– Братцы. Чего это ён предстал, как банный лист. В вагон его, – скомандовал один из бойцов.
– А ну, не смейте! Отпустите немедля!! Я буду стрелять! Вы не смеете! Я офицер!
– Тише, тише, вашбродь. Не шуми.
– Верните, пистолет!
– Да, тихо, тебе ж говорят!
Офицера взяли под руки, зажали рот и внесли в вагон подошедшего рабочего поезда.
Когда поезд оторвался от платформы. Раздался крик солдата.
– Убили!!! Подпоручика убили!!!
Все бывшие на станции сбежались на платформу и увидели лежащего за линией офицера. Спрыгнув с платформы, начальник станции, два солдата с унтер-офицером, кассир и осмотрщик пересекли рельсы и подбежали к лежащему офицеру.
– Задушен, – констатировал начальник станции и приказал патрулю. – Отнесите его в помещение.
Возвратившись в помещение, он снял трубку и, покрутив ручку, крикнул:
– На тридцатой версте в четвёртом вагоне рабочего поезда убит офицер!
По крышам вагонов в сторону паровоза промчался пассажир. Он перепрыгнул с крыши вагона на загруженный углём тендер и спустился в кабину машинистов с наганом в руке.
– Здорово, мужики! Значит так, через цементный завод идём без тормозов! Всё равно местов нету!
– Эх, деловой. Это где ж ты такой закон прочитал, чтобы без остановок ехать. Так и до беды недалёко, – воспротивился машинист, но, увидев направленный на него ствол, сменил тон. – Понял! Так бы сразу и сказал. Куда поворачивать?
– Я тебе сверну, хрен копчёный. Топи прямыми дровами, Черепанов.
На станции "Цементный Завод" офицер кричал в телефонную трубку:
– Срочно роту с пулемётом и винтовками на станцию!
Когда из-за поворота показался пыхающий паром и дымом паровоз, на платформу выбежала рота солдат и встала с винтовками наперевес вдоль платформы.
Поезд подошёл к платформе, замедлив ход, но в конце платформы, где висела табличка "Остановка локомотива", паровоз вдруг пыхнул паром и дымом, рванул и, не остановившись, пошёл дальше, набирая ход.
Офицер рванулся в помещение к телефону и прокричал:
– Какой-то бандой захвачен рабочий поезд! Станцию "Цем. завод" проскочил без остановки! Там совершено убийство офицера!
Екатеринославский вокзал был оцеплен пехотным батальоном. Офицер громко и чётко скомандовал.
– Стрелку в тупик! Башмаки на рельсы. Задержать пригородный рабочий поезд. Пулемёты на перрон! Первая шеренга марш на рельсы! Занять позицию на оцепление первого пути! Винтовки наперевес!
Показался паровоз. Сбавляя ход, он пробуксовал на выставленных башмаках и остановился.
Вдоль перрона и по ту сторону железнодорожного полотна стояли солдаты с винтовками и пулемётами.
– Выходи на перрон для проверки документов и досмотра багажа! – скомандовал капитан, вынимая пистолет из кобуры.
Но поезд ответил молчанием.
– Приказываю всем пассажирам выйти на перрон с документами и багажом! – повторил требование офицер.
И тут раздался голос машиниста:
– Ваше благородие, они все выпели версту назад. В поезде никого. Пусто!
Послышались частая винтовочная стрельба и пулемётные очереди. Под цокот копыт и грохот тачанок по булыжной мостовой в город вошли махновцы.
Сам батько ехал верхом. За ним следовал автомобиль, запряжённый парой лошадей. Рядом гарцевал щеголеватый ординарец Федосий Щусь.
Проезжая мимо гостиницы "Европейская", над входом которой висел плакат "Бей жидов – спасай Россию!", всадники остановились. С крыльца навстречу им скатилась гостиничная челядь.
– Кто написал это? – Батько простёр свою командирскую длань в сторону плаката.
– Я велел, – неуверенно ответил хозяин.
– Сымай. – сказал Махно.
– Зачем? – переспросил хозяин, – генералу Шкуро понравилось.
– Сымай, тебе говорят! Кнур бакенбардский!!! – заорал батько, видимо, намекая на его бакенбарды поверх розовых поросячьих щёк.
