2 ноября 1874 года
Я ушла к себе, ибо внизу жуткая суета. С каждым днем, что приближает нас к свадьбе Прис, безумство планов и заказов получает какое-нибудь новое добавление: вчера - белошвейки, позавчера - поварихи и парикмахерши. Глаза б мои не смотрели! Я уже сказала, что велю Эллис причесать меня, как обычно, и не изменю своим серым платьям и черным пальто, хотя согласилась на юбки поуже. Конечно, мать бранится. Да так - будто булавками плюется. Если под рукой нет меня, достается Эллис или Вайгерс и даже Гулливеру - сестриному попугаю. В ответ бедняга свистит и тщетно колотит подрезанными крыльями.
А посреди всего этого восседает Прис, безмятежная, точно кораблик в оке бури. Она решила оберегать свою внешность, пока не закончен портрет. Как живописец, мистер Корнуоллис верен правде жизни, и сестра боится, что ее благоприобретенные тени и морщинки он перенесет на холст.
Уж лучше навестить узниц Миллбанка, нежели маяться с Присцилллой. Уж лучше поговорить с Эллен Пауэр, чем слушать материно пиленье. Уж лучше повидать Селину, нежели ехать в Гарден-Корт к Хелен, которая тоже без конца говорит о свадьбе; до бедной узницы никому нет дела, словно она превратилась в изящную и холодную обитательницу Луны.
Так мне казалось до сегодняшнего дня; однако нынче я застала тюрьму в сумбуре, все заключенные и Селина были весьма расстроены.
- Неудачное время выбрали, мисс, - сказала надзирательница, дежурившая у входа. - Одна зэчка сорвалась и всполошила весь корпус.
Естественно, я подумала, что речь идет о побеге, но дежурная рассмеялась. Срывом здесь называют приступ буйства, который иногда охватывает узниц, заставляя их в ярости крушить свои камеры. Об этом мне поведала мисс Хэксби. Я встретила ее, когда они с мисс Ридли устало взбирались по башенной лестнице.
- Странная штука, этот срыв, он весьма характерен для женских тюрем, - сказала мисс Хэксби. Говорят, это действие инстинкта, она же знает одно: в какой-то момент отсидки припадок случается едва ли не с каждой ее подопечной. - Если женщина молода, сильна и решительна, она становится просто бешеной. Вопит и крушит все так, что не подойти, приходится звать мужчин. Грохот стоит по всей тюрьме, изо всех сил утихомириваешь зону. Если сорвалась одна, так и жди - кто-нибудь последует вдогонку. Просыпается дремавший зуд, и тогда бунтовщице нет удержу.
Мисс Хэксби потерла лицо. На этот раз сорвалась воровка Феба Джекобс из отряда "D". Они с мисс Ридли собирались оценить ущерб.
- Пойдете с нами глянуть на разгром? - спросила мисс Хэксби,
Наглухо закрытые камеры отряда "D", угрюмых обитательниц которых окружала зловонная духота с плавающими ворсинками, запомнились мне как самое жуткое место; сейчас здесь было еще мрачнее и необычно тихо. В конце коридора нас встретила миссис Притти, которая скатывала рукава и промокала взмокшую верхнюю губу, словно только что сошла с борцовского ковра. Увидев меня, надзирательница одобрительно кивнула.
- Пришли взглянуть на кавардак, мэм? Да уж, такое - хе-хе - не часто увидишь! - Она сделала приглашающий жест, и мы проследовали к камере с распахнутой решеткой. - Берегите юбки, дамы, - предупредила надзирательница, когда мы с мисс Хэксби приблизились к порогу. - Чертовка опрокинула парашу...
Вечером я попыталась описать состояние камеры Хелен и Стивену; они качали головами, но я видела, что мой рассказ их не сильно впечатлил.
- Если камеры и без того убоги, что такого особенного можно в них натворить? - только и спросила Хелен.
Они не могли вообразить того, что сегодня видела я. Зрелище напоминало каморку в аду, нет, скорее закуток в мозгу эпилептика после припадка.
