– Нечто такое возможно.
– Да, чего ж невозможно, это не в диковинку. Доносят. Что очень похож. Правда есть и отличия.
– Какие же?
– Ростом не шибко велик и темно-рус. Почти брюнет. Правда есть несуразности.
– Какие? – удивилась царица.
– Если он Иванович, значит отец его Иван. Если ему тридцать три. Значит он с сорок второго года рождения. Но отец его Иван был зарублен турками в тридцать пятом.
– Час от часу не легче. С кем же мы воюем? За кем же мы гоняемся? И кого хотим поймать?
– Вот поймаем, надеюсь, всё прояснится.
– И что, он действительно объявил себя царём?
– Объявил. Или его объявили. Впрочем, не важно. Уже овладел военной пограничной крепостью Илецкая защита.
– Это где?
– Это в семидесяти пяти верстах от Оренбурга. Южнее Яика. Неподалёку от речки Илек, что протекает по границе с кочевниками-степняками.
– Раньше ты мне докладывал, когда уже делу был конец. А что сейчас? Почему такая задержка с поимкой?
– Мы и не хотели докладывать. Но дело обернулось уж больно худо. У него собралось несколько тысяч сабель. Много оружия. Есть пушки. Он уже осадил Оренбург.
Дверь в зал открылась, и в проёме появилась фигура Григория Потёмкина.
– Ах, Гришенька! Ну, где же ты пропадаешь? Неужели тебе неизвестно, что бунтовщик Емеля Пугачёв уже осадил Оренбург? – Екатерина перешла в объятия фаворита. – Как ты думаешь, мы можем собрать значительное войско, не снимая с южного театра полки, чтобы выставить их против мятежников?
– Можем, царица. Обойдёмся полками, квартирующими в тылу, и прибывшими на ремонт.
– Бери всё, что нужно, и не медли.
– Слушаюсь и повинуюсь, душа моя.
В шатёр вошёл премьер-майор Кутузов.
– Разрешите, Александр Васильевич?
– Михаил, дорогой. Заходи. Какие новости? – Суворов привстал, подавая руку своему любимцу.
– Я письмо получил от родственника. Смутно в державе. Пока мы воевали там, на севере Европы, и здесь по России, оказывается, бунты прокатились. То в одной губернии, то в другой. Уже после армянского купца Асланбекова, и беглого рекрута Ивашки Евдокимова был Гаврила Кремнёв. Потом объявился Чернышёв Пётр, который осмелился назваться Петром Фёдоровичем.
– Да слыхал я краем уха, но как-то не придавал все тому значения. Наше дело война. А бунты это по части царского двора. Там граф Панин – мастер подковёрных сражений.
– А про Федота Богомолова слыхали?
– И про этого холопа было известие. Я помню даже один оренбургский тыловой капитан Николай Кретов тоже было заблажил.
– Но последнюю новость вы наверняка не слыхали. Известие пришло зело престранное.
– Свежее? Не запоздалое? По этому году? – переспросил Александр Васильевич.
– Да. Один донец смутил целую ватагу. Стали шалить, прикрываясь именем Петра Фёдоровича. Их изловили. Как водится, учинили допрос. И на допросе этот главарь возьми да помри.
– Помёр, стало быть. Ну что ж, помёр, так помёр. Зарыли?
– Закопали.
– Что-то ты сегодня какой-то не такой. Смотришь как-то зычно? Или спал плохо? Ну, закопали и закопали. Нам-то что?
– М-да… Закопали… Как здесь в Малороссии говорят: поховали. А прошла неделя или другая после этой хованщины, и он вновь объявился. То ли воскрес, то ли… Непонятно. Как в сказке.
– Да, нешто такое возможно, Михаил? Может, не зарыли, как следует?
– Ну, как… Если уже хованщина произошла фактом. То… Непонятно. Но самое гнусное в другом…
– В чём?
– Да имя этого воскресшего известно в казаках.
– Ну, слава Богу, что он не войсковой.
– Александр Васильевич, а вы часом не помните имя того подхорунжего или вахмистра из Кенигсберга? Помните в дни перемирия. В еврейском гаштете.
– А тот балагур? Дак, это… тьфу ты, подзабыл… Еремей, кажись?
