорее. Дайте мне хорошего коня и овса на сутки.
Махно позвонил в колокольчик. Вошёл ординарец.
– Проводи красноармейца к тыловику. Скажи, чтоб дал доброго коня, мешок овса и еды на сутки. Будьте здоровы. Спасибо.
Когда красноармеец вышел, Махно поднял трубку, покрутил рукоятку и сказал:
– Алексей, великое конное посольство отменяем. Едем поездом. Штабной вагон. Спальный вагон. Вагон с охраной. Теплушку с кухней и теплушку с лошадьми.
В просторном штабном кабинете вокруг стола сидели Белаш, Озеров, Марченко, Аршинов, Волин, Лепетченко, Чубенко, Каретников, Юголюбов, Бурбыга, Михалёв-Павленко и Таратута. Вдоль стен стояли Костин, Олейников, Полунин, Колин, Забудько, Кириленко, Калашников, Коробков, Буйнов, Дерменжи и Кочергин.
Открылась дверь. Вошёл Махно и следом за ним Федосий Щусь.
Нестор Иванович прошёл к своему столу, опустился в кресло.
– Начальник штаба здесь?
– Да, Нестор Иванович? – с места поднялся Озеров.
– Поезд готов?
– Так точно. Все командиры переодеты и переобуты. Как быть с синеблузниками?
– Не будем брать. Едем ограниченным составом. Со мной Щусь, Озеров, Коробко, Бурбыга, Колин, Михалёв-Павленко, Костин, Полунин, Кириленко, Забудько, Олейников, Юголюбов и Кочергин. С нами поедет рота охраны штабного батальона. С собой возьмём полторы сотни коней. Пару пулемётов. Сотню винтовок. Продовольствия на две недели. Так и ещё. Что у нас там поступило из Крыма? Феодосий, зачитай-ка нам вслух и с выражением.
Ординарец, стоя рядом с Махно, открыл пакет, вынул из него письмо и принялся читать:
"Главнокомандующему революции батьке Махно. Уважаемый Нестор Иванович! Будучи, как и вы, простым русским человеком, быстро продвинувшимся из неизвестности, я внимательно слежу и за вашим быстрым возвышением, рекомендующим вас, как незаурядного русского самородка. Но, к сожалению, вы пошли по ложному пути, будучи вовлечены в компанию с советским движением, губящим Россию. Ради какого-то несбыточного интернационализма. Мы предлагаем вам войти в переговоры, объявить войну жидам, комиссарам и коммунистам. Гарантируем вам защиту от всяческих репрессий.
Генерал Шкуро. Начальник штаба Шифмер-Маркевич".
– Буржуи ни перед чем не останавливаются, и меня, бывшего каторжанина, хотят произвести в генералы. Нет! Этого не будет никогда! Я имею информацию, что на меня объявлена охота, и, видимо, она будет усилена. Так как мы не можем отстраниться от войны с белыми и от союзничества с красными. Всё! Идём на посадку. А остающимся не терять бдительности и ожидать нас в полной боевой готовности. Белаш и Лёва, задержитесь.
Все вышли, кроме начальника разведки и главного контрразведчика.
– А чего ж это вы, друзья, не предупреждаете, что у вас есть агент в штабе Фрунзе?
Виктор Белаш чуть порозовел и с едва заметной улыбкой глянул на Задова.
– Это Лёву надо спросить.
– Зачем хвастать, батько? Работа есть работа, – ответил Зиньковский.
– Ладно, хрен с вами. Какие будут советы?
– Ни при каких условиях охране не покидать вагон. На остановках выходить на перрон для кругового обзора. А там, на стоянке, не отдаляться далее десяти метров от вагона.
Поезд прибыл на харьковский вокзал. Первым из вагона вышел Нестор Иванович. Тотчас грянул оркестр. Следом за Махно на перрон ступил весь его штаб. К Махно подошли два командарма, члены Военного Совета Южного фронта Семён Михайлович Будённый и Климент Ефремович Ворошилов, и следом за ними присоединился Военный Комиссар фронта Лев Борисович Каменев. Поздоровались, пожав руки.
– Мы ожидали вас верхом в окружении полка, а вы прибыли поездом. Мы и не ожидали, что у вас есть свой вагон-салон. Солидно. Очень солидно. Однако, давайте для начала обсудим программу. Предлагаю пройти в наш вагон, – сказал Каменев.
Вчетвером вошли в штабной вагон. Расселись за столом.
– Нестор Иванович, вкратце программа такая. Сейчас на привокзальной площади состоится небольшой парад с участием гарнизона. Мы приглашаем и вас с вашими бойцами. Потом мы планировали ужин в штабном вагоне у Михал Васильевича Фрунзе. Параллельно с ужином мы проводим маленький концерт наших синеблузников. А завтра переговоры, большой концерт и большой обед.
