Штаб Александровского гарнизона. Генерал Шкуро пил чай. К нему для доклада вошёл начальник штаба полковник Шифмер-Маркевич.
– Доброе утро, Андрей Григорьевич.
– Здравствуйте. Чем порадуете? Чаю не желаете? Прикажите, пусть подадут.
– Спасибо, Андрей Григорьевич. Тут вот к нам поступило Admonitio cevera.
– Это ещё что? Откуда?
– Секретное послание. Махно сподобился. Разрешите зачитать?
– Открывайте.
Полковник вскрыл письмо. Вынул из него лист. Развернул его. Осмотрел. Перевернул его.
– Хм… Не понял.
– Что там?
– Да тут всего два слова и оба на латыни.
– Читайте.
– Parra bellum.
– Готовься к войне. Вот бандёныш. Помпей хренов.
Оба рассмеялись. Но в тот же момент от разрыва снаряда перед зданием вылетели стёкла из окон.
– Это он остановился на том берегу Днепра, – доложил начштаба.
– Батарею на это направление. Срочно!
– Слушаюсь!
Шкуро и Шифмер-Маркевич глядели в бинокли из укрытия.
– Готовятся к наступлению и проводят классическую артподготовку. Что у нас на юго-востоке?
– Ничего. Тихо. Я уже обзвонил Гуляй-Поле, Пологи и Молочанск, Мелитополь, Мариуполь, Бердянск. Всё спокойно.
– Не рекомендую расслабляться, но организуйте дополнительно две батареи. Если к утру не поступит информация с юга и востока, перенесите сюда всю имеющуюся артиллерию.
– Слушаюсь.
– Это не всё. Установите здесь пулемёты.
– Слушаюсь, Андрей Григорьевич. А может, пошлём конницу в рейд и попробуем с тыла по ним ударить?
– Если завтра до полудня от тех гарнизонов не поступит плохих вестей, то снимаем Кушугумскую конную бригаду и отправляем её в рейд на окружение артдивизиона Махно.
Москва. Кремль. Штаб РВСР.
– Это не война, Владимир Ильич, а чёрт знает что. Нас не спасут ни совпадение революционных целей, ни стратегических задач, ни единство тактических планов. Ну посмотрите, что творят: каждый воюет, как бог на душу положит, – говорил Троцкий Ленину, – поручили анархисту Махно взять Екатеринослав, так он ворвался в город, ограбил его и ушёл на юг, наверное, направился грабить Александровск.
– Наведите порядок, Лев Давидович, в подчинённых вам частях и соединениях. ЦК доверяет вам всецело.
– Ну не расстреливать же, Владимир Ильич, каждого второго.
– Не можете расстреливать – воспитывайте. Надо на более высокий уровень поставить политико-воспитательную работу не только в солдатских массах, но и отдельно среди командиров. Яне знаю, впрочем, но может быть, у Махно были причины для оставления Екатеринослава? Я прекрасно помню этого молодого человека. Он оставил у меня благоприятное впечатление. По-моему, очень толковый и талантливый человек.
– Вы встречались с ним?
– Да было, еще в семнадцатом.
– Бежит время. Меняются люди. Меняются характеры. Власть портит многих. Это мы с вами остались теми же. Но не все прошли испытание властью и огнём. Ему на помощь из Харькова послали полк "Орловский пролетарий", так он даже не попытался противостоять Петлюре. Ровно сутки продержался.
– Скверно, батенька, архискверно. Пошлите телеграмму Антонову-Овсеенко, чтобы сделал ему внушение от моего имени.
– Хорошо, Владимир Ильич, я сейчас же телеграфирую в штаб Южного фронта, – ответил Троцкий и, войдя в помещение телеграфа, принялся диктовать оператору:
– Командующему Южным фронтом Антонову-Овсеенко. Архискверно, что сдали без боя Екатеринослав. Примените к анархисту Махно самые строгие меры. Москва. Кремль. Ленин.
Юзово. Штаб Южного фронта. Антонов-Овсеенко читал ленту, протягивая её через ладони. Нахмурился и тут же принялся диктовать: "Кремль. Реввоенсовет Республики. Ленину. Считаю любые санкции в отношении Махно преждевременными. Он в сложном положении. У него не вполне коммунистическое окружение. Но я убеждён, что он ещё покажет себя. Намерен нацелить его на дальнейшую борьбу с врагами революции. Юзово. Антонов-Овсеенко".