- Поразительная ловкость, - тихо сказала мисс Хэксби, когда мы вошли в камеру и огляделись. - Посмотрите: железный ставень на окне содран, чтобы разбить стекло. Сорвана газовая труба - видите, пришлось заткнуть ветошью, чтобы не отравились другие заключенные. Одеяло не просто разорвано, а изодрано в клочья. Причем зубами. Случалось, мы находили выломанные в ярости зубы...
Она казалась риэлтором, но только с перечнем ущерба, и будто ставила галочки, помечая каждую зловещую деталь. Дубовая кровать разбита в щепки; на массивной деревянной двери вмятины и сколы от ударов ногами; тюремные правила сорваны со стены и растоптаны; и самый ужас (от чего побледнела Хелен): Библия сунута в грязное месиво на дне перевернутого отхожего ведра. Дотошный подсчет ущерба, проводимый занудливым шепотом, длился нескончаемо; когда я обычным тоном задала какой-то вопрос, мисс Хэксби прижала палец к губам:
- Тс-с! Громко говорить нельзя. - Она боялась, что другие узницы возьмут сей разгром за образец.
Наконец они с миссис Притти отошли в сторону, чтобы решить с уборкой камеры. Затем мисс Хэксби вынула часы и спросила:
- Сколько уже Джекобс сидит в темной?
Почти час, ответила мисс Ридли.
- Что ж, пора ее навестить. - Помявшись, мисс Хэксби осведомилась, не желаю ли я пойти с ними. Мне интересно взглянуть на темную?
Я-то думала, что уже не раз обошла весь корпус, но о существовании темной никто не упоминал. Темная? А что это?
В тюрьму я приехала в начале пятого; пока мы изучали разгром камеры, в коридорах стемнело. Я все еще не привыкла к густоте тюремного вечера и мертвенному свету газовых рожков; затихший корпус вдруг показался абсолютно незнакомым. Путь, которым вели меня надзирательницы, я тоже не узнавала: как ни странно, мы вышли из жилой зоны и направились к центральной башне, а потом винтовыми лестницами и пандусами спустились вниз, где солоноватый воздух стал еще холоднее и прогорклей, и я решила, что мы уже под землей, а может, и под самой Темзой. Наконец коридор чуть расширился, и я увидела ряд старинных деревянных дверей с весьма низкими притолоками. Мисс Хэксби остановилась у первой двери; по кивку начальницы мисс Ридли ее отперла и с лампой прошла внутрь.
- Раз уж мы здесь, ознакомьтесь, - сказала мисс Хэксби, когда мы вошли следом. - Тут наша кандальная, где мы храним наручники, жакеты и прочее.
Она кивнула на стены, вид которых меня ужаснул: грубые, без всякой побелки камни блестели от сырости. Каждая стена была густо увешана железяками: кольцами, цепями, кандалами и другими безымянными замысловатыми приспособлениями, о назначении которых я могла лишь с содроганием догадываться.
Видимо, мисс Хэксби заметила мой испуг, ибо одарила меня безрадостной улыбкой.
- Большинство этих орудий применялось на заре Миллбанка, и сейчас висит здесь исключительно в виде экспонатов, - сказала она. - Однако, заметьте, все чистое и хорошо смазано; никогда не знаешь - вдруг в наших стенах объявится столь злобный экземпляр, что они вновь понадобятся! Вот наручники, эти - для девочек; гляньте, какие изящные, прямо дамские браслеты! Вот кляпы, - (кожаные ленты с пробитой в них дырочкой, чтобы узница дышала, но "не орала"), - а вот путы-треноги. - Последние, сообщила мисс Хэксби, применялись только к женщинам, и никогда - к мужчинам. - Мы их используем, чтобы унять заключенную, которой вздумалось - что бывает частенько! - валяться на полу и дубасить ногами в дверь. Понимаете, как держит тренога? Вот эта вязка притягивает лодыжку к бедру, а этой связывают руки. Строптивица может стоять лишь на коленях, и тогда приходится кормить ее с ложечки. Бунтарки скоро устают и вновь становятся смирными.
Я потрогала до блеска затертый ремешок треноги, на котором отчетливо виднелся потемневший рубчик от пряжки. Часто ли используются подобные штуки? - спросила я. По мере необходимости, ответила мисс Хэксби, раз пять-шесть в год.
- Верно, мисс Ридли?
Та кивнула.