– Но мы не захватили с собой даже батальона, – ответил Махно.
– Напрасно. Сейчас на параде будет объявлено о преобразовании вашей бригады в дивизию. Соответственно, вам будет присвоено звание комдива. Было бы замечательно, чтобы при этом присутствовали как можно больше ваших бойцов. Можно было прибыть не только с полком, но и целой бригадой. Люди ваши были бы рады. Ну что ж, выводите тех, что прибыли. Только оставьте охрану. Впрочем, можете закрыть все вагоны на замки, да и всё. Здесь никто не заберётся, и ничего не похитят. Построение через полчаса на площади. Но.
– Что ещё? – спросил Махно.
– Есть предложение провести сегодняшний ужин у вас. Как вы на это смотрите?
– Можно, только у нас кухня крестьянская – картошка да каша. А со светом у нас ещё проще: свечи да лампы керосиновые.
– Это не беда. Мы поставим корабельные аккумуляторы и электрические лампочки. У нас есть запас. Будет всё на хорошем техническом уровне. Вы не будете возражать, если наши повара совместно с вашими займутся всеми необходимыми приготовлениями?
– Никаких возражений.
Повстанческая кавалерийская рота со штабом во главе заняла своё место в огромном армейском военном строю. На трибуне, сколоченной накануне, стояли Фрунзе, Махно, Сталин, Каменев и Ворошилов. Рядом с трибуной, окружая её плотным кольцом, сгрудились командармы, комбриги и комдивы.
Наконец над площадью разнеслась зычная команда:
– Равняйсь! Смирно! Равнение на трибуну!!!
К трибуне подскочил всадник.
– Товарищ, Командующий Южным фронтом! В ознаменование очередной третьей годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции войска харьковского гарнизона для парада построены! Командующий парадом командир дивизии Пархоменко!
– Вольно! – крикнул Фрунзе.
– Вольно! – повторил Пархоменко.
– Дорогие товарищи по оружию и соратники по борьбе! – начал торжественную речь Михаил Васильевич Фрунзе.
Для охраны махновского эшелона были оставлены три бойца во главе с помощником взвода. Один боец стоял перед паровозом, другой с хвоста, и двое по бокам. К стоящему на перроне бойцу, подошли деповские рабочие. Один из них достал папироски.
– Угощайся, служивый.
Помкомвзвода закурил.
– Хорошо живёте, барские папироски курите. Можно я своих дневальных угощу? – спросил он, закуривая – Ух, ты, а добрый табачок. Знатный.
– Ну, ещё бы… Персидский. Да возьми всю коробку, – ответил рабочий. – Можем ещё дать в обмен на горилку. Если есть, конечно.
– Найдём. Эй, Гриц! Принеси горилки шкалик.
– Ротный запретил выпивать.
– А мы и не будем. Вот рабочие принесли курево. Угощайся. И Петру с Васылём передай.
– Давай. Щас поднесу.
– Тут такое дело… Нам надо связь провести от вашего поезда к нашему, – сказал железнодорожник.
– А зачем?
– Михал Васильевич вместе со штабом фронта будет праздновать с вашим комдивом в вашем штабном вагон-салоне.
– Я знаю. Давай проводи. Вот и Петро с горилкой подоспел. Пей на здоровье.
– Выпьешь с нами?
– Не, нам нельзя. Я лучше закурю.
– Кури.
Рабочие принесли какие-то ящики и установили их под днище вагонов.
Охрана ходила за ними, ничего не понимая. Помкомзвода спросил рабочих:
– А это что за ящики?
– Аккумуляторы для освещения. Щас увидишь. Гляди. Видишь, как от этих ящиков лампочки горят?
– Чудно. Чудно.
– Вот, сейчас у батьки в салоне будет светло как днём.
Над площадью вновь пронеслась зычная команда:
– Смирно!!! К торжественному маршу! Одного линейного дистанция. Шагом марш!!!
Воинские подразделения проходили парадным маршем мимо трибуны.
Махновская рота возвратилась на перрон, где рядом с вагонами были поставлены столы, накрытые соответственно торжественному дню. Члены Военного Совета Южного фронта Фрунзе, Каменев, Будённый, Ворошилов, Махно и его штабисты вошли в махновский штабной вагон-салон, где был накрыт большой стол. За окнами уже смеркалось, а в вагоне было светло, тепло, уютно и празднично. Грянул маленький оркестр из балалаек и гармошек, и трое певцов запели:
Красная армия, марш, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт!
Ведь от Москвы до Британских морей
Красная армия всех сильней!
