– Георгий Федорович, у меня предложение или просьба. Давайте не будем втягивать в эту операцию мою жену. Я всё сделаю сам. Жена не профессионалка в этом деле и довольно слабая помощница. Более того, даже в старании она может испортить всё дело. Тем более, что сейчас в её голове доминирует одна мысль: дочь. Сами знаете, не мне вас учить, вы же тоже профессионал, у неё, как и у всякой женщины на первом плане женское начало и материнское чувство. А это серьёзный фактор для ограничения женщин в участии в разведоперациях. Поэтому, есть предложение: давайте отправим её в совдепию… извините, в Советский Союз. Она может не выдержать разлуки с дочерью. Тогда, в гражданскую, она поседела в первый же год, что мы работали у Фрунзе, а ребёнок был в Крыму. Ей нельзя быть более без дочки. У неё и так несчастливая судьба. А тут ещё такая окрошка.
Панкратов поднялся, подошёл к серванту. Открыл его. Взял две рюмки и бутылку коньяка. Поставил на стол. Налил рюмки.
– Хорошо, Яков Филиппович. Мне нравится мужество ваших рассуждений. Вы меня убедили. Решено. Мы её отправляем в Москву. Завтра же. За успех. За вашу удачу.
– Огромное вам спасибо за понимание, – ответил Карабань.
На перроне прощались Яков Карабань и Анастасия.
– Найдёшь в Москве Дашу, немедленно уезжай подальше от ГПУ и НКВД. В Одесском областном управлении НКВД служит известный тебе Лев Зиньковский. Найди его. Попроси, чтобы он тебя устроил так, чтоб свои не нашли. Иди в вагон. Уже объявили. Ты меня поняла?
– Хорошо, Яша, я сделаю все, так как ты говоришь.
– Если вдруг, находясь там, ощутишь сожаление по поводу возвращения, пробирайся во Владивосток.
– Зачем?
– Нанимайся на судно, идущее в Америку, и не возвращайся.
– Как? Остаться в Америке?
– Да.
– А, кто меня возьмёт на судно?
– Наймёшься фельдшером, поварихой, буфетчицей или дневальной.
Прозвучал вокзальный колокол. Паровоз дал гудок. Состав дёрнулся и медленно двинулся.
Яков подсадил Анастасию и пошёл рядом с вагоном, держась за поручень.
– И ещё. У меня к тебе просьба. Как только встретишься с Дашей, сфотографируйтесь вместе и пришли мне фото. Обещаешь? Это не мне. Ему. Хотя и мне тоже. Не забудешь?
– Не забуду.
– Ну, прощай! И прости меня! – уже на бегу крикнул Карабань и отпустил поручень.
– Хорошо, Яша! Прощай. И ты прости меня. Прощай.
– Прощай.
Перрон закончился. Яков Филиппович ещё долго стоял и махал новой шляпой. Затем он обеими руками надел шляпу, глубоко надвинув её на лоб. Ссутулившись, сунул руки в карманы нового макинтоша. Развернулся через левое плечо и столкнулся с человеком. Поднял с глаз шляпу и увидел перед собой Махно.
– Здравствуйте.
– О! Здравствуйте. Рад слышать русскую речь. Но как вы узнали, кто я?
– Кто же вас не знает, Нестор Иванович?
– Не знаю, не знаю. Впрочем, ваше лицо мне тоже показалось знакомым.
– Показалось. Мы никогда не встречались на дорогах войны. Тем более, что я подполковник русской армии.
– Да? У-у… А мне показалось… Значит, это вас мы лупили на Украине?
– Нет, не нас.
– То есть как это не вас? Вы же не из красных?
– Я служил в армии генерала Юденича. Это северный фронт. Подполковник Карабань. Яков Филиппович.
– Махно. Нестор Иванович. Как вам будет угодно.
– Очень приятно. Вы человек-легенда. Такие как вы – единицы. Вы – фигура на политической доске, а мы – статисты.
– Ну, ну, будет вам льстить. Не прибедняйтесь. А то ведь я могу подумать, что вам от меня что-то надо. А я живу только с гонораров и ренты. Развейте мои подозрения. Впрочем, вы как-то не очень похожи на русского таксиста или официанта. Располагаете личным временем?