- Однако нам вполне хватает нашего главного орудия усмирения - жакета, - продолжила мисс Хэксби. - Вот, взгляните.
Она подошла к шкафу и достала две тяжелые парусиновые штуковины, столь грубые и бесформенные, что поначалу я приняла их за мешки. Одну она передала мисс Ридли, а другую приложила к себе, будто перед зеркалом примеряла платье. И тогда я разглядела нечто вроде грубо скроенной кофты, у которой на рукавах и поясе вместо тесьмы или бантов были ремни.
- Мы надеваем это на заключенных, чтобы не рвали на себе одежду. Посмотрите на застежки. - Вместо пряжек здесь были прочные латунные закрутки. - У нас есть ключи, которыми можно затянуть накрепко. А вот у мисс Ридли смирительный жакет.
Та встряхнула свою кофту с непомерно длинными рукавами из черной как смола кожи; они были зашиты и оканчивались ремнями, на которых от частого употребления тоже виднелись отметины пряжек. Я почувствовала, как в перчатках взмокли мои руки. От воспоминания они потеют и сейчас, хотя ночью довольно свежо.
Надзирательницы аккуратно все сложили на место, и мы, покинув эту жуткую комнату, двинулись дальше, пока не достигли низкой каменной арки. Дальше проход сузился настолько, что наши юбки чиркали по стенам. Здесь уже не было газовых рожков, и лишь в единственном настенном канделябре горела свеча, которую мисс Хэксби вынула, чтобы, прикрывая рукой пламя, пляшущее от просоленного подземного ветерка, освещать нам путь. Я огляделась. До сих пор я понятия не имела, что в Миллбанке или вообще где-нибудь на свете есть подобное место. По спине пробежал холодок ужаса. "Меня хотят убить!" - подумала я. Они унесут свечу и бросят меня здесь, чтобы я одна вслепую, ощупью выбиралась на свет или сошла с ума!
Тут мы достигли коридорчика, где было четыре двери, и мисс Хэксби остановилась перед первой. В колеблющемся свете свечи мисс Ридли возилась с ключами на ремне.
Отперев замок, она ухватилась за дверь, но вопреки ожиданиям не распахнула ее, а медленно оттянула, и я разглядела, что толстая створка обита соломой, заглушающей брань и вопли узницы. Та, разумеется, услышала, что дверь открылась. Внезапно раздался сильный удар, жутко прозвучавший в этом сумеречном и тихом крохотном пространстве, потом еще один, а за ним - крик:
- Сука! Пришла полюбоваться, как я здесь гнию? Будь я проклята, если не удавлюсь, когда ты уйдешь!
Отведя обитую дверь, мисс Ридли дернула щеколду заслонки на второй деревянной двери. Открылось зарешеченное окошко. За ним была тьма, густая и непроглядная, что называется, хоть глаз коли. Я вглядывалась так, что заломило в висках. Крики смолкли; казалось, в камере ничто не шелохнется, но вдруг из непостижимого мрака вынырнуло лицо, прижавшееся к прутьям решетки. Ужасное лицо: белое, мокрое от пота, в ссадинах; на губах запеклись кровь и пена, безумные глаза щурились от хилого света нашей свечи. Мисс Хэксби вздрогнула, а я отпрянула, но лицо повернулось ко мне и рявкнуло:
- Чего уставилась, зараза?
Мисс Ридли хлопнула ладонью по двери, пытаясь унять заключенную.
- Попридержи свой поганый язык, Джекобс, иначе загостишься тут на месяц, поняла?
Узница закусила побелевшие губы и уткнулась лбом в прутья, но продолжала сверлить нас безумным и ужасным взглядом. Мисс Хэксби подошла к ней чуть ближе.
- Твое дурацкое поведение, Джекобс, весьма огорчает меня, миссис Притти и мисс Ридли. Изуродовала камеру, голову себе разбила. Тебе это надо?
Узница судорожно вздохнула.
- Хотелось чего-нибудь расколошматить. А миссис Притти - сука! Я ее порву, и плевать, насколько меня засадят в темную!
- Ну все, хватит, - оборвала мисс Хэксби. - Наговорилась. Приду завтра. Поглядим на твое раскаянье после ночи в темноте. Давайте, мисс Ридли.