– Не волнуйся, батько. Щас я улажу конфликт, – сказал Федосий Щусь, спрыгивая с лошади.
Держа хозяина под руку, он взошёл с ним на крыльцо. Придерживая дверь, помог ему взобраться на неё.
С ворчанием тот рванул плакат и спрыгнул с двери.
– Вам не угодишь, – сказал он, бросая под ноги скомканное полотно.
– Не ворчи, – сказал Федосий и выстрелил ему в лоб из нагана. Затем обернулся к челяди и приказал. – Уберите.
Двое мужиков из тех сотрудников подхватили тело хозяина и унесли с глаз. После этого ординарец распахнул обе створки дверей и сказал:
– Заходи, батько!
Нестор Иванович развернул коня и, не слезая, направил его на крыльцо. Взойдя на него и чуть пригнувшись в седле, прошёл сквозь дверь. На мгновенье придержав коня в прохладном холле, он направил его на устланную ковровой дорожкой лестницу, и так же не слезая с коня, взошёл на второй этаж, где спрыгнул с него, привязав к огромному фикусу.
Конь тотчас запустил морду в стоящий рядом вазон с цветком.
– Какая милая лошадка! Кушает цветочек, – сказал оставшийся за хозяина помощник и распорядился, обернувшись к сотрудникам. – Принесите ему ведро борща с кашей; и купите пару мешков овса. А вам, Нестор Иванович, я предлагаю поселиться вместе со своим штабом у нас. Обещаю хороший обед. Милости прошу.
В полдень в гостиничном ресторане был устроен обед для махновского штаба. Все отдельные столики были сдвинуты на середину зала в один большой стол, которые были накрыты по высшему разряду.
– Батько, – докладывал начальник разведки Виктор Белаш, – город мы контролируем, но если к нам не поспеет помощь от Антонова-Овсеенко, то нам придётся оставить город.
– Какова обстановка вокруг нас?
– На севере и на востоке от нас закрепились петлюровцы. На востоке и на юге – деникинцы, – отрапортовал начальник штаба Иван Озеров.
– Где сейчас генерал Шкуро? – спросил его Махно.
– Окопался в Александровске. И вряд ли он в ближайшее время предпримет вылазку против нас.
– Так-то оно так, но у нас вооружения маловато. Амуниции не хватает. Каждый десятый боец не имеет обуви. А дело идёт к Новому году.
– Батько, а мы ещё за взятие города не выпили.
– Через час у нас встреча с местными купцами и банкирами. Так что сейчас пить не будем. Вечером другое дело, – сказал Махно и добавил, – такие вопросы надо решать на трезвую голову.
Батько вышел на авансцену, пройдя между кулисами. В зале театра не было свободных мест.
– Господа буржуи, фабриканты и спекулянты! Вы можете обливаться ведёрными слезами и мочиться кипятком в попытке разжалобить меня, но ни одному из вас я не поверю, что в вашем доме последнюю корочку унесла мышка, а в вашем кармане вошь на аркане. Здесь до нашего прихода стояли шкуровцы и петлюровцы. Они были одеты и обуты, вооружены и накормлены. Тем не менее, они сдали город. Прошу открыть занавес. Вот, по правую руку от меня те самые вояки. А теперь я попрошу выйти на сцену тех, кто выбил их из города. Поглядите на этих героев, проливавших кровь за счастье простого народа. Они оборваны, разуты и полуголодны. Это представители тех, кого вы объедаете и недоплачиваете, кто влачит нищенское существование. Это за их счёт вы жрёте от пуза, одеваетесь в тройки, в меха и носите украшения. А теперь переведите взгляды на этих. Это те, кого вы одели, вооружили, накормили за счёт вот этих и против них же направили этих. Мало того, вы ещё позвали на помощь всяческую импортную сволочь. И всё это на головы этих. Вы способны оценить степень моего возмущения? Надеюсь. Тогда прошу подняться на сцену банкира Шмиккельтюля с женой и дочкой.
На сцену поднялись разодетые родители с дочерью курсисткой.