– Не Емельян?
– А может и Емельян. Да, да, да… Пожалуй, Емельян. Стрельцов, кажись. Нет. Постой. Страшнов!
– Пугачёв.
– Точно. Молодец, Михаил. Да, да вспомнил, точно! Емельян Пугачёв! На царя был похож лицом. Ёристый такой, вахмистр с немецкой гармошкой. Давно не видел его. Командир-то их здесь. Этот… Илья Фёдорович Денисов.
– Да, верно, он и служил у него. У этого самого казачьего атамана Денисова Ильи Фёдоровича. Под Бендерами тот Емельян отличился. Был ранен. Контужен. Получил хорунжего. Его отпустили домой подлечиться.
– Так, что? Помер?
– Да, нет. Вот он-то и есть тот самый битый и воскресший.
– Да ты что? Вот те на! Ничего себе! Вот это фантазия! И кто принёс тебе сию новость? Верный человек?
– Да вернее быть не может. Один из моих офицеров получил из Оренбурга известие. Город осаждён отрядом под командованием забитого и воскресшего Емельяна Пугачёва. Сподвижники называют его государем Петром Фёдоровичем.
– Прескверная новость. Ты давно ходишь в премьер-майорах?
– Да… Больше года. И получается, что этот Емельян собрал вокруг себя приличную ватагу. У него уже несколько тысяч сабель, ружья, пушки. Он там лютует. Рубит направо и налево головы. Вешает именитых горожан, помещиков и других знатных людей.
– Ну, так против него, наверное, уже выставили несколько регулярных полков?
– Выставить-то выставили. Уже воюют против него. Пытаются его изловить. Но, пока безуспешно. Но… Александр Васильевич…
– Знаю, знаю, Мишель. Чую, дело пахнет скверно. Если его поймают, и под пытками он расскажет о нашем знакомстве. И могут неверно истолковать мои слова относительно его сходства с Петром Фёдоровичем.
– Да в том-то и дело.
– Чёрт бы его побрал, этого Емелю. Как это всё не вовремя.
– А что такое?
– Да тут столько всего набирается. И воевать надо. И наступать надо. И турок надо держать в постоянном напряжении. Иначе они привыкают к подобным условиям войны и довольно скоро восстанавливают свою боеспособность. А из дому главный мой староста доносит неприятности всякие. И жена… одна… зараза… И папенька хворает. Стар уже. И в деревнях моих тоже холопы шалят. А теперь ещё и этот Емеля. Ах, как всё это некстати. Ах, как некстати. Ну, совсем ни к чему! Ведь могут и погоны снять. А с ними и штаны. Запросто! Миша. Дорогой. И в деревню могут отправить в опалу. Тоска. Я там издохну, аки барбос подворотный. А попрут со службы, потом не то, что не поднимешься, вовек не отмоешься! Вон вчера был я на совещании у фельдмаршала Румянцева. Ему пакет из Петербурга пришёл с приказом – сделать перестановки в командном составе.
– С чем это может быть связано?
– Вот, слушай. Генерал-поручика Каменского ты сам знаешь. Помнишь? Твой тёзка. Не тем будь, помянут. Поехал в свою деревню отдохнуть, молочка попить парного, да девок дворовых потискать. Так не вернулся более на войну.
– На повышение пошёл?
– Ты хорошо сказал про повышение. Был убит пятнадцатилетним братом или воздыхателем дворовой девки, которую бравый генерал затащил к себе в постель. Представляешь? Дворовый отрок! Топором! Боевому генералу башку снёс! А ведь отрок тот ему внебрачным дворовым сыном приходился. Вот и вышло рабу божьему Михаилу Каменскому повышение. Туда, – Александр Васильевич ткнул пальцем в небо и перекрестился.
– М-да-а-а… История. Не дай бог, на ночь, – премьер-майор тоже перекрестился. Призадумался. Потом встрепенулся. – Александр Васильевич, а может мне напроситься на поимку бунтаря?
