– Ты, наверное, слыхал, что пока я воевал, у меня жена пропала?
– Чул.
– И что думаешь?
– Ну, батько, це таке дiло… Краще спытай Дiда Мороза. Biн майстер по загадкам.
– Это кто же такой?
– Да всё той же.
– Да брось ты свои загадки. Давай, говори.
– А нешто Назария не помнишь?
– Ну… Назарий у меня в жизни был один – Зуйченко. Но причём здесь он?
– А при том, что он был Дедом Морозом. Помнишь первую свою новогоднюю ёлку?
– Смутно. И никакой аналогии. Я после того уже сам бывал Дедом Морозом.
– А коли так, то сам тоди и думай.
– Ладно. Будем думать. Спасибо. Бувайте здоровы.
– Приезжай погостевать.
Махно вскочил на коня. Хозяин подал ему холщёвую сумку.
– Что-то больно торба тяжела.
– Я положил на двоих, чтоб на три дня хватило. Ну и горилки на двоих для сугреву. Не май месяц. Холодает.
– Ладно. Дякую. До свиданья, – Нестор Иванович тронул коня и через полминуты был уже у перелеска.
От него всадники вместе с табуном лошадей проскакали вдоль опушки леса. Обогнули деревню и взяли курс на родное село.
После полудня показалось Гуляй-Поле. Так же, спрятав табун в лесу и оставив с ним ординарца, Махно поскакал к деревне. Промчался по знакомым с детства улицам, бегло оглядывая окна. На мгновенье задержал коня у своего родного дома, заглянув в слепую темноту окон. У дома соседа спрыгнул с коня. Постучал нагайкой в окно.
– Эй, Лёва! Открой.
В окне показалось лицо. Потом скрипнула дверь.
– Заходи, батько.
– Здорово!
– А где ж армия?
– В александровских казармах.
– А ты что в разведку ходил?
– Да. В штаб Южного фронта. У Фрунзе гостевал.
– И чем же потчевал тебя Фрунзин?
– Вечером напитками, ночью – динамитками. Что в деревне? Подозрительного ничего?
– Утром был какой-то красноармейский отряд. Непонятно от кого, откуда и зачем. Отобедаешь?
– Давай.
– Идём к столу. Роза накрой нам. Ты заночуешь?
– Нет. Надо поспешать. Врангель с юга сбирается.
– С войной?
– Ну не с варениками же.
– Роза, подай нам ещё вареников. Я же знаю, ты любишь вареники и с сыром, и с вишнями.
Уминая вареники со сметаной, Махно спросил хозяина:
– Лёва, вот ты постарше меня… Может, я что-то не понимаю, или не знаю чего…
– Ты к чему это? О чём?
– Ты же знаешь, что у меня жена пропала. Все знают. Ну, куда моя Настя могла деться?
– История, оно, конечно, странная. Если б немцы забрали, наверное, чего-нибудь потребовали. Если б белые или петлюровцы, те тоже торговались бы с тобой. Да и красные объявили бы тебе о своём интересе. А коли, никто не объявил о ней, тогда в причине сердечный интерес.
– Неужели, кто-то из своих? Но куда ж её дели?
– Ой, не знаю, Нестор Иванович, не знаю. Пока ты сидел на каторге, у многих глаз на неё чесался. Девка хоть и не из богатых, но достойная.
– Но он же мог на ней жениться? Почему же так получилось? Я из тюрьмы пришёл в двадцать девять, ей было – двадцать пять. Двадцать пять! Это же девка-перестарок! Не понимаю. И вдруг такое. Горилка в доме есть?
– Ну, а чего ж ей не быть? Есть родёмая.
– А что бабы наши, гуляйполские, об этом гутарят?
– Ничего не гутарят. Твоё здоровье. Полный мрак. Тайна для всех. Ты носом клюёшь. Наверное, не спал давно. Может, приляжешь?
– Не, не… Я сейчас поеду. Твоё здоровье. Вареники у тебя знатные.
– Закусывай. Да, так ты не тужи о бабе. Женись на другой.
– Да есть у меня другая… и честно скажу тебе, не одна. Но Настя засела в голове и сердце. Хотелось бы знать, куда и к кому она ушла.
– Это ты у своего главного стрекулиста спроси, у Назария, который Зуйченко. Этот наперёд много знал.