– Господин Шмиккельтюль, ваши активы составляют шесть миллионов. Вы театр любите? Конечно. А рестораны? Ещё бы. В борделях бываете? Слышали, что там творится? Девки голые бегают, на коленки садятся клиентам. Сами становятся на коленки перед клиентами. Не бойтесь. Мы в бордель не пойдём. Мы разыграем сцены из борделя при помощи вашей жены и дочери, ну и с этими молодцами в красивой форме. Не хотите? Пошло? Да, пошло. Гнусно. Ужасно.
– Сколько вы хотите, господин Махно?
– Я не господин, а товарищ, и не просто Махно, а Нестор Иванович. Впрочем, для всех я батько.
– Хорошо, что вы хотите, батько?
– Что я хочу? Да это не я хочу, а вы хотите откупиться от меня за пять минут позора тремя миллионами.
– Вы, наверное, шутите, гос… Нес… Батько… У нас нет таких денег. У нас всей наличности чуть более трёхсот тысяч.
– Вы растранжирили деньги вкладчиков? Вы слышали, господа? Плакали ваши денежки. И на что же вы их употребили? Если вы скажете, что раздали деньги с паперти, я не возьму у вас и последние триста тысяч. Нет? Не раздавали? Может, вы их вернули им? – Махно махнул рукой на зал.
– Нет.
– Тоже нет.
– Вы переправили их в Цюрих?
Шмиккельтюль склонил голову.
– Так ты ограбил нас? – прокричал купец из зала.
– Сволочь! Я дал тебе на сохранение сто тысяч!
– А я вложил сто двадцать!
– А мне, что прикажете делать? Я ведь дал ему шестьсот! Он меня по миру пустил. Ведь у меня теперь долгу полмиллиона!
Купцы и фабриканты рванулись на сцену. Началась свалка. Махно несколько раз выстрелил из маузера.
– Все в зал! По местам!!!
Толпа схлынула, оставив на сцене Шмиккельтюля в подштанниках, в манишке с бабочкой и в шляпе, его жену – в рейтузах и чулках, в блузке, в шляпке и сапожках, и их дочку – в панталончиках с кружевами и рюшками, чулках, шляпке, лифчике и ботиночках.
– Тише, граждане, давайте соблюдать организованность. Объявляю конкурс на самый справедливый приговор.
– Имущество пустить с молотка. Деньги вернуть вкладчикам. Хозяина к стенке. Жену в кухарки. Дочку в бордель, – крикнул один купец.
– Всё поделить в соответствии с долей вклада. Хозяина утопить в нужнике. Жену в бордель. Дочку в люди, – предложил другой.
– Всю выручку отдать армии батьки. Хозяина – в извозчики. Женщин отпустить.
– Кто сказал? – спросил Махно.
В зале воцарилась тишина. Наконец, в третьем ряду встал фабрикант.
– Это я, Нестор Иванович.
– Господин Кернер? Вы уже не в Гуляй-Поле?
– Да, перебрался сюда.
– Не хотите к нам? Нам нужен грамотный тыловик.
– Какой из меня маркитант, я – инженер.
– Ясно. Объявляю окончательный приговор. Банкира к стенке. Банк в казну армии. Женщин в мою армию. Всем остальным оставаться на своих местах. Всем выписать поручения своим приказчикам, чтобы наш человек мог получить товар или деньги для армии. Только после этого все будут отпущены по домам. А сейчас на сцене нашего собрания выступят синеблузники. Так что ваши пожертвования будут платой за их артистические таланты. Тотчас на сцене появились балалаечники, гармонисты, трубачи, скрипач, барабанщик и хор.
Скрипач махнул смычком, и музыканты грянули "Атамана".
Полк под командованием Михаила Полонского и Фёдора Падалки, ночью выйдя с боем из окружения, продвигался на Екатеринослав.
– Знаешь что, Михаил, – сказал командиру начальник штаба, – может случиться всякое. Мало ли что… Вдруг меня убьют… Теперь мы с тобой уже знаем, что мы должны были с тобой соединиться с Повстанческим соединением до взятия Екатеринослава. Но не успели. Не наша с тобой вина. На войне, как на войне. Но ещё в Орле мой свояк, ты знаешь его, Петро Копылов, моряк-балтиец, рассказывал мне презабавную историю, связанную с именем комдива этих самых повстанцев.
– Командарм Лазаревич назвал его Махно. Нестор Махно.