Штаб Махно. В шатёр вошла взятая в культполитпросвет падчерица банкира Шмиккельтюля Галина Кузьменко, одетая в длинную голубую гимнастерку поверх синей юбки.
– Вызывали, Нестор Иванович?
– Вызывали, – сказал Махно и впился глазами в ладную фигуру девушки. Оглядел её с ног до головы, задержав жадный взгляд на её высокой груди. – Что такое Дед Мороз, надеюсь, знаешь?
– Конечно, батько.
– Так вот. Осень на дворе, не успеем оглянуться, как Новый год наступит. Надо бы заранее сделать костюм, бороду и всё остальное.
– А размер?
– На меня.
– На вас?
– Ты сомневаешься, что у меня получится? Обижаешь. Спроси старика Назария Зуйченко. Я у него в драматическом кружке состоял ещё до тюрьмы. Так что? Сделаешь или поручить другой? Это можно. Но тогда тебе придётся со мной спать. Мне не нужны бесполезные люди. Так что?
– Сделаю в срок. Можно идти?
– Иди. Нет, постой! Задержись.
– Что, батько? – Галина обернулась. Голос её дрожал. В глазах был страх.
– Только сделать надо всё в строжайшей тайне. Чтоб ни-ни. Сама понимаешь. Сюрпризный фактор.
– Будет сделано, Нестор Иванович.
– Ступай.
Штаб Шкуро.
– Андрей Григорьевич. Только что позвонил полковник Пуханов. Его конная бригада уже побывала в Тупаловке и на месте предполагаемого артдивизиона.
– И что?
– Их там уже нет.
– Но откуда же они бьют?
– Совершенно очевидно, что они переместились на остров Хортицу и приблизились к нам ещё на полверсты. Видимо, они переправились туда ночью.
– Мне от этого не легче.
Пологи. Железнодорожный вокзал. За телефоном сидел дежурный по станции. Раздался звонок. Дежурный подскочил и протянул руку к трубке. Но сидящий на столе махновец отвёл его ладонь и сам поднял трубку.
– Алле. Да, це Пологи. А це я. Здеся. А ён тама. Понял. Повторяю: сниматься на подмогу. Уже идем. Ждитя.
Молочанский железнодорожный вокзал. Перед телефоном сидит офицер в окружении махновцев. Стволы их пистолетов направлены на него. Звонок. Он поднимает трубку.
– Молочанск. Капитан Макеев. Слушаю, господин полковник. Понял, конечно. Уже идём. До встречи, – сказал он и опустил трубку.
Махно стоял рядом с орудием и смотрел в бинокль. К нему подлетел на коне Лев Зиньковский.
– Батько, есть хорошие новости.
– Неужели нашёл? – Махно опустил бинокль.
– Кого?
– Ну, ты же про Настю? – переспросил Махно.
– Нет, батько, как в воду канула.
– Так в чём же твоя новость?
– Наши вошли в город с юга.
– По коням, – негромко сказал Махно.
– По коням!!! – повторили громко во весь голос все ординарцы.
Махно влез на коня, выхватил шашку и крикнул:
– За мной!
Конный батальон под личным командованием Нестора Махно и артиллерийский полк Михаила Полонского двинулись на Александровск.
В штабе Шкуро полковник Шифмер-Маркевич докладывал генералу:
– Андрей Григорьевич, с севера, с востока и с юга нас обложили. Никакой подмоги нет. Вместо наших в город рвутся махновцы.
– Соедините меня с Каховкой.
– Слушаюсь.
Вошёл офицер.
– Господин генерал, в город входят махновцы.
На столе зазвонил телефон.
– Генерал Шкуро.
– Врангель. Что у вас, Андрей Григорьевич?
– Плохи дела, Пётр Николаевич. Резко ухудшилась обстановка. С севера, с востока и с юга в город рвутся махновцы. Кавалерию свою мы вчера отправили на обнаружение и ликвидацию артдивизиона Махно. Но они не выполнили своего предназначения и сейчас где-то на марше. И сейчас мы не имеем помощи ни с одного из направлений, оголены и едва сдерживаем натиск неприятеля. Наши гарнизоны в Пологах и Молочанске разбиты. Что прикажете?