– Да, Нестор Иванович. Временем располагаю. Подозрения развеивать не буду. Очень рад познакомиться с вами с тем, чтобы получить блестящую возможность в будущем сделать о вас и о нашей встрече интервью. Могу вас заверить, что врать не буду, о еврейских погромах тоже спрашивать не буду.
– Ну, если так, то приглашаю домой на рюмку коньяку.
– Сочту за честь. Буду рад засвидетельствовать глубокое почтение.
Они сели в такси.
– Так вы корреспондент. Уж лучше бы вы оставались для меня подполковником. Но, что-то я не припомню вашей фамилии на страницах парижских газет?
– Моя газета далеко отсюда.
– Да неужто вы из Москвы?
– Нет. Моя газета в Риге. Пишу здесь и посылаю туда репортажи.
– Вот мы и приехали.
Они вышли. Махно расплатился. Они вошли в дом.
– Вот здесь я и живу со своим семейством.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж.
– Мы перебрались сюда полгода назад, когда анархисты Европы назначили мне пенсию.
Дверь открыла Галина.
– Галя, познакомься. Подполковник Карабань. Галя, моя радость. Жена, стало быть. А это дочка Лена. Наша общая радость. Ученица лицея.
– Карабань Яков Филиппович. Бывший подполковник, а нынче журналист.
– Галя, приготовь нам.
– Заходите сюда, Яков Филиппович. Присаживайтесь.
Махно поставил рюмки, наполнил их.
– Давайте за знакомство, Яков Филиппович. Хотя меня не оставляет чувство, что мы где-то встречались. И не абы где, а на…
– Мир тесен, Нестор Иванович, а в последние десять-пятнадцать лет он сузился до Елисейских полей и перрона железнодорожного вокзала.
– Совершенно верно, я прежде видел вас на вокзале. Ещё по рюмочке? Кстати, прошу заметить. Вы первый белогвардейский офицер в качестве гостя в моём доме.
– А вы первый из русских знакомых такого ранга.
– Я русский. Моя родина Гуляй-Поле Александровского уезда. Недавно большевики выделили этот уезд в отдельную область и назвали Запорожьем. А вы?
– Вообще-то, отец из крымских татар. Но я родился уже в Риге. Мать – латышка. Учился и служил в Петербурге. В германскую служил в армии Райнкампфа. После ранения в восточной Пруссии продолжил службу у генерала Юденича. Но, видимо… Наверное…
– Да, да и видимо, и наверно… Совершенно верно. Вы напомнили мне нарочного из штаба Фрунзе. Поразительное сходство. Напрасно вы не признаётесь. Впрочем, как знаете. Если хотите, чтобы я считал вас белогвардейцем – пожалуйста. Наверное, у вас на то есть причины. Тем не менее, ваше здоровье.
– И ваше, Нестор Иванович. Я и вправду тот самый нарочный. Только служил я тыловиком при штабе Южного фронта. Но я, действительно, бывший офицер царской армии.
– Значит, вы разведчик Деникина.
– Было, Нестор Иванович. Было.
– Ну, с кем не бывает. Во всяком случае тогда, в девятнадцатом или в двадцатом, вы были у меня с полезной информацией. Я налью вам ещё.
– Спасибо, Нестор Иванович. Разрешите, прежде всего пригласить вас вместе с вашим семейством в Ригу, поохотиться, порыбачить?
– Спасибо, не обещаю, но подумаю.
– А теперь, журналистский вопрос. Разрешите?
– Пожалуйста.
– Вы, наверное, в курсе дела, происходящего сейчас в Германии?
– В общих чертах.
– Значит, знаете, что там к власти пришёл новый перспективный политик.
– Гитлер что ли?
– Да.
– Вы находите его близким по идее и по духу?
– А что вас настораживает в нём?
– Помилуйте. Но ведь национал-социализм, это не анархизм и даже не коммунизм. Бьюсь об заклад, что этот фюллер…
– Вы имеете в виду фюрер?
– Какая разница, всё равно шулер, потому что этот самый перспективный политик начнёт с еврейских погромов. С чего ни одна нормальная революция не начинается. Если Карл Маркс бросил клич: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", то этот ваш фюрлер хочет построить хорошую жизнь только для немцев, а это значит за счёт других наций. Улавливаете разницу?