В окно постучали. Хозяйка глянула в окно.
– Красные.
– Опаньки! Это мне совсем ни к чему. Есть у тебя укромное место?
– Куда ж тебя заховать? – они заметались. – Стоп! Идея! Гроб у меня под кроватью новый. Полезай! Роза, иди, открывай.
Махно лёг в гроб. Хозяин накрыл его крышкой, задвинул под кровать и вернулся к столу.
В сенях послышались голоса. Открылась дверь. В горницу вошли красноармейцы.
– Куда Махно спрятали?
– Да я его с весны не видел.
– А чей конь в яслях не распряжённый?
– Мой.
– А почему не распряг?
– Да, хотел на могилки к отцу и к матери съездить, да передумал.
– Подпол открывай!
– Зачем?
– Обыск.
– Зачем тебе подпол? Горилка на столе. Садись.
– А с кем это ты скоромишься в постный-то день?
– Да вон с Розой моей, супружней женой, родителей поминаем.
– Отворяй подпол!
– Да на что тебе подпол? Садись, угощайся! А в подполе темно и лестница там плохая. Упадёшь, не ровён час, расшибёшься, побьешься. А мне отвечать.
Между тем один из красноармейцев сдвинул дорожки на полу, откинул крышку погреба и начал спуск. Вдруг раздался грохот и солдатский мат.
– Ну, вот я же говорил, – сказал хозяин.
– Дай свечку! – приказал старший красноармеец.
Хозяин вытащил свечку, зажёг её и подал командиру. Тот склонился над погребом.
– Ну, что там Петро? Ты живой?
Из подпола послышался мат.
– Ну, стало быть, живой!
Общими усилиями вытащили Петра.
Вошёл красноармеец и доложил:
– В нужнике и на чердаке никого.
– Что у тебя под кроватью?
– Смотри, – хозяин поднял кружевной подзорник, – новый гроб.
– Кому это ты его приготовил? – спросил командир.
– Себе. Но могу и тебе уступить.
– Дурак. Оставь себе. Мне ещё рано. Дай попить.
– Это, пожалуйста. Для хорошего человека не жалко, – хозяин налил лафитники.
– Закусывайте, гости дорогие. Заходите почаще. Будем рады, – поддержала его жена.
– Ладно. Пойдём, Петро, – командир встал из-за стола.
– Идём, Василий.
– Так чего ж не допиваете? Возьмите с собой? А то ведь подмораживает.
– Мы на службе, нам нельзя.
– На службе и не надо. А после службы, с устатку в самый раз. Бери. Бери. И сала возьми, и огурца.
– Ладно, ладно. Мёртвого уговоришь. Давай. Уговорил. Прощай.
– Бывайте здоровы.
Красноармейцы ушли.
– Фу. Наконец-то. Ушли. Роза быстро ко мне! Давай гроб из-под кровати вытащим! – громким шёпотом сказал хозяин.
Роза подбежала. Вдвоём они выдвинули гроб и сняли крышку.
– Батько! Они уже ушли!
Но Махно лежал без движения.
Хозяин потормошил его.
– Батько! Вставай! Уже вечерять пора! Роза собирай ужин! Неси ещё горилки!
Но Махно не подавал признаков жизни.
– Роза! Что с ним? Нешто задохнулся? Роза, это беда. Что же делать? Такое горе. В нашем доме сосед помер. Зови Ефима и Нахима. Надо что-то делать.
Роза выскочила из дому и побежала по соседям.
Семён налил себе рюмку горилки и поднёс её к губам.
– А мне, почему не налил? – спросил Махно из-за спины.
– А! Батько это ты?! Фу ты, ей богу, напугал. Ну, это и славно! Значит, жить будешь долго. Давай за это самое и выпьемо.
Вечером, в сумерках Махно и Щусь въехали в Александровск. Их остановил патруль.
– Кто такие? Пароль.
– На горшке сидит король, – ответил небрежно Щусь.
– Ты не шуткуй богато. Был у нас один рассказник – проглотил дерьма на праздник.
– А такой как ты дозорный петухом запел позорным.
– Был такой как ты прибауточник, так его отымел косой будочник. Мужики, а ну давай их обоих в караулку. Что-то они сильно много говорят без умолку.
– Тихо, тихо, мужики, давайте без паники. Тихо. Я ординарец батьки Федосий Щусь. А это сам батько.