– Снимайтесь и идите в Каховку.
– Слушаюсь, Петр Николаевич.
На том конце провода Врангель опустил трубку, откинулся на спинку стула и повернулся к сидящему поодаль генералу Слащёву.
– Ну, вот мы и потеряли Александровский уезд. Сейчас к Екатеринославу подходит Лазаревич. По сути, губернию мы почти проиграли. Плохо работаем. У большевиков лучше налажен контакт с населением. Они лучше влияют на него. Они смогли привлечь Махно на свою сторону. А мы – нет.
– Вы считаете, что с Махно можно было договориться?
– А вы считаете, что этого не следует делать?
– Но с кем тогда строить будущую Россию?
– Вы не ответили на мой вопрос, Яков Александрович. А для того, чтобы думать о строительстве будущей России, её надо как минимум удержать, а мы вынуждены обороняться и терять. У нас остался последний оплот – Крым. Мы со всех сторон осаждены и прижаты к Чёрному морю.
– Больше красные от нас не получат подарков.
– Яков Александрович, вашими бы устами да лекции читать в кадетском корпусе. Вы не задумывались о переходе на преподавательскую работу? Военным студентам было бы чрезвычайно интересно узнать о том, как вы сдали Николаев и Херсон, Каховку, Чаплинку и Каланчак. Назовите мне аванпост, который бы вы смогли удержать?
– Давайте оставим Андрея Григорьевича Шкуро в арьергарде и отведём войска за Перекоп. И начнём готовить укрепление.
– Это вы уже пытаетесь думать за меня, вместо того, чтобы думать за себя. А сами-то вы не хотите остаться в арьергарде?
– Я не против. Приказывайте. Но вы же знаете, что я специалист по возведению фортификационных укреплений.
– О, да вы ещё не все таланты проявили. Ладно. Дождитесь генерала Шкуро. Передайте ему позиции и уходите за Сиваш. Телеграфируйте в Симферополь о готовности укрепрайона, генерал Слащёв.
– Слушаюсь.
Махно уже ехал по улицам Александровска в автомобиле, запряжённом в четвёрку серых лошадей. Вокруг него верхом на вороных ехали восемь девушек, одетых в амазонки. У каждой из них на боку висел маузер в жёлтой кобуре. На полном скаку подъехал всадник.
– Батько, с западной окраины в Александровск вошёл атаман Григорьев и уже грабит город.
Махно обернулся к Задову, сидящему на заднем сидении.
– Слыхал?
– Слыхал.
– Надо снимать Никифора. Он портит революцию. И ещё, Лёва. Если ты не найдёшь мне Настю, то я сделаю тебя евнухом в этом прекрасном гареме, – сказал Махно и показал на охранявших его амазонок. Те рассмеялись.
– Хорошо, батько.
– Ты уже согласен?
– Расшибусь, но найду.
– Да, уж расшибись. Только не насмерть. Ты нужен революции и мне живым.
– Хорошо, батько. Разреши я побеседую с новыми командирами.
– Кто тебя интересует? Орловцы?
– Да.
– Хорошие мужики. Не обижай их.
– И не собираюсь.
Штаб Махно расположился в гостинице. Лев Зиньковский постарался, чтобы его номер был через стенку с номером Полонского. Тотчас, прихватив бутылку самогона и закуску, он постучал в дверь командира артиллерийского полка.
– Войдите! – отозвался из-за двери хозяин.
– Принимай сосед соседа!
– А, Лев Николаевич! Прошу. Заходите. Милости прошу. Присаживайтесь. Что это у вас? Горилка? Ну, что ж, наш батько, надеюсь, не будет против того, чтобы мы немного попраздновали.
– Давай пару кружек.
– Наливай.
– За победу.
– Твоё здоровье.
– Так ты из самого Орла, Михаил Алексеевич?
– Не совсем. Я мценский. Но в Орле лежал в госпитале после фронта. Кстати, вместе со своим штабистом.