– Да тебе-то зачем, Миша? Подполковника ты и здесь получишь. Реляцию я сейчас напишу. Нет ничего сквернее, чем схлопотать пулю от своих подданных. Неблагородное это дело со своими мужиками воевать. Но, если уж напрашиваться так мне. Тебя-то Емеля вряд ли помнит. А вот обо мне забыть не мог. И на дыбе сболтнёт. Всё расскажет. Ведь это я ему про сходство с Петром Фёдоровичем приплёл. Ох, язык мой – вражья сила. Так я ж его ещё и в свой полк сватал. Хорошо, что ты зашёл сегодня. Молодец. Я сейчас же напишу на тебя реляцию. Пора тебе подполковником стать. Тебе уже двадцать восемь?
– Да.
– Пора. Я, правда, подполковника получил в тридцать. Но здесь другая война. Турок не сравнить с мазурами или с немцами.
– А может поехать к Емельяну с письмом. Объяснить ему. Так мол, и так. Не трепи языком лишнего.
– Не годится, Миша, такая акция. Шибко рискованно и неоправданно. Не надо. Выбрось это из головы. Служи здесь. Вот тебе реляция, попели гонца к Румянцеву.
В пустой зал вошла Екатерина:
– Ой, хорошо-то как в Москве. Как славно дышится. – И объявила: сегодня бал-менуэт!
Грянула музыка. Тотчас в зал шагнул граф Панин. Он согнулся и просеменил к протянутой ручке.
– Какая обстановка у нас там, за Волгой? – спросила царица.
– На момент прибытия к нам последнего посыльного ситуация такова. В руках Пугачёва и его сподвижников практически вся территория южнее Уральского хребта, включая Башкирию и Татарию. Более точной картиной располагают сами участники. У нас только общее представление.
На пороге появился генерал-аншеф Чернышёв.
– Пригласи-ка, Пётр Иванович, на танец фрейлину, а я послушаю, что скажет генерал-аншеф Чернышёв.
– Разрешите доложить, Ваше Величество? – приблизился к царице генерал.
Екатерина кивнула.
– На выручку осаждённому Оренбургу мы послали экспедицию под командованием премьер-майора Михельсона и генерал-майора Кара. Но пока им не удалось решить задачу, возложенную на них.
Открылась дверь, и в её проёме появился князь Вяземский.
– Танцуйте, генерал, с фрейлиной. Что нового, князь Михаил? – она протянула ему руку.
– К сожалению, ничего утешительного. Посланный генерал Кар пока что не смог снять осаду с Оренбурга. Пугачёв пользуется сильной поддержкой местного населения.
– Может быть, нам следует срочно заключить с Портой временное перемирие, и войска перебросить сюда? – оглядев присутствующих, спросила Екатерина.
– Думаю, Ваше Величество, это несколько преждевременно, пока в этом нужды нет. Не стоит ослаблять южные рубежи. Турки ведь тоже не лыком шиты. Они сообразят, что у нас ухудшилась обстановка и обложат нас непомерными условиями. У нас ещё достаточно большой резерв полков, расквартированных внутри страны. Там на месте находится и руководит всем фронтом генерал-аншеф и сенатор Александр Ильич Бибиков, – ответил Панин.
Вошёл генерал-аншеф Волконский с распечатанным письмом в руке:
– Разрешите пригласить Вас на тур менуэта, матушка?
– А что за новости у вас, генерал?
– Да вот, генерал-поручик Суворов Александр Васильевич предлагает свои услуги в качестве волонтёра.
Царица кивнула и жестом указала Волконскому на свободное кресло.
Вошёл адъютант и, положив письмо на ломберный столик у двери, вышел. Конверт взял в руки Вяземский. Он раскрыл его и, пробежав глазами, сказал:
– На место прибыли и включились в операцию отряды под командованием генералов Деколонга, Голицына, Дебалынена, Валленштерна и Мансурова.
– Ну вот, у нас уже образовался небольшой фронт против бунтовщиков – Панин потёр руками, – наши возможности и шансы на скорую победу возрастают. Александру Ильичу Бибикову было придано полторы тысячи кавалеристов и две тысячи пехотинцев. Ему подвезли десяток пушек.
Вновь приоткрылась дверь, просунулась рука, которая положила ещё один конверт на столик.
– Разрешите, Ваше Величество, – Волконский взял конверт.
