– Товарищи повстанцы, рабочие, крестьяне. Уважаемые народные депутаты! Назрела необходимость откровенно поговорить с атаманом Григорьевым. Мы, анархисты, делаем революцию и хотим построить новую жизнь без буржуев. А ты, атаман Никифор Андреевич, поощряешь буржуев. Нам стало известно, что ты оставил помещику Шабельскому пулемёт Льюиса с двумя ящиками патронов и винтовки. К тому же шестьдесят пар суконных штанов. Ты – тайный союзник Деникина и не желаешь воевать со шкуровцами. Водишь с ними тайные шашни. Открыл румынам дорогу на нас, и сам продолжаешь грабить.
Григорьев вскочил.
– Ты чего несёшь?
А Чубенко продолжал:
– Недавно Деникин посылал к тебе связников. А они по ошибке пришли к нам, когда мы стояли под Александровском. Они просили встречу с тобой. Но батько их расстрелял.
Григорьев выхватил пистолет, но Щусь, незаметно сидевший за ним, выбил наган из его руки.
Атаман вырвался из рук махновца и выбежал на авансцену. На ходу он распахнул свой казакин, из-под которого выхватил другой пистолет. Но Чубенко опередил его и выстрелил первым. Григорьев не упал, только пригнулся и простонал:
– Ой, батько, батько!
Затем он неожиданно выпрямился, и, спрыгнув со сцены, побежал по проходу.
Махно выбежал на авансцену и крикнул:
– Бей, атамана!
Григорьев обернулся к нему и направил на него пистолет, но его опередил Федосий Щусь. Раненный Григорьев, шатаясь, выбежал во двор. За ним выбежали Чубенко, Щусь, Махно, Волин, Марченко и Каретников.
Во дворе Григорьев упал на колено. С трудом поднялся и огляделся вокруг себя с пистолетом в руке. Увидев Махно, навёл на него пистолет, но его вновь опередил Щусь, выстрелив из своего маузера. Григорьев рухнул на спину. Его добили, после чего все вернулись в президиум.
– Надо немедленно ехать в Плетёный Ташлык конной бригадой в штаб атамана и принимать его банду под своё знамя. Там же приватирствовать его золотой запас, пока не растащили. Так что, мужики, давайте закругляться. Феодосий! – Махно обернулся к ординарцу, – скажи Белашу, пусть снаряжает конницу. Надо засветло успеть.
На авансцену вышел Волин.
– Наша Украина вступила в очередной этап третьей российской революции, и потому жизнь выдвинула практическую задачу организации вольного советского строя…
– Товарищ! – с места встал рабочий железнодорожник. – Наши семьи голодают. Мы ходим на работу, мы трудимся, мы ремонтируем пути, паровозы и вагоны; и нам бы хотелось получить какие-то деньги за труд.
Махно поднялся.
– Сегодня я отдал распоряжение о выпуске наших денег, которые будут иметь хождение в нашей вольной республике. Это вызвано нехваткой денег в нашей армейской казне. Но! У меня нет ни одного бронепоезда, которые есть у белых. Так сколько вам уплатил Деникин?
– Нисколько.
– Что вы получили от Киевской Директории?
– Ничего не получили.
– Так почему же Махно должен платить вам за ремонт деникинского бронепоезда? Если вы подсыпали песок ему в буксы или развинтили хоть одну рельсу, я оплачу хоть сейчас. Было? Не было. Никто не сделал этого. Значит, вы сработали против нашей армии. Но сейчас хотите стащить с нас последние штаны.
Поднялся Полонский.
– Батько, рабочие – подневольные люди, деникинцы гоняли их на работу под винтовками. Я думаю, нам не следует уподобляться всякой сволочи, а для привлечения на нашу сторону рабочих может стоит всё-таки пойти на выплату жалования рабочим.
– Михаил Леонтьевич, мы не должны уподобляться всякой сволочи, но и не можем идти на поводу у шкурников и вымогателей, пытающихся на крови и героизме наших бойцов строить своё благополучие. Эти самые подневольные рабочие могли бы стать нашими нелегальными бойцами, но не пожелали встать в наши ряды ни тайно, ни явно. Но… Нам вместе строить новую жизнь и вместе в ней жить. Поэтому деньги мы всё-таки дадим. Но не золотом, а махновскими ассигнациями. Однако, далее мы не потерпим иждивенчества, и вам, в целях скорейшего восстановления железнодорожного движения, всем рабочим и служащим следует сорганизоваться и наладить самим движение, установив за свой труд вознаграждение и плату с пассажиров, грузов, военных, организовав кассу на справедливых, товарищеских началах…
Подошёл Белаш.