– Ну и как, хорошо подлатали?
– Не жалуюсь. Наливай.
– Чувствуется, крепкий русский человек. Будь здоров.
– И ты будь здоров. А ты, Лев Николаевич, батьку-то давно знаешь?
– С детства.
– А что с женой у него?
– Пропала.
– Пропала? Так они не разводились?
– Нет, не разводились. У них любовь.
– А как пропала. Если не секрет?
– В Гуляй-Поле вошли немцы. С тех пор её никто не видел. Правда, после немцев, там побывали и Петлюра, и Пархоменко.
– А кто этот Пархоменко?
– Краском дивизии.
– Наливай.
– За революцию.
– За победу.
– Закусывай.
– А что бы ты сказал, Лев Николаевич, если бы жену его видели в Орле?
– Да ты что? Неужто такое возможно?
– Более того. Она служила в нашем госпитале.
– Ты ничего не путаешь?
– Проверено.
– Ну и как она служила?
– Да нормально служила, хорошо. Настоящая сестра милосердия.
– Ну, ежели хорошая, тады она. Хотя может, и нет.
– А чего ж она там оказалась, Лев Николаевич? Извини за любопытство.
– Если честно, даже не догадываюсь.
– А я и подавно. Тем более, что дальше ещё интереснее.
– Да, что ты? Ну и…
– Не торопи. Давай сделаем так: ты мне откроешь маленький секрет, а я – тебе.
– Согласен. Только какой секрет?
– Скажи-ка мне, пожалуйста. Я слышал о том, что командир наш сидел в тюрьме, и что ему в начале был вынесен смертный приговор, заменённый пожизненной каторгой. Как это случилось? Почему?
– Да ничего невероятного. Он родился на хуторе, где его батя служил на конюшне у помещика Миргородского. Там не было попа. А через год, когда они перебрались в Гуляй-Поле, там и окрестили. Когда Нестору Ивановичу вынесли приговор, его вполне могли повесить. Но он был небольшого роста и щуплый. Матушка его пошла к попу, упала ему в ноги, и тот дату крещения выдал за дату рождения.
– Год убавил.
– Да.
– Всё ясно. Хорошая мамка у нашего батьки.
– Да. Ну, а что же с Настей?
– Её видели в обществе с офицером. Когда деникинцы ушли в Харьков, она ушла с ними. Потом мы их видели вместе в Харькове. Только уже в качестве хозяев фотографического салона. А салон весь обклеен белогвардейскими фотографиями. И она среди них.
– Давай за дружбу.
– Давай.
– И за молчание.
– Может, следует открыть батьке глаза?
– Ни в коем случае.
– Почему?
– Не надо батьку резать заживо. А вдруг ошибка?
– Исключено.
– Я прошу тебя, об этом никому. Пока не проверю.
– А как ты проверишь?
– Пока не знаю.
– То-то. Наливай.
– Твоё здоровье.
– И ты будь здоров.
В большом зале купеческого собрания начал работу съезд. На стены были развешены плакаты: "Вся власть на местах – Советам", "Власть порождает паразитов. Да здравствует Анархия!", "Освобождение рабочих – дело рук самих рабочих", "С угнетёнными против угнетателей – всегда!". На сцене стоял длинный стол, застеленный красным сукном. Над авансценой свисал плакат: "Мир хижинам – война дворцам!" Позади стола стояло наклонённое знамя с девизом: "Анархия – мать порядка".
Свободных мест в зале не было. Народ сидел в напряжении, ожидая начала действа.
Наконец, с двух сторон одновременно на сцену вышли соратники Махно: Чубенко, Таратута, Аршинов, Волин, Веретенников, Полонский, атаман Григорьев, Марченко, Каретников, и Падалка. Они расселись за столом. Махно остался стоять. Когда в зале стих гул, он объявил:
– Дорогие товарищи, граждане Александровского уезда, земляки и народные депутаты. Сегодня мы открываем наш первый съезд. Председателем съезда предлагаю избрать коммуниста, командира полка Михаила Леонтьевича Полонского.