Надзирательница с ключом подошла к двери, и взгляд Джекобс стал еще безумнее.
- Не запирай меня, тварь! Не уноси свечу! - Она ударилась лицом о решетку. - Ох!
Мисс Ридли шваркнула заслонкой, но я успела заметить, что узница в жакете - кажется, смирительном, с зашитыми черными рукавами и пряжками. В дверь снова бухнуло - видимо, Джекобс билась головой, - и раздался приглушенный и уже отчаянный крик:
- Не уходите, мисс Хэксби! Ох! Я больше не буду!
Этот вопль был страшнее проклятий. Неужели ее там оставят? - спросила я. Одну, в полной темноте? На лице мисс Хэксби не дрогнул ни единый мускул. Дежурные будут приходить с проверкой, сказала она, а через час заключенная получит хлеб.
- Но ведь там так темно! - повторила я.
- Темнота - это наказание, - буднично ответила мисс Хэксби.
Забрав свечу, она отошла в сторону; в сумраке тускло светились ее белые волосы. Мисс Ридли закрыла обитую дверь. Вопли узницы стали еще глуше, но были различимы.
- Суки! - кричала она. - Будьте вы прокляты вместе со своей Гостьей!
Секунду я стояла в сгущавшемся сумраке и слушала иступленные крики, а потом, чуть не споткнувшись, торопливо шагнула вслед за пляшущим огоньком.
- Суки вы, стервы! - кричала (может, и сейчас кричит) Джекобс. - Я же сдохну тут в темноте! Слышите, леди? Загнусь, как вонючая крыса!
- Все они так говорят, - кисло обронила мисс Ридли. - Жалко, никто не сдохнет.
Я думала, мисс Хэксби вернется к узнице. Она не вернулась. Так и шла вперед - миновала кандальную, затем покатым коридором поднялась в зону и там с нами распрощалась, чтобы отправиться в свой ярко освещенный кабинет. Мисс Ридли повела меня дальше. Проходя через штрафной отряд, я увидела миссис Притти, которая, привалившись к решетке камеры Джекобс, вместе с другой надзирательницей следила за работой двух узниц: макая швабры в ведра с водой, те драили камеру. Затем, передав меня миссис Джелф, мисс Ридли ушла. Я взглянула на добрую надзирательницу и закрыла руками лицо.
- Побывали в темной? - шепнула миссис Джелф.
Я кивнула. Потом спросила: разве можно так обращаться с заключенными? Надзирательница не ответила, но лишь отвернулась и покачала головой.
В ее отряде, как и в других, было странно тихо, встревоженные узницы неподвижно сидели в камерах. Когда я к ним входила, все сразу спрашивали о происшествии: кто и что разломал, как поступили с виновницей?
- Законопатили в темную? - вздрагивая, спрашивали они.
- Она в темной, мисс Приор? Кто, Моррис?
- Кого наказали, Бернс?
- Она шибко поранилась?
- Вот уж сейчас, наверное, кается!
- Раз меня сажали в темную, мэм, - сказала Мэри Энн Кук. - Хуже нет места. Некоторым плевать на темноту, они лишь смеются, но не я, мэм, только не я.
- И не я, Кук, - ответила я.
Казалось, даже Селина поддалась общему настроению. Она мерила шагами камеру, забытое вязанье лежало на столе. Увидев меня, Селина сморгнула и обхватила себя руками, но все равно беспокойно переминалась с ноги на ногу, отчего захотелось ее обнять и успокоить.
- Кто-то сорвался, - сказала она, еще не дождавшись, когда миссис Джелф запрет камеру. - Кто, Хой? Или Фрэнсис?
Я слегка растерялась.
- Вы же понимаете, мне нельзя говорить.
Отвернувшись, Селина сказала, что хотела лишь испытать меня, ибо прекрасно знает, что сорвалась Феба Джекобс. В жакете с закрутками ее отправили в темную. По-моему, это хорошо?
Замявшись, я спросила, а хорошо ли учинять подобный бедлам.
- Думаю, мы здесь уже забыли, что такое хорошо, - сказала Селина. - И не вспоминали бы о том, если б не леди вроде вас, которые приходят и тревожат нас своей добротой!