– Улавливаю. Спасибо, Нестор Иванович, за гостеприимство! Разрешите откланяться?
– Что так? Нешто мой коньяк так плох?
– Всё замечательно, Нестор Иванович, но пора и честь знать. Засиделся. Да и негоже напиваться в гостях.
– Ну, как знаете. Давайте на посошок. Хотел и я задать вам пару вопросов. Но, коль вы спешите… Впрочем, приходите в любой день. Гостем будете. А вообще-то, я часто бываю на вокзале, встречаю и провожаю все поезда на восток и обратно. Так что, ежели что, найдёте меня там.
– Благодарю вас. Спасибо за угощенье. Ваше здоровье.
– За дружбу. Очень рад нашей встрече.
Посольство.
– Напрасно вы, Вы Георгий Фёдорович, так упростили его. Он очень и очень непрост. Узнал меня с первого взгляда.
– Так вы познакомились?
– Да. Я был у него дома. Мы выпивали за дружбу. Договорились о встрече.
– Где?
– Он часто бывает на железнодорожном вокзале. Провожает и встречает все поезда, идущие в Россию и обратно.
– Ностальгирует?
– Похоже на то.
– Это хорошо для нас. Используйте. Только не пережимайте.
– Нет ли у вас коньяка российского или советского производства?
– Я понял вас и прикажу выдавать вам для встреч с ним. У меня есть одна бутылочка здесь.
Панкратов поднялся, подошёл к серванту. Взял из него бутылку и отдал её Карабаню.
– Пожалуйста.
– Спасибо. Вопрос можно, Георгий Фёдорович?
– Валяйте.
– Георгий Фёдорович. Я привык всё в этой жизни делать осмысленно и хотел бы понять, для чего он нам нужен? Нездоровый человек. Не принадлежит ни к одной из эмигрантских группировок. Белогвардейская среда вообще его не принимает за то, что он проливал их кровь.
– Дорогой, Яков Филиппович. Похвально, что вы любите всё делать осмысленно. Но у нас, военных людей, ещё существует понятие дисциплины. Махно – бандит, проливший немало крови наших с вами соотечественников, с которыми вы должны себя идентифицировать во сне и наяву. И потом, нам нужен ни сколько он физически, сколько его имя. Имя человека, пришедшего к необходимости возвращения на родину. Это многого стоит. А поскольку вы хотите вернуться на Родину и увидеть свою жену и замечательную дочку, то должны уяснить себе, что ваше возвращение напрямую связано с ним, то есть в одном с ним купе. Кстати, вам письмо, – Панкратов протянул конверт Карабаню.
– Спасибо. Я всё понял. Вопросов нет.
– Желаю удачи.
Карабань вошёл в просторный зал ожидания парижского железнодорожного вокзала. Внимательно прочитал расписание поездов. Выписал себе дни и время прибытия и отправления поездов, идущих на восток. Затем глянул на часы. Встал неподалёку от входа в здание вокзала. Видел, как подъехал на такси Махно. Незаметно Карабань проследовал за ним. Видел Махно, занявшего позицию рядом с выходом на перрон.
Вскоре к платформе подошёл восточный экспресс. Пассажиры, прибывшие в Париж, длинной вереницей прошли мимо Махно через зал ожидания. Когда поток пассажиров схлынул, Махно вышел на перрон. Туда же вышел и Карабань. Сделав вид, что не замечает Махно, принялся расхаживать вдоль платформы. На ходу прочитал письмо, долго рассматривал фотографию Анастасии и Даши, пока не заметил, что остановился перед Махно с протянутой в его сторону рукой. Спрятав фотографию в карман, Карабань протянул руку. Они поздоровались.
– Здравствуйте, Яков Филиппович. Вы получили письмо из Риги?
– Здравствуйте, Нестор Иванович. Это письмо из России. Только что получил из рук человека, прибывшего из Москвы.
– Из России? Во как. Завидую. Это здорово. А что, у вас там кто-то есть? Впрочем, что это я, ведь я уже дважды видел вас тут. Значит, уже дважды вы провожали кого-то. Сегодня тоже кто-то из ваших знакомых отъезжает?