Как только командиры расселись, позади оркестра появился фотограф с треногой и фотоаппаратом, лицо которого показалось Нестору Ивановичу знакомым. А ещё Махно увидел миниатюрную стройную женщину с белой причёской, в очках, черной юбке и белой блузке с коротким черным галстуком. Яркая вспышка на мгновенье ослепила Махно, а когда он опять всмотрелся туда, где была женщина, то увидел только закрывающуюся дверь, ведущую в другой штабной вагон, прицепленный час назад.
Вошли красноармейцы в красных галифе и белых гимнастёрках. Они раскупорили бутылки и налили бокалы.
Михаил Васильевич Фрунзе поднялся. Оркестр смолк.
– Товарищи командиры! Дорогие друзья! Коллеги! Товарищи по оружию и революционной борьбе! Вообще-то, до празднования третьей годовщины нашей революции ещё неделя. Но мы решили отметить её заранее.
– Почему, извините, если не секрет? – спросил Махно.
– Какие секреты между своими, Нестор Иванович. На седьмое ноября планируем наступление на Врангеля. Для него это будет полной неожиданностью. Поэтому, пока есть возможность, мы и решили попраздновать. А самое главное, – появилась блестящая возможность познакомиться лично с вами, Нестор Иванович. Сегодня у нас состоялся парад. Тоже хорошая возможность осмотреть готовность к предстоящим боям. В какой-то момент порыв ветра сорвал с деревьев и пронёс по площади облако золотых осенних листьев. Осень. Пора золотого увядания природы. А в обществе, в государстве это очередная третья годовщина рождения, обновления и преобразования России. Я поднимаю этот бокал золотого шампанского за то, чтобы золото осени и золото вина слились в золото наших побед. За революцию!
Все встали и выпили. Оркестр грянул "Интернационал". Все сели. Официанты вновь наполнили бокалы. Оркестр тихо заиграл "Степь, да степь кругом".
Поднялся Махно. Оркестр смолк.
– Уважаемые товарищи и революционеры! Мне трудно тягаться в красноречии с Михаилом Васильевичем. Но в царских застенках мне тоже довелось прикоснуться к литературе, почитать Пушкина. Так вот, где-то он сказал, что хороший экспромт тот, который написан за две недели до события. Но я, извините, не Пушкин, да и двух недель для написания у меня не было, поэтому хочу предложить вам, действительно, экспромт:
Товарищи! Шановни друзи!
Мы знаемо о вас давно.
Шановный комюжфронтом Фрунзе,
Витае вас комдив Махно!
Махно и Фрунзе, стоя, чокнулись. Их примеру последовали остальные. Так же стоя, выпили. Опускаясь на стул, Махно ощутил на себе взгляд. Глянул в ту сторону, но вновь увидел закрывающуюся дверь, ведущую в тамбур.
Оркестр заиграл "Любо, братцы, любо". Официанты внесли горячие блюда. Опять наполнились бокалы. Все выпили.
– А батько, поэт, поэт. Помнится, лет десять назад, по-моему, в самарской или в нижегородской газете, прочитал я стихотворение, подписанное псевдонимом Скромный. Не ваше ли, Нестор Иванович? – спросил Каменев.
– Было, Лев Борисович. Грешен, – ответил Махно и добавил. – Ну, да с кем не бывает.
– Ну, действительно, – поддержал его Фрунзе и предложил, – тогда за поэзию и романтику в революции!
– С удовольствием, – ответил Махно, и они опять чокнулись. Выпили. За столом стало оживлённее.
– А как вы, Нестор Иванович, относитесь к такому утверждению, что анархизм – это, так скажем, отрочество в революции? – спросил Фрунзе.
– Такое утверждение могло возникнуть только потому, что анархизм ещё никогда не был реализован практически, – ответил Махно.
– И вряд ли будет реализован.
– Почему? – спросил Махно.
– Во-первых, по причине противоречий, заложенных в самой идее.
– Каких противоречий?
– Нестор Иванович, осуществляя единоличное военное руководство на своей территории, вы уже противоречите своей идее.
– Вы хотите, чтобы я отошёл от командования?
– Дело не в личности, а в принципе. Вы проповедуете безвластие, которое не-воз-мо-жно. У природы надо учиться, Нестор Иванович. Загляните в неё. Там нет анархии, и всё подчинено силе. А теперь гляньте на небо. И там никакого анархизма. Полный порядок и подчинение малых космических тел большим звёздам. Вы, Нестор Иванович, без всякого сомнения, звезда на военно-политическом небосклоне Украины. Где звёзды, там свет. Где нет звёзды, там тьма. Так зачем проповедовать тьму, да ещё звезде?
– Вы логик, Михаил Васильевич.