– Батько, отряд готов. Можем выступать.
– Хорошо, – Махно вынул из нагрудного кармана часы, глянул на них, поднялся и обратился к залу. – Товарищи депутаты. В район Плетёного Ташлыка румынами совершён прорыв. Не удаётся пока вплотную заняться мирным строительством республики. Я должен срочно отбыть на фронт. Но прежде чем откланяться, хочу донести до вас некоторые первоочередные решения военного руководства. На всей территории уезда и республики, в городах, на станциях назначаются коменданты. А также объявляется добровольная, уравнительная мобилизация граждан мужского пола от девятнадцати до тридцати девяти лет, чтобы превратить нашу Повстанческую дивизию во всенародную, регулярную, рабоче-крестьянскую армию. Всё. До встречи.
Махно скрылся за кулисами.
Вышел из здания чёрным ходом. Сел в автомобиль, запряжённый четырьмя лошадьми, с фонарями по углам и пулемётом на корме. Возле автомобиля остался стоять Зиньковский.
– Садись рядом, контрразведка. Ответь мне: кто в Москве возглавляет железную дорогу?
– Дзержинский.
– Ага, значит тоже контрразведка. Ну, что ж, тогда вот и поручаю тебе заняться этим делом вплотную. Да, и поговори с Полонским, чтобы не лез поперед батьки в пекло.
– Понял.
– У тебя такой вид, словно ты что-то важное сообщить хочешь. Настю нашёл что ли?
– Есть кое-какая информация.
– Ага. Ну кое-какая, значит, не вполне определённая. Тогда, давай-ка, сделаем так. Сейчас я отбываю в атаманскую бригаду принимать присягу. Завтра вернусь, а ты ко мне с подробным докладом. Идёт? Всё договорились. До завтра, – сказал Махно и крикнул, – Трогай!
Постояв, пока Махно не скроется из виду, Зиньковский возвратился в зал, где продолжалось собрание.
На сцене стоял рабочий-железнодорожник и зачитывал постановление:
– Батьку мы назначаем Президентом нашей вольной республики, а председателем нашей Рады избираем нашего защитника и благодетеля Михаила Леонтьевича Полонского.
В зале раздались долгие и продолжительные аплодисменты. Затем рабочий продолжил чтение:
– Председателем Совета министров – товарища Чубенко. Председателем Верховного суда – товарища Озерова. Военным министром – товарища Марченко.
Лев Николаевич Зиньковский поднялся на сцену. Подошёл к Полонскому и шепнул ему:
– Михаил Леонтьевич, нам надо срочно поговорить.
– Здесь?
– Нет, нам надо пройти в штаб.
Полонский вышел из-за стола. Прошёл по сцене до вешалки, стоящей за кулисой, взял папаху и шинель.
– Идём.
Они вышли из собрания. Прошагали через улицу. Скрылись за дверями штаба. Проходя мимо часового, Зиньковский сказал:
– Проводи нас в подвал.
Часовой направился в подвал. Включил лампочки.
Зиньковский проследовал за часовым. За ними шёл Полонский.
Зиньковский остановился возле одной из дверей. Достал из кармана кожаной куртки ключи. Отворил дверь. Переступил порог. Пошарил по стене. Включил свет.
– Заходи, Михаил Леонтьевич. Садись за стол.
– Зачем мы здесь? – спросил Полонский.
– Ты арестован, Михаил Леонтьевич. Временно. До утра.
– За что?
– За твои контакты с белыми.
– О чём ты говоришь, Лев Николаевич? Какие контакты? Ты же знаешь, у меня не может быть никаких контактов.
– Разберёмся, Михаил Леонтьевич. Не переживай, – сказал Зиньковский. Вышел. Закрыл дверь и приказал часовому:
– Займи пост.