Полонский поднялся и начал речь:
– Уважаемые товарищи депутаты. Гражданская война почти закончилась. Врангель заперт в Крыму. Центральная часть России отвоёвана и освобождена. Начинается новая, мирная жизнь. Уже сейчас мы поставлены перед необходимостью хозяйствовать, управлять завоёванной территорией и строить новое государство. Поэтому сегодня здесь мы должны обсудить основные формы хозяйствования, наметить пути преодоления разрухи и сформировать советские органы управления уезда: органы надзора за порядком, банки, промышленность, землеустройства, суды и многое, многое другое.
К Махно подошёл Щусь.
– Батько, тебя к прямому проводу.
– Кто?
– Каменев.
В штабе Южного фронта Михаил Васильевич Фрунзе, Климент Ефремович Ворошилов, Иосиф Виссарионович Сталин и Лев Борисович Каменев.
– Товарищ Махно? Это Каменев. Здравствуйте. Нам стало известно, что атаман Григорьев предал фронт. Не исполнил приказа о наступлении на румынскую бригаду. Вы должны отмежеваться от бандита Григорьева и выпустить воззвание против него. Сообщите нам в Харьков, в штаб фронта о принятых мерах. Поздравляем с взятием Александровска.
– Хорошо. Спасибо. Вечером ждите сообщения. Кстати, у нас сегодня первый съезд народных депутатов. Уже начинаем мирную советскую жизнь.
– Не рано ли?
– Я понимаю, что война ещё не закончилась, и мы продолжаем укреплять и наращивать армию и даже хотим просить Михаила Васильевича Фрунзе преобразовать нашу бригаду хотя бы в дивизию.
– Да? А сколько вас?
– Сорок тысяч.
– Хорошо, Нестор Иванович, я передам, и вы не сомневайтесь. Но будьте готовы, – а я знаю это заранее, – что Лев Давидович Троцкий будет категорически возражать на том основании, что он не терпит анархизма и партизанщины. Чтобы вам стать частью рабоче-крестьянской Красной армии вам следует поступиться анархистскими убеждениями, как ошибочными, наносящими вред строительству армии и принципу единоначалия, необходимого для успешного, скоординированного и согласованного ведения военных операций.
– Ладно, мы ещё поговорим на темы анархизма и коммунизма. Я должен идти, меня ждёт народ. Ждите сообщений. До свидания.
– До свидания, Нестор Иванович, – Каменев опустил трубку и обернулся к присутствующим. – Просит преобразовать его банду в дивизию. Сорок тысяч набрал.
Сталин: Оружие будет просить.
Ворошилов: И не только. Амуниции ему нужно не меньше.
Фрунзе: Сложная ситуация. Не изменив его статуса, мы оставляем его за нашими пределами и сами даём ему простор для самодеятельности.
Приняв же его условия, мы вынуждены будем регулярно снабжать и поддерживать его.
Каменев: Я обязан соблюсти линию Председателя РВС на единое партийное, а точнее коммунистическое мировоззрение наших вооружённых сил, и буду настаивать на том, чтобы прежде включения его формирования в состав РККА, он отрёкся от анархизма.
Сталин: Давайте сделаем так. Отпихнуть его, значило бы дать ему полную автономию и свободу действия. Принять его мы не можем и не будем. Предлагаю соломоново решение. Пошлём ему вагон трофейной амуниции, пять тысяч итальянских винтовок с вагоном патронов к ним. Таким образом, привяжем его к нашим складам.
Ворошилов: Коба, ты сам Соломон. Тифлисская бурса не прошла для тебя даром.
Махно вернулся в президиум и шепнул Аршинову и Чубенко:
– Из штаба Южного фронта звонил Каменев. Требует отмежеваться от Григорьева. Я бы с удовольствием повесил бы рядом с Григорьевым и самого Каменева. Но он далеко. Придётся сделать это с атаманом. Давай, Чубенко, бери слово и обрисуй народу контрреволюционный образ Григорьева. А я тебя поддержу. Будем его кончать.
На авансцене железнодорожник держал речь:
– Товарищи! Я хочу обратить внимание Командующего освободительной армии батьки Махно Нестора Ивановича на тяжёлое положение рабочих паровозного депо.
В зале раздались аплодисменты. Железнодорожник сошёл со сцены. На его место вышел Чубенко, на ходу одёргивая гимнастёрку.