– Да, да, вскройте. Что там? – спросила царица.
– Из Казани доносят.
– Читайте.
– Генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков сообщает: из казанских дворян удалось организовать милицию. Боеспособное казанское дворянство образовало конный корпус из трёх сотен всадников. Казанский магистрат экипировал и выставил эскадрон гусар. Объединённым корпусом под командованием генерала Ларионова вместе с отрядами генерала Мансурова, генерала князя Голицына и генерала Фрейшена была отбита у мятежников Татищевская крепость.
В дверях появился Григорий Потёмкин. Он показал исписанный лист бумаги.
– Письмо с бессарабского фронта. Прочитать?
– Читай, Гриша.
– Короче, тут знакомый мне генерал Суворов просится на подавление бунтовщиков.
– У нас пока есть непочатый резерв, – ответил Вяземский, – пусть воюет там.
– Но он согласен воевать с Пугачёвым даже полковником.
– Хорошо, хорошо, мы учтём его просьбу, но… пока в этом нет необходимости, – ответил Панин, – мы же договорились не оголять южный фронт.
В проёме двери появился адъютант. Он картинно показал конверт, положил письмо на столик и вышел. На входе появилась Дашкова.
– О, Катюша, прочти нам донесение, – сказала царица.
Дашкова распечатала конверт, развернула лист и прочитала:
– Михельсон сообщает. Освобождена Уфа. Мансуров отбил Яицкий городок.
Дверь открылась. Вошёл адъютант.
– Ваше Величество, из Бугульмы примчался помощник генерала Бибикова поручик Державин с важным сообщением.
– Пусть войдёт.
Адъютант толкнул дверь и подал знак. В кабинет вошёл молодой офицер.
Он скинул треуголку и опустился на одно колено.
– Ваше Величество. Нас постигло великое горе.
– Что стряслось? – Панин сделал знак музыкантам. Они умолкли.
– Умер славный генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков.
– Как? Умер? Когда? Мы только что читали его сообщение. Как это могло произойти? – удивилась царица, – он погиб? Наверное, от пули?
– Нет, матушка. Его сразила холера. Или что-то, похожее на неё. Может быть, и отравление. Наш лекарь был в большом затруднении, когда делал заключение. Это случилось в его временной штаб-квартире в Бугульме. Я везу покойного для захоронения в родовое костромское имение.
– Весьма горькая и неожиданная для нас потеря. Что ж, везите нашего героя. Предайте его земле и передайте его семье наши искренние соболезнования.
Поручик Державин вышел. В двери появилась рука адъютанта. Она положила на столик письмо и исчезла.
– Разрешите, Ваше Величество?
– Да, да, Катенька, читай.
Дашкова раскрыла конверт и прочитала:
– Сообщает премьер-майор Михельсон. Освобождены Челябинск, Екатеринбург и Оренбург. Господа, это Виктория. Пошлите Михельсону указ о присвоении ему звания полковника.
Вновь вошёл адъютант.
– Сообщение от генерала Рейнсдорпа.
– Давайте сюда, – Екатерина взяла письмо и, не глядя, протянула его влево от себя.
Конверт взял Вяземский. Он разорвал конверт, извлёк письмо и сделал сообщение:
– Мятежники овладели Казанью.
В зале воцарилась тишина. Екатерина поискала глазами графа Панина. Тот подошёл.
– Что вы думаете по этому поводу?
– Я думаю, что мы все единодушно сострадаем жителям Казани и не оставим их в беде. Объяви себя Казанской помещицей, – подсказал негромко граф Панин.
– Да, это я уже думала. Может, заодно ещё и Уральской.
– Зачем Уральской?
– Ну, чтоб весомей.
– Не надо Уральской. У нас Казань пала. А Урал уже свободен. А ещё надо штаб руководства фронтом перенести ближе к театру военных действий. А то обстановка меняется, а сообщения не успевают.
– Так куда перенесёмся? – спросила Екатерина, – в Казань?
– В Симбирск.