– Ну, нахал! Ну ладно бы, егерем назваться, так нет же ж самим батькой. Ну, люди! Ну, совести ни граммочки. Да батько поехал в Харьков на военный совет. У Фрунзева чаи распиват. Во народ! Хоть бы людей поспрошал. Так нет же, сразу врать.
– Да вот мы и вернулись, – пытался объяснить Щусь.
– Ну, врать горазд. Да батько на паровозе поехал! Понимаешь? Со штабом! Да чего с ним разводить свинусинции и шмыловзации. Василий, скачи в контрразведку. Скажи товарищу Задову, что поймали шпигунов беляцких. Да пусть поспешат, а не то у нас самих разговор трибунальный и как выстрел короткий. Вон к оврагу отведём, и делу конец. Эй, Василий, ты ещё здесь? Там по пути заскочи к Петру Лепёшкину, пусть горилки пришлёт да огурца.
Василий ускакал. Махно и Щуся ссадили с коней и завели в караулку.
– Мужики, не дурите, нам скорее надо в штаб, – продолжал терпеливо увещевать дозорных ординарец.
– Федосий, это бесполезно. Не мешай им службу править.
– Батько, ты же знаешь, заставь дурака богу молиться, он себе весь лоб расшибёт. А эти нам по дырке в головах норовят сделать.
– Ладно, сейчас Лёва приедет, всё станет на свои места, – спокойно ответил Махно.
– А вдруг Лев Николаевич куда поехал? Я так считаю, начальство надо знать в лицо. Иначе так ведь можно вместо тебя и Врангеля пропустить. А эти видать из новобранцев. Они тебя вблизи не видели. Э-э! Да, вот и газета наша "Повстанец" с портретом батьки. Смотри в оба глаза, боец! Видишь портрет? А теперь смотри на батьку. Кумекаешь?
– Ты мне тута не разводи бранипанство. Сиди смирно и пантретами мне в морду не тычь! – одёрнул ординарца патрульный и сказал молодому бойцу. – А осмотри-ка их коней. Нет ли там вражеской буфатории или ещё какой непотребной примузии, або отравы.
– А ну-ка дай газету, – сказал старший. – Чего он там про личность говорил? Та-а-ак. А что, похож. Гляньте-ка, мужики. Можа и правда, батько?
– Дай мне, я точнее скажу. Похож-то, похож, да нас не проведёшь.
– Верно! Подобрали пшигуна. Нас не проведёшь!
– Щас мы вас выведем на чистую воду. А то ведь нашли, когда объявиться. Батько только до Фрунзева поехал, а тут тебе уже пшигуны шастают. Вот морды.
– Только ваш Врангелев, генерал беляцкий, маху дал. Наш батько человек видный, вона как зычно смотрит с портрета, а пшигуна подобрали не очень. Вот, тут мы вас и раскусили. Хе-хе-хе-хе!
Вернулся молодой боец с сумкой в руке.
– Вот у них тут в сумке и сало, и горилка. Цельная бутылка.
– Ну, и фаино! Зараз выпьемо и закусимо.
– Не гони гусей. А вдруг оно всё отравлено.
– Так давай им дадим для пробы. И их проверим и горилку.
– О! Точно. Ежели выпьет, значит наш. А ежели скривится – к стенке поставим.
– Точно. Наливай.
– По полному?
– Ни, не треба. Полный я и сам могу выпить. Давай по половинке.
– А ну, пшигуны проклятые, колтайте вашу горилку.
Махно взял стакан, поднёс его к приоткрытому рту, но остановился и передал стакан ординарцу.
– Феодосий. Мне сегодня нельзя. У нас ещё военный совет. А ты хлобыстни за меня.
– Слухаю, батько, – ответил Щусь и одним махом опорожнил стакан.
– Ага-а-а-а! Шпигун беляцкий! Вывели одного! – заверещал один караульный.
– Заткнись! – крикнул ему Щусь. – Я за него и за себя буду пить.
– За него? Э, нет. Нема такого закону!
– Да нехай пье. Наливай! Повный. Колтай!
Щусь взял стакан двумя пальцами с оттопыренным мизинцем. Все присутствующие впились в него взглядами.
Распахнулась дверь. На пороге появился начальник контрразведки.