– Нет, никого не ожидаю. Просто хочется посмотреть на тех, кто будет отъезжать на восток. Вдруг увижу знакомое лицо.
– Вот и я тоже заимел эту привычку. Кстати, недавно я заметил, что у нас с вами немало единомышленников. Давайте зайдём в буфет. Угощаю.
Дам хороший вам совет:
Здесь имеется буфет,
Где дадут вам на предмет
К коньяку пяток конфет.
И прекрасней места нет
Там, где стойка и буфет.
Кто-то спросит, слушай дед,
Ты уже и стар, и сед,
Не откроешь ли секрет:
Где ты вышел в этот свет?
На вопрос даю ответ:
Моя родина – буфет!
– Я с удовольствием приму ваше предложение, но у меня есть и контрпредложение.
– Какое?
Карабань извлёк из кармана макинтоша бутылку армянского коньяка.
– Ого! Что это? Коньяк? Кавказский?
– Армянский.
– Это вам сегодня вместе с письмом передали?
– Да.
– Тогда не открывайте. Здесь выпьем по рюмочке французского. Пойдём в приличное бистро и там выпьем этого, советского, и закусим. Идёт?
– Идёт.
Они вышли на площадь и попели пешком по Парижу.
– Я слышал и знал, что вы поэт, но вы ещё и поэт-юморист. Прямо-таки, наш русский Беранже.
– Это просто маленькая шутка. Но ближе всего мне революционная патетика.
Я в бой бросался с головой,
Пощады не прося у смерти,
И не виновен, что живой
Остался в этой круговерти.Мы проливали кровь и пот,
С народом откровенны были.
Нас победили, только вот
Идею нашу не убили.Пускай схоронят нас сейчас,
Но наша Суть не канет в Лету,
Она воспрянет в нужный час
И победит. Я верю в это!
Они вышли на набережную Сены и увидели речной трамвай, с которого доносилась музыка.
– Яков Филиппович, а ведь это речной кабак, – сказал Махно и принялся кричать. – Э-э-эй! Хозяин! Возьми нас на борт!
К удивлению Карабаня, тот причалил, забрал обоих гуляк и вновь отошёл. Хозяин провёл их к столику на палубе.
– Мы отобедаем. Помоги нам, голубчик, – сказал хозяину Махно.
– Сию минуту, Нестор Иванович.
Хозяин ушёл. Карабань налил коньяк в стоящие на столе рюмки.
– Ну что, вкусим аромат далёкой родины?
– С удовольствием. За Родину.
– За Родину.
Они выпили.
– Яков Филиппович, вы сегодня какой-то торжественный. Даже молчите как-то наполнено. Кто вам положил печать на уста? О! Вы слышите! Хозяин решил сделать мне сюрприз! Его певица поёт мой романс.
Над Сеной полилась музыка, под которую певица запела:
Страсти яркие
Зрятся мне во сне,
В белой бурке я
На лихом коне.
Не поделаю
Ничего с собой,
В поле белом том
Был последний бой.
Не напрасно, да-с,
Рвался жаркий дух,
Кровью красною
Белый снег набух.
Только принял нас
Под ажуры крыш,
Дав последний шанс,
Mon ami – Париж!
– Нестор Иванович. Я всё думаю, кто же у вас остался там, в России? И пришёл к убеждению, что раскрыл тайну ваших душевных метаний.
– Вы меня интригуете и тревожите, Яков Филиппович. Что ж, колитесь.
– Хорошо. Только пообещайте, что не броситесь на вокзал за билетом.
– А что, вы уже созрели?
– Ещё нет. То, что мы зовём разумом, твердит не делать этого. Но сердце, будь оно неладно, стучит сильнее разума.
– А вы думаете, что есть сила, способная склонить меня к возвращению?
– Есть. Ведь вы же не забыли Анастасию Васецкую?
– Дорогой Яков Филиппович. Нет в мире спецслужбы, способной отыскать её след на Земле.
– Службы, может, и нет. Но организация есть.
– Кто вы, Яков Филиппович?
– Иногда мне кажется, что я осенний лист с русской берёзы, сорванный ураганом.
– Мне бы опасаться вас, да не могу.