– Да, я помню. Так вот, Пётр Копылов был с ним знаком.
– Это интересно.
– Да, но не самое интересное.
– Вот как? И что же тогда?
– А дело в том, что в Орле жила и училась жена этого самого Махно. И я видел её. Он её показывал мне.
– Так он наш, орловский?
– Нет. Он здешний. А жену свою отправлял в Орёл на курсы.
– Странно.
– Это ещё что… А интересное заключается в том, что в Орле она была обворована. По этой причине попала в оборот деникинской контрразведки. А на тот момент она служила в том военном госпитале, где мы с тобой лежали вместе.
– Это которая? Напомни. Какая она из себя?
– Ты её должен помнить. Маленькая, худенькая. Черноглазая. Тёмно-русая. Анастасией звали. Так вот, когда белые ушли из Орла, она тоже исчезла.
– Её мобилизовали?
– Непонятно.
– А ты ничего не путаешь?
– Не путаю. Я видел её в Харькове.
– В госпитале?
– В фотографическом салоне.
– Фотографировалась?
– Портрет её висел на стенке.
– Ничего не понимаю. Ты часом не обознался?
– Последний раз держал в руках стакан на Пасху. А в том салоне, на стенках сплошь одни деникинцы.
– Ну, портрет… Это не считается. Мало ли что. А, может, похожа.
– Да, она это, она. Я видел её с мужиком-фотографистом или хозяином. Уж не знаю, кем он ей приходится…
– Если это так, то очень странно. Тем не менее, мы не знаем его. Да и её тоже. Может, они разошлись. А может, и не были мужем и женой. Поэтому, пока не выясним никому ни слова. Согласен?
– Батько, подъём, – тормошил Нестора Ивановича ординарец.
– Что стряслось? – спросил Махно.
– По городу с трёх сторон лупит артиллерия, – доложил Феодосии Щусь.
– Жалко, что помощь не пришла, – сказал Махно, – самим нам город не удержать, придётся сдать.
– Помощь пришла, батько, но с опозданием, – сказал Щусь.
– Ты о чём? – спросил батько.
– Да пришёл к нам ночью полк "Орловский Пролетарий" с артиллерией. Но он уже не успеет закрепиться ни на одном из направлений.
– Пиши телеграмму в Юзово. Командующему Южным фронтом Антонову-Овсеенко: "Во имя сохранения живой силы и ради спасения Отечества сдаю город, как Кутузов Москву. Главком революции батько Махно". И покличь этих новичков.
– Слухаю.
Махно расправлял портупею, когда вошёл Полонский и Падалка.
– Разрешите? – спросил Полонский, переступая порог гостиничного номера.
– Заходи. Это ты от Лазаревича?
– Точно так, но не совсем.
– Это как же так, чтоб не совсем, но точно. Может быть, тогда и вовсе ни к чему, потому как напрасно, а то ведь чуть чего, так сразу. Но не приведи, господь. Ежели, конечно. Кто вы? Откуда? Куда и зачем?
– Мы орловцы. Нас послали к Лазаревичу, в Харьков. А там нас настиг приказ командюжа идти к вам.
– И чего?
– Вот, пришли.
– Ну, тогда пошли.
– Куда.
– Доить верблюда. Сдаём Екатеринослав. Поздно пришли. Нас окружают. Уже вон лупят с трёх сторон. Я понимаю, что сдача завоёванного это, увы, не признак воинской доблести. Но я не вижу исторической необходимости в удержании этого рассадника спекуляции. И потом… Здесь нет моей жены.
– А где она у вас? Извините.
– В Гуляй-Поле… Была. А теперь и не знаю.
– Давно не виделись?
– Давно. Я ведь когда сидел в Бутырке, она восемь лет ждала меня.
Махно вытащил фотографию и показал Полонскому. Тот взял и, едва глянув, тотчас передал Падалке.
– Так вы орловские? Это ж надо… Я ведь бывал в Орле. Проездом. Даже знаю одного вашего земляка, – сказал батько. – Щас вспомню. Матрос. Копылов. Петром кличут. Может, знаете?
– Фамилия знакомая… – ответил Фёдор Падалка, возвращая фотографию жены Махно.
Вошёл Белаш.
– Батько, в город входят белые. Уходим.
– Всё, по коням.