– Ладно, – царица развернулась. Прошла в глубину зала. Поднялась на трон. Села. Взяла в руки скипетр и державу. Затем вновь поднялась и сказала:
– Господа. Мы всей душой на стороне жителей города Казани. Мы не оставим в беде наших граждан, подвергшихся варварскому захвату. Поэтому я объявляю себя Казанской помещицей. Командование фронтом возложить на графа генерал-аншефа Панина Петра Ивановича. Штаб руководства перенести в Симбирск. Так как почтовая связь очень сильно отстаёт от происходящего в действительности.
В дверях появился адъютант. Он протянул ей конверт. Она вскрыла его и пробежала глазами.
– Генерал Суворов Александр Васильевич предлагает свои услуги по поимке бунтовщика в качестве капитана. Я думаю, нам не следует пренебрегать волонтёрами. Генералов у нас предостаточно. А вот толковых капитанов недостаёт. Надо этому поручику дать капитана.
– Какому, государыня? – спросил Панин.
– Да, вот этому, что Бибикова везёт хоронить.
– А этот? Э-э-э-э… Кто его запомнил? – растерянно обвёл присутствующих взглядом Панин, – покличьте адъютанта.
– Да, не надо адъютанта. Державин его фамилия. Поручик Державин, – пришёл на помощь генерал-аншеф граф Чернышёв.
– Да, да, Державин, – поддакнул Вяземский.
– А кличут Гаврилой. Романов сын, – завершил Чернышёв.
– Да, и после похорон пусть этого Гаврилу Державина призовут сюда. В гвардию. Во дворец, – повелела Екатерина.
– Хорошо, матушка, будет исполнено.
Пойманный Емельян Пугачёв сидел в деревянной клетке, расположенной в углу просторного помещения. Дверь открылась, и на пороге появился генерал-майор Голицын. Он шагнул и остановился на расстоянии вытянутой руки от клетки.
– Ну, здравствуй, маркиз, – сказал генерал и усмехнулся, – ведь так тебя величают сейчас во Франции? Слава твоя перешагнула кордоны России. Но ты меня-то, хоть узнаёшь?
Пленник поднялся и шагнул к решётке, отделяющей его от генерала.
– Узнаю. Чего ж не узнать. Чего хотел? Посмотреть на моё унижение? Вот смотри, если это тебе приносит удовольствие.
Генерал отвернулся. Постоял минуту и стремительно вышел. Узник отступил назад и опустился на скамью.
Вошёл полковник Михельсон. Он остановился посредине помещения, ловко скинул с себя плащ.
– Ну, и что, воитель хренов и душегуб? Доволен? Не ожидал, поди, такого конца?
Пленник не реагировал.
– Что молчишь? Может, меня не узнаёшь?
– Да, узнаю, узнаю. Как же мне тебя не узнать, коль восемнадцать раз видел тебя в подзорную трубу против своих позиций. Пришёл порадоваться? Радуйся. Я ведь теперь пленник. Ты, видать, что-то хочешь сообщить? Говори. А нет так, ступай.
– Повелевать научился, самозванец?
– Да, а что? Больше года был в шкуре правителя, был и генералом, и царём. А ты-то едва до полковника дорос? Не густо.
– Ну, эполеты генерала теперь меня не минут. А ты, похоже, ещё надеешься на благоприятный исход?
– Слушай, если ты такой благородный, не томи душу. Шёл бы ты мимо.
– Нахал! Быдло! Хам! – рассерженно буркнул Михельсон, схватил свой плащ и вышел.
В помещение ступил Суворов. Он вплотную подошёл к решётке и вгляделся в пленника.
– Ну, здорово, хорунжий? Представляешь, из самой Бессарабии мчался. Хотел тебя повидать. Да, пока добрался, а ты уже в клетке. На-ка вот, переоденься. Нарочно для тебя купил красную бессарабскую рубаху.
Пленник поднял на вошедшего глаза.
– А ты кто такой? Что-то я тебя не припомню.
– Не узнаёшь? Это странно, однако. Я Суворов.
– Ну, и что? Кто ты такой? Много вас тут бывало.
Суворов развязал плащ. Небрежно бросил его на стол.
– А Кенигсберг не помнишь? В дни перемирия? Еврейский гаштет на левом берегу Прегеля? Нешто забыл старого Хаима?
– Как вы мне все надоели, – только и сказал устало узник.
Суворов отступил от клетки.