– И не стоит, Нестор Иванович.
Пришёл официант поставил на стол закуски и графинчик спиртного.
– Дорогой, Яков Филиппович, у меня есть информация, что моя Настя померла ещё в девятнадцатом. И вряд ли стоит бередить мои раны. А их так много, и снаружи, и внутри. Давайте помянем её.
– А я и не пытаюсь, Нестор Иванович. Душевное и физическое здоровье ваше для меня не пустой звук. Вот посмотрите на это, – Карабань положил перед собеседником фотографию.
Махно схватил фотографию, вернул её на стол. Принялся шарить по карманам. Вытащил футляр, достал очки и, надев их, опять взял фотографию.
– У меня тоже есть фотография, где ей шестнадцать лет. Но я не видел её на фотографии с матерью. Да и одежда совсем не та.
– Вы немного путаете, Нестор Иванович. Эта девушка, дочь Насти. А сама она рядом.
– Что? Это дочка? А это Настя? А сколько лет дочке?
– Шестнадцать. Зовут её Дашей.
– Так я же их видел здесь. На вокзале.
– Совершенно верно. Сначала мы проводили в Россию Дашу. А недавно я отправил туда и Настю.
– Они были здесь. Как же я не понял, что это была Настя. Я ведь помню девочку, и отметил, что она похожа на Настю. Так, значит, правда, что вы служили в штабе Фрунзе?
– Было.
– Вы её муж?
– Да, Нестор Иванович.
– Извините, Яков Филиппович. Но когда, же родилась Даша?
– В восемнадцатом.
– И чья же она дочь?
– И ваша, и моя.
– Давайте по рюмашке, Яков Филиппович.
– Ваше здоровье.
– И что же, вы хотите, чтобы я вернулся туда?
– Нет, я как раз этого не хочу, как не хочу этого и я сам. Но у меня иного пути нет. А у вас уже другая семья.
– И все эти четырнадцать лет с двадцатого года вы жили здесь?
– С двадцать первого.
– Тринадцать лет. Почему же я не знал. Тринадцать лет. Не может быть. Не может быть. Ах, ты… Ай-яй-яй. Как же я оплошал. Ах, Настя, Настя. Ой, как у меня болит грудь. Кто бы знал.
– Может отвезти вас домой? Нестор Иванович. Вы в порядке?
Но Махно не отвечал. Он упал лицом на стол.
Карабань помчался к хозяину судна. Нашёл его. Тот причалил судно к набережной Орфэвр. Яков Филиппович помчался на поиски такси. Возвратился с машиной. С помощью официантов он погрузил Махно в машину.
– Куда едем?
– В ближайший госпиталь.
Возле госпиталя он вышел. Поднялся на крыльцо и вошёл в здание.
Через минуту во двор госпиталя высыпали люди в белых халатах. Они уложили Махно на носилки и унесли в палату. Затем Карабань поехал домой к Махно. Он позвонил в дверь с табличкой "N. j. Machno".
Открыла Галина Андреевна.
– Яков Филиппович? Здравствуйте. А Нестор Иванович уехал давно на железнодорожный вокзал.
– Я видел его. Мы встретились. Ему стало плохо, и я отвез его в госпиталь.
– В него стреляли?
– Нет. Ему просто стало очень плохо. Наверное, это сердце. Я сейчас еду туда. Вы поедете со мной?
– Да я сейчас. Я быстро.
– Хорошо. Я пойду ловить машину.
Карабань расхаживал по двору госпиталя. Вскоре на крыльцо вышла Галина Андреевна.
– Ну, что там, Галина Андреевна. Как он там? – Карабань подал руку и помог ей сойти с крыльца.
– Никак, Яков Филиппович. Всё.
– Что всё? Что случилось?
– Нет больше Махно. Умер, – Галина Андреевна заплакала, уткнувшись в грудь Карабаню.
Уже сидя в такси, она, утирая глаза, сказала:
– Оказывается, у него было одно лёгкое и то плохое.
– Я слышал об этом ещё в двадцатом.
– Так вы встречались в те годы?
– Да, однажды. Я был у него с сообщением, что на него готовилось покушение в штабе фронта.
– Да, да… Он что-то говорил об этом. А про лёгкие никогда ни слова.