Голос ее звучал резко, как голос Джекобс или мисс Ридли. Я села и положила руки на стол, заметив, что пальцы мои дрожат. Надеюсь, сказала я, она имела в виду что-то другое... Но Селина тотчас меня перебила: она сказала именно то, что хотела! Знаю ли я, до чего ужасно сидеть в окружении решеток и каменных стен и слушать, как кто-то разносит свою камеру? Будто тебе швыряют в лицо песок и запрещают моргать. Это сродни зуду, ломоте...
- ...Ты орешь, чтобы не загнуться! Но стоит закричать, как понимаешь - ты животное! А потом заявляются мисс Хэксби, капеллан и вы: нельзя превращаться в зверей, надо оставаться людьми! Лучше бы вы совсем не приходили!
Я еще не видела ее такой расстроенной и взволнованной. Если мои визиты помогут ей сохранить в себе человека, я буду приходить еще чаще, сказала я.
- Ох! - Селина вцепилась в рукав своего платья с такой силой, что побелели костяшки на ее руках. - Вот то же самое и они говорят!
Она вновь зашагала от решетки к окну и обратно; под светом газового рожка звезда на ее рукаве вспыхивала неестественно ярко, точно мерцающий сигнал тревоги. Вспомнились слова мисс Хэксби о том, что порой узницы заражают друг друга буйством. Не знаю, что может быть страшнее, чем представить безумное окровавленное лицо Селины, когда ее в смирительном жакете швыряют в темную камеру. Я постаралась, чтобы голос мой звучал ровно.
- Кто говорит, Селина? Вы имеете в виду мисс Хэксби? Ее и капеллана?
- Ха! Если б они могли сказать что-нибудь столь разумное!
- Тише! - Я испугалась, что миссис Джелф услышит. Я смотрела на Селину, прекрасно понимая, кого она имеет в виду. - Вы говорите о ваших друзьях-духах?
- Да, - ответила она. - О них.
О них. Сейчас в вечернем сумраке духи казались мне реальными. Однако после нынешних бурных и тягостных событий они выглядели каким-то несущественным вздором. Я прикрыла рукой глаза и сказала:
- Сегодня я слишком устала для ваших духов, Селина...
- Вы устали? - воскликнула она. - Вы, кого они никогда не донимали... своим шепотом или воплями, кого они никогда не дергали и не щипали...
Ее ресницы потемнели от слез. Она перестала метаться, но все еще дрожала, обхватив себя руками.
Вот уж не думала, что ее друзья так обременительны, сказала я; мне казалось, они - ее утешение.
Они и есть утешение, печально ответила Селина.
- Но только они приходят, а потом оставляют меня, как и вы. И тогда я еще больше чувствую себя взаперти, несчастной и похожей на них. - Она кивнула на соседнюю камеру.
Селина выдохнула и закрыла глаза. Я подошла к ней и взяла за руки - просто из желания как-то ее успокоить. Наверное, это удалось. Она открыла глаза, ее руки шевельнулись в моих ладонях, и я вздрогнула, ощутив, какие они жесткие и холодные. Теперь я уже не думала о том, что мне можно делать и чего нельзя. Я надела ей свои перчатки и снова взяла ее за руки.
- Нельзя, - проговорила Селина.
Но рук не отняла, и через секунду я почувствовала, как слегка согнулись ее пальцы, будто наслаждаясь непривычным ощущением перчаток. Так мы стояли, наверное, с минуту.
- Пожалуйста, оставьте себе перчатки, - сказала я. Она покачала головой. - Тогда попросите духов, чтобы принесли вам рукавички. Это все же практичнее цветов, не так ли?
Селина отвернулась. Даже стыдно признаться, тихо сказала она, чего только она не просила у духов. Еду, мыло, воду и даже зеркало, чтобы увидеть свое лицо. Когда могли, они все это приносили.
- Но вот другое...
Однажды она попросила ключи от всех замков Миллбанка, цивильную одежду и денег.
- Считаете, я поступила дурно?
Нет, ответила я, но рада, что духи ей не помогли, ведь побег был бы огромной ошибкой.
- Вот и мои друзья так сказали, - кивнула Селина.
- Стало быть, они благоразумны.