Махно и Белаш ехали верхом рядом.
– Жаль, конечно, терять город. Но остался опыт овладевания. При случае применим его при взятии Александровска. Но, где же Настю искать? Может, опять в Гуляй-Поле сходить? – говорил Махно.
– Соскучился?
– Не то слово. Просто закрою глаза и вижу её.
– Подарки приготовил?
– Откуда у меня подарки? Это вы подарки возите.
– Батько, но у тебя казна.
– У нас, брат Белаш. У нас.
– Батько, во-первых, женщины любят подарки и золото. Баба, есть баба. Так что, никто слова не скажет, если ты возьмёшь из казны что-нибудь и подаришь ей.
– А во-вторых и в-третьих?
– Что, в-третьих? Почему?
– Ну, что почему? Бог троицу любит.
– Ну не знаю, батько.
– А я знаю.
– Что, батько?
– А то, брат Белаш, что кто-то спешит к нам навстречу. Глянь-ка, кого-то нелёгкая несёт. Нешто ключи везут?
Навстречу всаднику помчался дозорный. Через минуту он возвратился на вздыбленном коне.
– Батько, Лев Николаевич нашёлся.
– Что? Могила? – переспросил Махно.
– Нет, батько, сам.
– Живой, что ли? – переспросил Белаш.
– Живой, на коне, – ответил дозорный.
– Вот этот что ли?
– Да, вот он, подъезжает.
В окружении дозорных к Махно, верхом на коне подъехал Лёва Задов.
– Лёвка? Ты?
– Батько!
– Братан! – Махно с нежностью прижал к себе Льва, потом резко отпихнул от себя. – Где был? Куда тебя носило? Расстреляю. Повещу! Волкам отдам на съеденье.
– Да, что ты, батько. Я же контужен был тогда, в том бою с немцами. Я несколько дней без сознанья был. Месяц говорить не мог. Ещё два месяца был глухой. Еле отлежался. А потом тебя искал, уже не помню сколько.
– Ну, вот и нашёл. Кто сейчас в Гуляй-Поле?
– После немцев там были петлюровцы, сейчас деникинцы. Лютуют, сволочи, ищут следы твои. Все начинали с поисков Насти. Мне говорили… Но…
– Что, но? Что слышно? Говори! Где она? У кого?
– Не знаю, батько, не ведаю ни сном, ни духом! Сам я не видел её с того самого боя с немцами. Да тебе нечего бояться. Матушку никто не выдаст.
– Ладно. Успокоил. Привал! Ставим шатры! Командиры полков, ко мне на совет! – скомандовал Махно и обернулся к другу детства. – Слушай, Лёва. Место начальника разведки уже занимает Белаш. Будешь контрразведчиком?
– Буду.
– Решено. Идём на совещание.
Подошли командиры полков и вместе с Махно вошли в штабной шатёр. Расселись за большим столом.
– Товарищи командиры. Идём на Александровск, чтобы не только выбить оттуда Шкуро и всякую беляцкую сволочь, но и учредить в уезде автономию. А из неё – начнём строить нашу вольную республику. Далее следующее. Из всех имеющихся коней формируем конную дивизию под командованием Алексея Марченко. Он завтра же выступает через Гайчур правым берегом на Камыш-Зарю. Не заходя в Гуляй-Поле! Не надо себя раньше времени обнаруживать. Далее. Каретник пешим маршем идёт в Черниговку. Оттуда – до Молочанска. А с Молочанска – к Александровску, где входит в город с южной стороны. Тем временем, ты, Марченко, из Камыш-Зари через Конские-Раздоры идёшь до Пологов. Там загружаешься в поезд и едешь в Александровск, куда входишь с восточной стороны. Полонский!
– Я, товарищ Махно.
– Располагаешь артиллерию к западу от железнодорожной ветки и ведёшь методический обстрел с севера-запада. Таким образом, осаждаем город, привлекаем к себе внимание основных сил гарнизона генерала Шкуро. Он стягивает на северном участке силы, оголяет южные и восточные подходы для нашего неожиданного вторжения с тыла. Всё! Действуйте! – скомандовал Махно и обернулся к ординарцу. – Феодосий, позови ко мне из культполитпросвета Галину Кузьменко.
– Слухаю.