– Я большевик, Нестор Иванович, но предложу выпить за эту самую логику. Ваше здоровье.
– И ваше, Михаил Васильевич.
Они чокнулись и выпили.
Нестор Иванович взял салфетку, промокнул губы, и, возвращая салфетку на место, увидел записку. Незаметно для всех он взял бумажку и сунул её в карман кителя. Опять глянул в сторону тамбура и вновь увидел только просвет закрывающейся двери.
– О-о-о-о!.. Уже скоро полночь. Пора заканчивать это замечательное бесчинство. А то придётся передвигать утреннее заседание. Всё, спасибо за гостеприимство. Я пошёл. До завтра. Встречаемся в десять ноль-ноль, – сказал Фрунзе и, простившись со всеми, покинул застолье.
Гости один за другим простились и тоже покинули вагон.
Махно вышел на перрон, подышал свежим воздухом и направился в спальный вагон. Вошёл в своё купе. Расстегнул френч. Снял его и повесил на крючок. Разулся. Лёг, растянувшись на спине.
Вошёл Щусь и, не раздеваясь, завалился на соседнюю полку.
Махно закрыл глаза, но вспомнил по записку и поднялся. Включил свет. Пошарил по карманам, достал записку.
– Феодосий! – окликнул он ординарца.
– Что, батько?
– Где мои очки?
– Загляни в несессер. А что ты хочешь? Зачем тебе очки? Спи. Отдыхай.
– Я записку получил. Прочти.
Тот взял бумажку и прочитал:
– В полночь взрыв.
Он достал часы.
– Двадцать три пятьдесят.
– Буди штаб, – Махно схватил сапоги, принялся обуваться, – быстро.
Щусь выскочил из купе и помчался по коридору вагона.
Махно надел китель, казакин, фуражку, нацепил шашку и маузер. Вышел. Быстрым шагом подошёл к теплушке с лошадьми. Сдвинул тяжелую дверь. Вывел своего коня. Подбежал ординарец.
– Батько все спят. Напоздравлялись. Охрана дрыхнет. Видать напоили. Штабисты неподъемные. Берём коней и срываемся, пока нас не хватились.
Галопом они помчались по спящему городу, увлекая за собой весь табун коней.
– Куда уходим, батько? На Александровск?
– Сейчас надо поскорее из города вырваться. А пойдут взрывы, нас могут по тревоге остановить на любой заставе. А за городом определимся, – сказал Махно, пригибаясь к конской голове.
– Так зачем надо было табун за собой тянуть? Двоим-то было бы проще прорваться.
– Эх ты, Феодосий! А ещё подхорунжий. С табуном больше надежды, что пропустят, остерегутся тормозить целый отряд. В темноте не видно табун или эскадрон. А если и увидят, что не отряд, и вовсе не станут шуметь, только поведут плечами.
Они выбрались за город и двинулись на юг.
– Феодосий, ты не слышишь погони?
– Вроде бы нет, батько?
– Вот и я не слышу, – сказал Махно и потянул за уздечку, осаживая коня и переводя его с галопа на мелкую рысь. – Впрочем, погони может и не быть. Если операция по нашей ликвидации планировалась заранее, то на случай нашего побега были предупреждены все гарнизоны. Так что нас могут просто ожидать везде. Уже светает. Вот и развилка, через пару вёрст Григорьевка. Заскочим? Нет. Давай свернём на Терновку. Всё ж таки там наш уезд. А дома нас и стены сберегут.
Они свернули с большака, проскакали через лес, потом пересекли большое поле и спустились в балку. Напоили коней. Затем по балке вдоль ручья промчались до небольшого ставка и вышли к перелеску, поодаль от которого, через поле виднелась деревня.
Спешились. Привязали табун.
– Оставайся здесь, а я схожу в деревню. Разузнаю, что и как. Попрошу еды, – сказал Махно ординарцу.
– Батько, может, я сам?
– Успокойся. Сиди и жди. Покорми коней. Хорошо, что мы их не распрягали, и каждого снабдили сумкой овса.
Батько влез на свежего коня и помчался к деревне.
Через минуту навстречу ему с лаем неслась свора собак. Так под лай собачий он остановился у крайней хаты. На крыльцо вышел хозяин.
– Никак батько?
– Я, я.
– А де ж вiiско?
– Вiдпочiвает.
– Ну, заходь. Сiдай снiдаты!
– Мне бы ординарца покормить.
– Покормим, а де вiн?
– Чекае в лиси.
– Зробымо. Сидай. Горилки дать?
– Нет. Спасибо не буду. Сейчас надо быть трезвым.
За столом, поглощая варёную картошку с хлебом, салом и луком, Махно спросил хозяина: