Климент Ефремович прочитал содержимое послания, оторвал по куску в начале и конце, скомкал их и забросил под вагон. Остаток сунул в карман казакина, и по-молодецки, в один прыжок, взбежал по ступенькам в штабной вагон. Там уже были Фрунзе, Каменев и Сталин.
– С кем поспорим на сорок шелобанов, что Анастасия Рябоконь с мужем своим Яковом – махновцы?
– Я согласен, Клим, – отозвался Михаил Васильевич Фрунзе. – Давай поспорим. Но, если, в конце концов, окажется, что они не агенты Врангеля, я тебе верну четыреста. Только привести приговор в исполнение попрошу Будённого. Я думаю, он с удовольствием поможет мне. Как ты думаешь, Коба? Семён поможет мне?
– Я думаю, Семён с радостью согласится. А то могу и я, – откликнулся со смехом Сталин.
– Ну, что? Согласен? – Фрунзе взял Ворошилова за предплечье. – А теперь рассказывай, что ты там нарыл по своим каналам? Сейчас проверим, чья разведка лучше.
Ворошилов скинул казакин, повесил его вместе с фуражкой на вешалку и бросил на стол телеграфную ленту.
– Читай, кто смелей.
Каменев развернул ленту, перевернул её и зачитал:
"…Анастасия Варецкая, она же Аграновская, жена Махно, двадцати шести двадцати семи лет, малого роста, кареглазая, темно-русая, родинка над левой бровью на левой щеке".
– Кто тебе сообщил? – Спросил Сталин.
– Кто сообщил… Ну, кто ещё может мне сообщить?
Моя разведка и донесла.
Вошёл Саркис. Чёрный, небритый, измождённый.
– Разрешите доложить?
– Докладывай, – сказал Фрунзе.
– Товарищ Командующий. Рябоконь, точно враг. Он не поехал со мной. Он остался здесь. Я сопровождал его жену. Но она пропала в пути. Сбежала. Значит, они не поехали в Мелитополь. Я уже проверил. Его здесь нет. Он исчез вчера.
– Ладно. Ступай. Отдохни и приведи себя в порядок. Готовься к следующему заданию, – Фрунзе почесал щёки, покрытые щетиной. – Та-а-а-к! Это уже криминальная история. Какие будут соображения и предположения?
– Да беляк он, – сказал Сталин, – нам его очень ловко подсунули. Ясно, что Деникин, оставляя Харьков, назначил Рябоконя резидентом. И фотосалон оформили фотографиями деникинцев, чтобы выделить его из всех харьковских салонов, и чтобы мы обратили внимание именно на это обстоятельство. Всё продумал этот лис Деникин. Предполагать здесь больше нечего. Надо предлагать. И я предлагаю сдвинуть наступление с послезавтра на сегодня. В ночь на завтра.
– Дело говоришь, Коба. Дело, – сказал Фрунзе. – Завтра седьмое ноября. В самый раз отметить годовщину революции наступлением. Правда, мы ещё не всё выполнили к началу. И не ровён час, объявится Рябоконь, а мы уже подняли сыр-бор. Впрочем, надежд на это никаких.
Фрунзе подошёл к двери, открыл её и сказал:
– Вера Андреевна! Зайдите!
Вошла секретарь-машинистка.
– Я здесь, товарищ Фрунзе.
– Подготовьте приказ о немедленном наступлении. И передайте Саркису, чтобы подготовился к поездке к Будённому и Лазаревичу. И соедините меня с Мелитополем.
Заглянул Саркис с телефонной трубкой в руке.
– Товарищ Фрунзе. Мелитополь. Марченко на проводе.
– Товарищ Марченко? Начало операции передвигается на сорок восемь часов.
– Значит, сейчас?
– Да, дорогой. Давай. Вперёд. Успеха тебе!
Севастополь. Бухта. Памятник затонувшим кораблям. Графская пристань. В открытом кафе за столом сидят подполковники Шубников и Карабань. С ними Анастасия в форме прапорщика с девочкой на руках.
Шубников раскупорил бутылку шампанского и разлил по бокалам.
– Яков и Анастасия Васильевна, вы сделали невероятное. Почти два года в самом логове Южного фронта. С начала Антонов-Овсеенко, потом Фрунзе. Вы видели всех, кто бывал в ставке. Что это за люди?
– Фёдор, в писании сказано: по делам их судите. Проще и соблазнительнее всего говорить в презрительном тоне об их образованности, манерах, выправке и лексиконе. Но главным в сухом остатке остаётся результат. И он неутешителен. У них вся Россия. У нас же – один только Крым. Конечно, это не повод для посыпания голов пеплом, но информация для размышления, а возможно и к пересмотру канонов в области политики, экономики, армии, образования и ещё бог весть чего. Я не столь высок, чтобы обсуждать и пророчествовать на столь высокие темы. Одно знаю точно. Я есьмь. Я здесь. Всё мрачное гоню я прочь. В моей руке моя судьба. Со мной сознание и честь. Моя жена, любовь и дочь.
– О-о-о-о! Старик, ты стал поэтом! Время, проведённое за линией огня, не только не пропало даром, но и вздыбило тебя до эмпирий. За тебя, за вас, дорогие мои. За вашу крошку Дарью.
Они чокнулись. Выпили. К столу подошёл подпоручик.
– Господа, извините, пожалуйста.
– Что-то случилось? – спросил Карабань.
– Случилось. Генерал Деникин приказал найти вас и передать. Красные прорвали фронт по двум направлениям. Опрокинули позиции в районе Джанкоя. Форсировали Сиваш и сейчас стремительно продвигаются на юг.
– Ха! Великолепно, – воскликнул Шубников. – Получается, что наши генералы даже не воспользовались твоей информацией.
– Ну, видишь ли… Красные планировали наступление завтра, а совершили сегодня, – сказал Карабань.
– Да уж… Чрезвычайно существенная деталь, – продолжал иронизировать Шубников. – Стратегия! Ну, что ж, значит, завтра следует ждать эвакуации.
Конец первой части.
"Красных бил до повеления". Часть вторая
На пристани стояли Фрунзе, Каменев, Сталин, Будённый и Ворошилов. Они смотрели в бинокли на поспешно отчалившие от пристани корабли.
– Семён, глянь-ка, не наш ли Рябоконь стоит на корме? – Спросил Фрунзе, обернувшись к Будённому, – Вроде, как подполковник.
– Похож. А рядом с ним как будто сама Анастасия.
– Точно. Они. Яков и Настя. Достанем? – спросил Командующий, опуская бинокль.
– Из пушек? А что, давай, попробуем наказать, – ответил командарм и крикнул, – артиллерию на причал!
А на корме корабля стояли Карабань и Шубников с биноклями, нацеленными на пристань.
– Это кто такой, с биноклем, в длиннополой шинели? – спросил Шубников.
– Это, который помахивает рукой? Сам Командующий Южным фронтом, Михаил Васильевич Фрунзе, – ответил Карабань, опустил бинокль и отвернулся. – Чёрт. Он, кажется, узнал меня.
– Да будет вам, Яков Филиппович. Не нервничайте, голубчик. Между нами две сотни ярдов уже не морского, а исторического пространства, а оно для снарядов непроницаемо. И я очень хочу запомнить эти лица на всю оставшуюся жизнь. Скажи-ка мне, Яков, кто этот усатый, в казакине, справа от Фрунзе?
– Командарм Будённый Семён Михайлович. Кстати, полный кавалер Георгия. Легенда первой мировой. Его портрет висел даже в Зимнем.
– А тот в папахе? Чубатый?
– Ворошилов Клим. Тоже командарм. Надо уходить. Глянь-ка вон направо. Видишь, выкатывают орудия?
– Вижу. А это кто у них в кожанке?
– Комиссар Каменев. Уходим. Уже наводят.
– Им нас уже не достать. Мы отдаляемся от них с каждой секундой на четыре метра. За нами тактическое преимущество, – бравировал Шубников.
– Не надо с ними шутить, Фёдор. Война не закончилась, – сказал Яков и повернулся к жене, – Настя, уноси ребёнка, здесь опасно.
Настя подхватила девочку на руки и поспешно покинула опасную зону левым бортом.
В этот момент раздался первый залп. Снаряд разорвался неподалёку от кормы в воде, обдав брызгами стоящих на юте.
– Стреляют ниже ватерлинии, – констатировал Шубников. – Бьют на потопление.
В следующее мгновенье очередной снаряд взорвался справа, сбив с ног обоих офицеров. Карабаня отшвырнуло к левому борту, едва не сбросив с палубы. Шубникова ударило по касательной о кормовую надстройку. Он упал в ногах у Карабаня. Яков поднялся, поправил на себе мундир. Размял ушибленную ногу и подошёл к товарищу. Подполковник Шубников лежал с открытыми глазами, из левого виска текла кровь.
Но корабли неминуемо удалялись от берега и вскоре стали недосягаемыми для снарядов.
– Ладно! Всё! Заканчиваем, – сказал Фрунзе. – Побережём снаряды для учебных целей. Война закончилась. Каковы трофеи?
– Трофеев много. Но пленных больше, чем нужно, – ответил Будённый.
– Много это сколько? Посчитать можно?
– Я уже приказал произвести инвентаризацию. Идём в штаб. Должен прийти главный военный врач Крымской группировки и доложить.
Когда члены Военного совета подошли к зданию, отведённому под штаб, у крыльца его их ожидал серым столбом высокий, пожилой, худощавый военный в офицерской шинели без погон. Он вытянулся и козырнул.
– Разрешите доложить?
– Главврач Врангеля? – спросил Фрунзе.
– Главный военный лекарь и начальник санитарного управления Крымской армии полковник Урлов-Агнятов эвакуировался. А я всего лишь начальник военного госпиталя Севастополя военврач Безуглов, – доложил военный и протянул тетрадь. – Мне поручили подготовить перепись оставшегося контингента. Здесь полный перечень воинских подразделений и их дислокация.
– И какова же общая численность?
– Без одной роты двадцать тысяч.
Фрунзе еле слышно присвистнул и помрачнел.
– Значит, так. Давайте поступим следующим образом. Сейчас вы найдёте нашего специалиста по тылу. Передайте ему моё распоряжение о зачислении вас вместе со своим персоналом в распоряжение тыла нашей армии.
– Слушаюсь. Разрешите идти?
– Да. И ещё секундочку… Скажите, наш ультиматум с требованием сдачи и с гарантией сохранения жизни был доведён до личного состава?
– Нет. Оповещения не было. Но слух такой прошёл, что генерал Врангель отверг ультиматум, будучи уверенным, что прорыв обороны невозможен.
– Ясно. Ступайте.
Фрунзе, а следом за ним все члены Военного совета Южного фронта, поднялись на крыльцо и скрылись за высокими дверями. Они вошли в вестибюль. Их встретил штабист и указал на широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Сам побежал впереди. На втором этаже открыл дверь, ведущую в просторный кабинет.
Фрунзе: Крым наш. Но в плен взято двадцать тысяч солдат и офицеров. Что с ними делать?
Сталин: Двадцать тысяч, это не три и даже не десять. Офицеров мы, конечно, постреляем. А рядовых мобилизуем.
Каменев: Я думаю, решение этого вопроса уже есть в реввоенсовете. Надо звонить в Москву.
Фрунзе: Оттягивать не будем.
Михаил Васильевич придвинул к себе аппарат, покрутил рукоятку и поднял трубку.
– Соедините с Москвой. Реввоенсовет. Лев Давидович? Фрунзе.
Троцкий: Поздравляю, Михаил Васильевич, с победой и третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Какие потери?
Фрунзе: Потери минимальные. Но трофеи уж больно небывалые.
Троцкий: Это как?
Фрунзе: В плен взято двадцать тысяч.
Троцкий: Да уж.
Фрунзе: Как поступим с ними? Есть предложение офицеров пострелять, а солдат мобилизовать.
Троцкий: А, зачем они нам нужны? Война закончена. Своих демобилизуем, а чужих будем брать на службу? Нелогично.
Фрунзе: А, как насчёт трудармии?
Троцкий: Чтобы они нам жгли зерно и взрывали стройки?
Фрунзе: Но везде и всюду использовался труд пленных.
Троцкий: Не путай, Михаил Васильевич, военнопленных с разгромленными недобитками и врагами революции. Им предъявляли ультиматум?
Фрунзе: Что же делать с ними?
Троцкий: Кормить нельзя в расход.
Лев Давидович опустил трубку. У Фрунзе порозовели щёки. Он осторожно и медленно возвратил свою трубку на аппарат. Молча упёрся лбом в ладонь.
Каменев: И что?
Фрунзе: Двадцать тысяч.
Сталин: Ну, что, Миха? Чего ты задумался?
Фрунзе: Двадцать тысяч!
Ворошилов: Так что он сказал?
Фрунзе: Он сказал: кормить нельзя в расход. А где поставить запятую не уточнил.
Каменев: Ну, поскольку кормить их нечем, стало быть, всех в расход.
Фрунзе: А что двадцать тысяч расстрелять легче?
Будённый: Это же целая войсковая операция. На них потребуется сто тысяч патронов! А где стрелять? Нужен огромный ров.
Ворошилов: Давайте возложим эту почётную миссию на Семёна Михайловича.
Будённый: Ну, спасибо, Клим, удружил. У меня Конная армия, а не карательный отряд.
Каменев: Давайте образуем несколько военных училищ: кавалерийское, пехотное, артиллерийское, пулемётное, военно-инженерное. Отберём туда молодых добровольцев. Вот и поручим им провести эту акцию. Если захотят стать красными командирами, пусть пройдут через это горнило. И потом это же живая настоящая практика. Где мы им приготовим столько учебных мишеней? А тут стреляй, тренируйся, совершенствуйся.
Сталин: Лев Борисович – гений. Немедленно формируем несколько военных учебных заведений. Есть три бывших полковника, их и поставим начальниками. Комбрига Мартынова – начальником сводного учебного соединения. Семёнова – главным инспектором.
Каменев: Верно. А комиссаром – Дгебуадзе. И пусть тренируются.
Сталин: А почему Дгебуадзе?
Каменев: Нет комиссаров, лучше грузин.
Сталин: Ты думаешь?
Каменев: Определённо.
Сталин: Ладно.
Ворошилов: Есть ещё и такой вариант. Из этой двадцатитысячной массы отобрать пятьсот человек из нижних чинов. То есть мобилизовать. Поручить им отконвоировать эту массу в какое-нибудь ущелье, и пусть перестреляют своих. И сами реабилитируются, и нас избавят от лишних хлопот. А пока, прямо сейчас, поручить пленных для охраны махновскому комбригу Марченко. А военные училища образовать, чтобы в нужный момент, вслед за деникинцами туда же отправить и бригаду махновцев.
Сталин: Ну, Клим. Ну, молодец. Всегда знал – не голова, а дом советов.
Фрунзе: Блестящая идея. Не придётся окунать в дерьмо наших красноармейцев. Поставим его перед выбором. Или пострелять беляков, или таскаться с ними как с писаной торбой. А с учётом того, что они уже сутки не кормлены, значит, завтра они начнут есть, всё что под руку попадётся. А это в свою очередь неизбежно приведёт к возникновению эпидемий.
Каменев: Ну, вот и решили две задачи. И пленных уничтожим, и махновцев. Выведем из строя самое боеспособное соединение, легче будет разделаться с самим Махно.
Фрунзе: Саркис:
Саркис: Я здесь!
Фрунзе: Передай Недодировой, пусть подготовит приказ о передаче группировки пленных под охрану и на содержание комбригу Марченко. А следующий приказ – об образовании в Крыму нескольких военных училищ.
Штаб бригады Марченко.
Каретников: Что делать с этими пленными? Из двадцати тысяч более пяти тысяч – офицеры. Это же огромная воинская масса. Если их пострелять, сколько трупов! А остальные пятнадцать тысяч? Куда их девать?
Бурбыга: Своих кормить нечем, а тут такая орава.
Нач. мед.: Среди них началась эпидемия. У одних дизентерия, у других – подозрение на холеру, у третьих – уже брюшной тиф. Положение катастрофическое. Лечить нечем. Болезни уже перекинулись на наших бойцов.
Ветеринар: Кони дохнут. Их тоже лечить нечем. Бойцам не хватает лекарств. Где уж нам лечить коней.
Бурбыга: Надо срочно решать вопрос с командованием фронта.
Штаб Южного фронта.
Фрунзе: Марченко жалуется: пленные мрут, эпидемия разрастается и перекинулась на бойцов.
Каменев: Чего жаловаться? Пусть кончает с пленными и уходит к себе в свой Александровский уезд.
Ворошилов: Причём, немедля. Но без приказа он на это не пойдёт. Надо помочь ему.
Каменев: Пусть поднимается и вместе с пленными продвигается на Джанкой.
Фрунзе: Саркис! Пиши приказ: в связи с массовой эпидемией в пленённой группировке, приказываю комбригу Марченко приступить к выводу с территории Крыма пленных и уничтожению этой группировки в пути.
Вошёл начальник тыла Южного фронта.
– Михаил Васильевич, куда определить этого бывшего белогвардейского военврача?
– Срочно командируй его в Москву или уволь с полным содержанием, с немедленным выездом за пределы Крыма.
Штаб бригады Марченко.
Марченко: Ничего себе приказик. Хорошо тому, кто их отдаёт. Втянули в кампанию – ни провианта, ни боеприпасов, ни медикаментов. Хорошо, ещё холодный ноябрь. Но выходить надо. Что думаешь, Каретник?
Каретников: Я не ожидал такого поворота в войне. Мы взяли Крым почти без потерь. Не хватало нам ещё передохнуть на выходе отсюда.
Нач. мед.: Сегодня умерло шестьдесят. А триста заразились. Уже наших бойцов.
Марченко: Но мы же не можем перестрелять пленных. Мы не каратели. Мы даже офицеров расстреливали только старших.
Каретников: Командир, надо бросать пленных и уходить к себе. Если мы этого не сделаем, то все поляжем здесь от холеры и тифа.
Штаб ЮФ.
Фрунзе: От Марченко поступила записка: "В пленённой группировке повальная эпидемия дизентерии, холеры и тифа. Болезни перекинулись на бойцов повстанческой бригады. Положение катастрофическое. Мы сотнями хороним наших бойцов. Поэтому принимаем решение: пленных оставить, а бригаду вывести".
Каменев: Ну, вот они и нарвались. Сами предъявим ультиматум с требованием уничтожить группировку или будем звонить в реввоенсовет?
Фрунзе: Сами с усами! Саркис! Зови Недодирову!
Вошла секретарь-машинистка.
Фрунзе: Пишите! Комбригу Марченко. "Приказываю в течение 24-х часов ликвидировать очаг эпидемии и только после этого приступить к выводу бригады за пределы Крыма. Фрунзе. 24 ноября 1920 года". А теперь Мартынова, Семёнова и Дгебуадзе, ко мне! А ты, Семён, сейчас же иди через Каланчак и Херсон на Александровск. Занимай позиции подковой западнее Александровска. Готовься. Будем кончать с махновской автономией.
Штаб Повстанческой армии. 7 декабря 1920 года.
В кабинет Махно вошёл Федосий Щусь.
– Батько, в город входит отряд из остатков бригады Марченко.
Махно вскочил и выбежал на крыльцо.
На площадь из прилегающей улицы со скрипом, цокотом подков и стонами выходила колонна из разбитых тачанок и израненных бойцов. Перед Махно остановился и сполз с коня израненный и больной комбриг Марченко. Держась за сбрую, он доложил:
– Батько, мы выполнили задачу без потерь. Но Фрунзе поручил расстрелять двадцатитысячную группировку из пленных. Мы отказались. Тогда нас подвергли артобстрелу на всём пути следования. Погибли не только пленные, но и многие наши. Те, что выжили, поумирали в пути. Нас преследовали до хутора Левуцкого. Там сейчас их штаб учебной бригады. Командует ими бывший полковник Мартынов, комиссаром у них Дгебуадзе, а начальником учебной части и главным инспектором – военспец Семёнов. Батько, мне хреново.
– Здравствуй, Лёшка. Здравствуй. Санитаров сюда! Помогите ему! – крикнул Махно, отвернулся, скрипнул зубами, направился обратно к двери и злобно процедил. – Белых бил пока не покраснею, а красных буду бить, пока не побелею.
Поднявшись на крыльцо, он развернулся и крикнул:
– По коням!!!
Лавиной вытекла конница из города и устремилась на восток. Вечером был блокирован хутор Левуцкий. Махно сидел на барабане за походным столиком. Он выпил стакан самогона и закусывал огурцом. При свете факелов к нему подвели связанных пленённых командиров.
– Кто таков? – спросил Махно.
– Комбриг Мартынов.