Зиньковский поднялся на свой этаж. Прошёл в кабинет. Включил свет. Сел за стол. Поднял трубку телефона. Покрутил ручку.
– Лютый? Это я, Лёва. Скликай особое совещание. Давайте все соберёмся у меня. Ну, все, все. И Белаш, и Чубенко, и Каретник, и Ольга, короче все, кто решал тогда за Настю Васецкую. А потом решим, что делать дальше. Да, они почти все в президиуме собрания депутатов. Там начштаба Полонского Фёдор Падалка. Оставьте его там. Пусть заканчивает собрание. Пишет протоколы и так далее. А все гуляй-польские пусть идут сюда. Я сейчас тоже продублирую своему ординарцу.
Зиньковский опустил трубку. Вышел из кабинета в приёмную. Сказал своему помощнику.
– Оповести Каретника, Семенюту, Озерова, Бурбыгу, Никифорову, Таратуту, Михалева-Павленко, Лепетченко, Аршинова и Волина. Щусь и Марченко отбыли с батькой в атаманскую бригаду. Сбор у меня.
Бригада под личным командованием Махно на закате солнца ворвалась на местную товарную железнодорожную станцию в Плетёном Ташлыке. Быстро нашли три вагона на запасном пути с паровозом на парах и окружили.
Часовые, неотлучно жившие в двух вагончиках, сменяли друг друга каждые два часа, окружая неплотным, но бдительным кольцом весь этот маленький состав.
Охрана сразу узнала Махно и тотчас повесила винтовки на плечи.
– Кто старший? Ко мне! – скомандовал Махно.
Из вагона выпрыгнул пожилой военный без знаков отличия.
– Замначальника тыла бригады, бухгалтер Кудрин.
– Слушай команду. Ты остаёшься на месте. Охрану меняем по указу Правительства Вольной Советской Республики! Феодосии!
– Здесь я, батько.
– Бери любой эскадрон и командуй сменой караула!
– Слухаю!
– А Указ есть, Нестор Иванович? – спросил тыловик.
– А я тебе на что? Будешь артачиться, запрягу в дышла, будешь впереди паровоза туман разгонять.
– Понял. Вопросов нет. Пересчитывать будете?
– Дома пересчитаем.
– А где Никифор Афанасьевич?
– Слишком много вопросов задаёшь.
– Всё, не буду.
– Пиши присягу. Через час, чтобы поезд уже шёл в Александровск. Остальные, за мной! – скомандовал Махно и направил коня к селению, где находился штаб.
Скоро нашёл штабную избу. Начальник штаба Пётр Градов выбежал навстречу.
– Начштаба Градов. Что случилось, Нестор Иванович?
– Посылай за командирами полков и эскадронов. А сам сейчас же садись, пиши присягу и принимай командование бригадой.
– Слушаюсь.
Градов и Махно в плотном окружении командиров и ординарцев поднялись на крыльцо и вошли в штаб. Градов тотчас сел к столу, взял бумагу и принялся писать.
В избу начали входить командиры.
– Так, товарищи командиры. Ваш начальник штаба назначается командиром бригады вместо Никифора Афанасьевича.
– А где сам Никифор Афанасьевич? – спросил один из командиров.
– Пошёл на повышение. Ещё вопросы будут?
– Нет.
– Подписывайтесь все под присягой и утром выступайте на румынский фронт.
Через полчаса короткий состав катился в сторону Александровска в окружении кавалерийской бригады.
А в кабинете Льва Зиньковского собрались Лепетченко, Аршинов, Таратута, Михалёв-Павленко, Семенюта, Волин, Каретников, Лютый, Озеров и Бурбыга.
– Товарищи. Собрались все, кроме двоих. Щусь и Марченко отбыли с командармом в Плетёный Ташлык. Согласно вашему постановлению осенью семнадцатого я отвёз Анастасию Васецкую в Орёл и поселил её в гостинице. Она успела окончить курсы ремингтонисток и сестёр милосердия. Зимой её обворовали. Расследование вела тамошняя контрразведка. Так случилось, что она невольно попала в оборот деникинцев. Её мобилизовали.
– Откуда сведения? – спросила Ольга Таратута.
– Кто сообщил? – поставил вопрос Озеров.
– Верно ли? – усомнился Каретников.