– Так, что за полк? Кто в дозоре? Патрульные, ко мне!
– Молочанский батальон, товарищ Зиньковский.
– Где ваши шпионы?
– Да вот они! Связанные сидят! – дозорные расступились.
– Э-з-э-э-э. Дураки вы молочанские. Это же наши. Здравствуй, батько.
В штабе Революционной повстанческой армии шло совещание. За столом сидели командиры соединений и начальники служб.
– Ну, что, Лёва, – говорил Махно, обращаясь к начальнику контрразведки. – Твой человек был прав. Даже там, за столом у Фрунзе, я получил записку о взрыве. Мы с Феодосием едва успели выскочить.
– Батько, прямой провод. Фрунзе, – доложил ординарец.
Махно взял трубку.
– У аппарата.
– Нестор Иванович? Рад слышать вас. Как вам… Как вы… Куда вы подевались? Почему вас не было на совещании?
– Что с моими людьми?
– С людьми? А что с ними могло быть? Все попросились на службу. Никому не отказал. Нам нужны опытные командиры.
– Но это же невозможно. У многих из них здесь семьи, родственники, дома…
– Обретут всё здесь у нас. Это ли проблема?
– Я могу поговорить с кем-нибудь из них?
– Да… Конечно… Но, нет. Во-первых, я говорю из Павлограда; во-вторых, все они получили… назначения и отбыли в войска. Жаль, что мы с вами не посовещались о предстоящей операции. Вопрос о вашем участии открытый, и мы ждём ваши предложения.
– Хорошо. Мы посовещаемся, примем решение, и тотчас я сообщу вам о нём.
– Договорились. Жду. До свидания.
Махно опустил трубку.
– Врёт, как сивый мерин. Ясно, что погибли все, а кто выжил, того постреляли.
– Да, ясно. Фрунзе пуль не экономит. Что будем делать? – спросил Белаш. – Какую линию поведём?
– Строить автономию в жёстком недружественном окружении – дело бесперспективное, – заявил Аршинов. – У нас и с Врангелем нет дружбы. И Фрунзе тоже не шибко-то любвеобилен.
– Да, нам не избежать перманентного военного противостояния, – поддержал его Волин. – Если не достигнем согласия с красными, наша республика останется военным полисом. Тем более что, покончив с Врангелем, они тотчас примутся за нас.
– Вот поэтому мы и должны держать с ними союз. И если весной мы посмели отказаться от участия в походе на Варшаву, то отказаться от участия в Крымской кампании мы не сможем никак. Тем боле, что нам по любому придётся пропустить через свою территорию несколько крупных соединений красных, – сказал Махно и, повернувшись к ординарцу, закончил. – Телеграфируй в Павлоград.
Железнодорожная станция Павлоград Екатеринославской губернии. Штабной вагон-салон штаба Южного фронта. Вошёл военный комиссар фронта Л. Б. Каменев.
– Телеграмма. От Махно.
– Читайте, Лев Борисович, – сказал М. В. Фрунзе.
– Павлоград. Штаб Южного фронта. Фрунзе. Лично участвовать не могу. Сосредоточен на государственном советском строительстве республики. В ваше распоряжение поступает конная бригада под командованием комбрига Алексея Марченко. Нежнейший и пламенный привет товарищам Каменеву, Ворошилову, Сталину, Будённому. Командарм батько Махно.
Фрунзе: Хитрый бестия. Чувствует всё. Ладно. Бригада эта сильная. Пустим её в лобовую атаку на Джанкой отвлекающим манёвром.
Сталин: А кто пойдёт на Сиваш?
Фрунзе: Лазаревич.
Сталин: Миха, а ты уверен, что Врангель не раскусит твой замысел?
Фрунзе: Не думаю, что такое возможно.
Сталин: Кстати, о возможном. Махно ушёл. И это почему-то стало возможным?
Фрунзе: Ну и какую ты просматриваешь связь между Махно и Врангелем? Даже, если и нашёлся кто-то, кто предупредил его о взрыве, скорее всего это произошло на уровне личных симпатий. У него агентов нет. А что касается Врангеля, то Саркис говорил о какой-то А. Варецкой. Но у нас в штабе такой нет. Есть одна "А", так это Анастасия Рябоконь. Жена завхоза Якова Филипповича.