– А, не провокация ли это? – поддержал его Белаш.
– А может это и есть шантаж? – насторожился Аршинов.
– Источник надёжный? – спросил Каретников.
– Надёжней некуда. Михаил Полонский. Командир полка "Орловский пролетарий", – ответил Зиньковский.
В комнате повисла тишина.
– Надо расстрелять, – решительно разорвала тягостное молчание Ольга Таратута.
– Жалко. Хороший мужик, – осторожно возразил Каретников, – толковый командир. Прекрасный артиллерист.
– Это не имеет отношения к сохранению тайн, – возразила Ольга Таратута, – где гарантия, что он не поделился информацией со своим начальником штаба? Кстати, они оба орловские. Информация, вредная для авторитета Нестора Ивановича. Очень вредная и опасная.
– Да, это не похоже на шантаж, – сказал Волин, – информация взрывоопасная, нельзя допустить её расползания.
– Надо расстрелять Михаила Леонтьевича. Причём, немедленно. Без долгой канители. До возвращения командарма. Чтобы даже не портить ему настроение. Давайте голосовать, – продолжала давить синеблузница Таратута и подняла руку.
– Мне тоже его жаль. Но он влез не туда, – поднял руку Лепетченко.
– Возражений нет. К стенке! – сказал Волин, подняв руку.
– К стенке, без лишних мантифолий и прочих юридических выкрутасов, – проголосовал Михалёв-Павленко.
– Я тоже за пулю, – сказал Аршинов.
Следом проголосовали все остальные.
– Теперь я предлагаю всем спуститься в подвал и сейчас же, сообща, привести приговор в исполнение, – сказал Зиньковский.
– А я думаю, что пули достаточно одной, чтобы выдать за самоубийство, – сказала Ольга Таратута.
– Тогда, может быть, предоставим право выполнить эту деликатную миссию нашей коллеге? – спросил Лев.
Дверь распахнулась. На пороге появилась синеблузница Таратута с маузером в руке. Всё произошло мгновенно.
Федосий Щусь тормошил Махно.
– Батько. Подъём.
– Изыди! – процедил Махно.
– Батько. Вставай. Ты же велел разбудить тебя сразу же, как только Лёва придёт. Так он в приёмной уже битый час.
– Дай воды, рожу ополоснуть.
– Подставляй ладони.
Махно вскочил. Быстро надел сапоги и склонился над белой гостиничной раковиной.
Щусь держа в руке ведро, ударил кружкой по льду, раскрошил его и зачерпнул воду.
– Как же я буду тебе поливать, батько? Давай ладони.
– Лей прямо на шею из ведра, – сказал Махно.
– Ой, хорошо-то как, Феодосий. Как здорово, что мы приватырили атаманский золотой запас. Теперь выпустим наши махновки. Никакая собака не скажет, что наши деньги не обеспечены. Всем заплатим. И дворникам. И деповщикам. И извозчикам, чтоб мусор из города вывозили. И кузнецам за подковку, и мастерам за новые тачанки, да за новые колёса, – говорил Махно, умываясь. – Давай полотенце. Прикажи, чтобы обед подали, и позови Лёву.
Когда Зиньковский вошёл, Махно уже успел причесаться, надел френч и застёгивал на нём пуговицы.
– Ну, Лёва, у нас праздник. Забрали мы атаманов золотой запас. Приняли присягу от командиров. Отправили бригаду в район Каланчака, чтобы Врангель не вылез бы из Крыма, да не ударил бы красным с тыла, пока они на Варшаву пошли. Теперь самое время и о хорошем подумать. Какие у тебя новости про Настю?
– Настя у белых.
– Да ты что? Тихо. Тихо. Тихо. Не говори громко. Это точно?
– Точнее не бывает.
– Не может быть. Ты проверил? Кто тебе сказал?
– Полонский.
– А он откуда её знает? Он-то здесь причём? Каким боком или припеком?
– Батько, ты в Орле бывал?
– Ну, бывал.
– Петра Копылова, матросика, знал?
– Был такой. Помню.
– Фотографию её показывал ему?
– Было.
– Ну вот. Короче, минуя всяческие подробности, её видели в тамошнем госпитале медсестрой. После него её видели в контрразведке. Потом – в Харькове хозяйкой фотосалона. Её фотографию видели среди белогвардейцев. Мы подробно опросили Михаила.