Ворошилов: И ты не допускаешь, что завхоз может быть врангелевцем? Глянь на его выправку. Чистый офицер.
Фрунзе: Да, он и есть бывший офицер. Он и не скрывал этого. Да, бывший капитан. Кстати, нам его Лазаревич рекомендовал. Рябоконь к нам не собирался и не рвался. Мы сами его мобилизовали.
Сталин: Но он где-то был накануне приезда Махно. Ты спросил его? Нет. А я бы спросил.
Фрунзе: А, чего мне спрашивать, если я сам его всюду посылаю. Да, если бы не его травы, я бы загнулся давно. И Махно для Врангеля такой же враг, как и для нас.
Ворошилов: А чего мы заклинились на чете Рябоконь? Что разве агентом не может быть Недодирова Ирина? Вот уж мымра бесхвостая. Кстати, Ирина это, может быть, Арина. И по отчеству она Васильевна.
Каменев: Но у неё никаких связей. Она даже поезда не покидает.
Будённый: Покидает. Покидает. Я видел. Она собирала осенние листья. Как раз за три дня до приезда Махно. И разговаривала с одним моим комполка, кстати, бывшим анархистом.
Каменев: Ну, вот уже и доверять некому. Кстати, А. Варецкой может быть и Варвара Андреева, с которой ты, Коба, шептался.
Сталин: Я обсуждал с ней национальный вопрос. А ты неизвестно, о чем разговаривал сегодня с Недодировой.
Ворошилов: Не спорьте. Давайте всё-таки проведём расследование. Прежде всего, откуда появилась информация о какой-то Варецкой?
Сталин: От Саркиса.
Каменев: А у него?
Фрунзе: Он связывался с Орловской ЧК. Ему ответил Копылов, что ту самую Варецкую должны были знать Михаил Полонский и Фёдор Падалка. Но там, у Махно, что-то случилось, и эти оба погибли или были убиты.
Будённый: Короче, надо вызывать сюда этого самого орловского чекиста Копылова.
Каменев: Давайте вызовем. Надо выводить казачка на чистую воду.
Сталин: До приезда Копылова этот казачок может все секреты передать Врангелю, а сам уйти к Махно.
Ворошилов: Что ты предлагаешь, Коба?
Сталин: Надо телеграфировать Копылову, пусть он опишет её по прямому проводу. Немедленно. Я сейчас же скажу об этом Саркису.
Москва. Кремль. Реввоенсовет республики.
– Какой план взятия Крыма, Лев Давыдович? – задал вопрос Ленин Троцкому.
– Вторжение делаем по двум направлениям. Одна армия идёт по восточной стороне перешейка через Джанкой. Другая – по западной стороне, через Каланчак.
– Жаль, что Махно погиб. Талантливый был военачальник.
– У вас неверные сведения, Владимир Ильич.
– Ну, как это неверные, если его поезд был взорван в Екатеринославе.
– А я вам говорю, что никто его не взрывал. Он жив и здоров. Сидит у себя в Александровске безвылазно уже больше года, с тех пор как Врангель заперся в Крыму.
– у, коль жив, то хорошо. А, что здоров, то это большое преувеличение. С одним лёгким не может человек быть здоровым. Вон Феликс Эдмундович с двумя, а про него не скажешь, что здоров. А Махно лишился одного лёгкого в тюремном лазарете ещё в десятом году.
– Всем в ЦК известна ваша корпоративность со всеми сидельцами.
– Ничего плохого не вижу в этом, Лев Давыдович. Жаль, что вы не сидели, вы относились бы к людям по-другому. Так, если Махно жив, какова же его роль в крымской кампании?
– Не хотел участвовать. Вновь, как и весной двадцатого, хотел отсидеться. Но мы ему не дали.
– Ну, не будем ставить ему в вину неучастие в Варшавском походе. В конце концов, южные рубежи кто-то должен был защищать.
– Плохо защищал. Пропустил две бригады, которые могли ударить по нашим тылам.
– Но не ударили же. Помнится, он их замечательно уничтожил.
– Мог бы и вообще не пропускать.
– Но тогда он бы их и не вырубил. Вообще, он показывает себя очень талантливым военачальником и мудрым политиком. И это в тридцать-то два года.
– Не преувеличивайте, Владимир Ильич.
– И не пытаюсь, батенька, и не пытаюсь.