– Кто это мы?
– Твой гуляй-польский штаб. Мы же печёмся о чистоте твоего имени.
– Ну да… Ай, Михаил, Михаил. Ай, как нехорошо всё это. Позови его.
– Поздно.
– Почему?
– Да мы за час до твоего возвращения покончили с ним.
– Оперативно работаешь.
– Война, батько. В наши дни оперативность – залог победы.
Вошёл ординарец с подносом, на котором стояла бутылка самогонки с закуской.
– А что за шум за дверью? – спросил Махно.
– Ходоки, батько. Деповские.
– Надо идти к народу, – сказал Махно, надел фуражку, накинул на плечи казакин и вышел в вестибюль гостиницы.
– Что стряслось, станичники? – спросил он подошедших солдата и рабочего.
– Батько, арестован товарищ Полонский. Мы ходим узнать, за что? – спросил солдат.
– Я не вмешиваюсь в ход расследования. Мне известно только, что по данным нашей контрразведки, он через голову руководства штаба армии имел какие-то контакты с деникинской контрразведкой. А это против правил.
– Мы сможем побывать на суде? – спросил рабочий.
– Вряд ли. Его судьба будет решена по законам военного времени. И не вздумайте бузить. Будем стрелять. Бунта не потерплю.
– Батько, – в гостиницу вбежал Щусь, – там бунтует Фёдор Падалка. Привёл весь полк.
– Идём, – сказал Махно и вышел на крыльцо, перед которым вышагивал начальник штаба артполка.
Увидев Махно, он остановился, подтянулся и шагнул к ступенькам.
– Батько, где Полонский? Народ просит разъяснений.
– Ты или народ?
– Народ – это я.
– Но ты же не французский король?
– Дело в сути, а не в словах. Не значит ли, что следующим после Полонского буду я?
– Служи и не задавайся лишними вопросами.
– Я не могу отстраниться от мнения людей.
– Ты мог бы прийти сам. Зачем привёл полк? Для чего баламутишь людей?
– Ты расстрелял уважаемого человека из-за какой-то суки! – Падалка выхватил маузер, но Щусь опередил его.
– Кого ты называешь сукой? – спросил Махно.
Но Падалка уже падал замертво на землю.
– Разойдись! Комиссар полка Феоктистов, ко мне! – крикнул Махно.
– Я здесь, батько!
– Принимай полк! Назначь сам себе начальника штаба из своих.
– Слушаюсь. А комиссара можно? – спросил Феоктистов.
– Твоё дело. И схорони этого по чести, – приказал Махно и, уже открывая дверь гостиницы, обернулся к ординарцу. – Феодосий. Покличь коменданта города.
– Слухаю.
Махно уже вернулся к двери своего номера, когда его окликнул Иван Рыбалка.
– Вызывал, батько?
– Да. Поедем со мной в моей тачанке по городу. Поглядим на порядок. Щас оценю твои старания и страсть к чистоте на улицах, – ответил Махно, навешивая на себя портупею и маузер в жёлтой кобуре.
Они вышли из гостиницы, перед которой уже стоял автомобиль, запряжённый четвёркой серых лошадей в окружении амазонок и телохранителей. Махно и Рыбалко сели в ландо, и процессия двинулась по городу.
– Чистоту, однако, не успели навести. Разберись, – сказал Махно коменданту.
– Метут, но кучи мусора нечем вывозить. Тачанок не хватает, – ответил Рыбалко.
– Борта надо наращивать. Тебя, что учить надо, как это делается?
– Понял, батько.
Выехали на площадь. Там, стоя на ящике, ораторствовал матрос.
– Братва! Мой помощник сегодня производил обыск у одного контрика и присвоил себе золотой портсигар. Что ему за это?
– Расстрелять!!! – гаркнула толпа.
Матрос спрыгнул с ящика, вытянул из жёлтого футляра маузер и выстрелил в связанного, с кляпом во рту помощника. Тот упал. Матрос обшарил его, забрал золотой портсигар и скрылся за дверью гостиницы.
– Ишь, сволочи, не поделили безделицу, – сказал один горожанин.
Подъехала свита.