Мать встала из-за стола, следом поднялись дамы, а за ними - мужчины, готовые проводить их поклоном. Противно заскрежетали стулья, на столе задребезжали тарелки и бокалы. Ко мне подошла Хелен.
- Убери руки! - сказала я, и она вздрогнула, боясь, видимо, того, что я могу еще ляпнуть, но обняла меня за талию, подняла с места и на глазах Стивена, мистера Уоллеса, мистера Данса и Вайгерс повела к двери.
Мать пригласила дам в гостиную, мы шли за ними один пролет лестницы, а затем поднялись выше.
- Что случилось, Маргарет? - спросила Хелен. - Такой я тебя никогда не видела, ты на себя не похожа.
Я уже немного успокоилась.
Не обращай внимания, ответила я, всего лишь устала, болит голова, жмет платье.
Я бы не впустила Хелен к себе, но она сама сказала, что ей нужно вернуться и помочь матери. Я обещала выспаться и утром быть как огурчик. Во взгляде Хелен сквозило сомнение; когда я коснулась ее щеки - просто так, чтобы успокоить! - она опять вздрогнула, и я поняла - она боится меня, боится того, что я могу сделать или сказать во всеуслышание. Я рассмеялась; уходя, Хелен то и дело оборачивалась, и лицо ее уменьшалось, бледным пятном расплываясь в лестничной тени.
В комнате было тихо и темно - лишь тускло накалялась зола в камине да с краю оконной шторы пробивался свет уличного фонаря. Темноте я обрадовалась и даже не подумала зажигать лампу. Я лишь вышагивала от двери к окну и обратно, пытаясь расстегнуть тугие крючки лифа. Пальцы не слушались - платье немного соскользнуло с плеч и словно крепче меня обхватило. Но я расхаживала по комнате, думая: здесь мало темноты! Я хотела, чтобы она стала гуще. Где совсем темно? Я заглянула в приоткрытую дверь гардеробной, и мне показалось, что там есть уголок темнее, чем все другие места. В нем я и села на корточки, уткнувшись лбом в колени. Платье стиснуло меня, точно кулак, и чем больше я извивалась, тем крепче оно сдавливало, и наконец я сообразила: это стягивают закрутку на моей спине!
И тогда я поняла, где я. Я была рядом с ней, совсем близко... как это она однажды сказала?.. крепче воска... Я чувствовала, что меня окружают стены камеры, я чувствовала на себе жакет...
А потом шелковой лентой мне завязали глаза... надели бархотку...
Не помню, сколько я так сидела. Раз на лестнице послышались шаги, кто-то легко стукнул в дверь и зашептал. Может быть, приходила Хелен или кто-нибудь из горничных, но вряд ли мать. Кто бы там ни был, я не откликнулась, и человек ушел, видимо, решив, что я сплю. Разве не видно, вяло подумала я, что кровать пуста? Потом я услышала голоса в прихожей и свист Стивена, подзывавшего извозчика. Под окном раздался смех мистера Данса, лязгнул засов на входной двери, донеслись резкие крики матери, которая проверяла, везде ли погашены лампы. Я зажала уши. Потом я слышала, как наверху шебаршит Вайгерс, а затем скрип и вздохи пружин ее матраса.
Я попыталась встать и чуть не упала - затекшие ноги не хотели распрямляться, платье пришпилило руки к бокам. Когда я все же встала, оно легко свалилось. Не знаю, разжал свою хватку хлорал или нет, но показалось, что сейчас меня вырвет. В темноте я пробралась к умывальнику, ополоснула лицо и рот и стояла, согнувшись над раковиной, пока не отхлынула волна дурноты. В камине еще теплились угли, я подержала над ними руки и запалила свечу. Губы, язык, глаза казались совершенно чужими, и я хотела подойти к зеркалу, чтобы узнать, насколько я изменилась. Но тут взгляд мой упал на кровать, и я что-то увидела на подушке; меня так тряхнуло, что я уронила свечу.
Показалось, я вижу голову. Собственную голову, маячившую над простыней. Я закоченела от страха, пребывая в уверенности, что в кровати лежу я сама и все это время спала, но сейчас проснусь, встану, подойду и обниму себя! Зажги огонь! - подумала я. Запали свечу! Не подпускай ее к себе в темноте! Я нашарила на полу свечу, зажгла и другой рукой прикрыла пламя, чтобы не погасло; затем подошла и взглянула на то, что лежало на подушке.
Головы там не было. Я увидела золотистые волосы, сплетенные в косу толщиной с два моих кулака. Те самые волосы, что я пыталась украсть из тюрьмы, - волосы Селины. Сквозь ночь и город она прислала их мне из своей темноты. Я поднесла косу к лицу. Она пахла серой.
Я проснулась в шесть утра, уверенная, что слышу колокол Миллбанка. Будто очнулась от смерти, погребенная во тьме под землей. Рядом лежали волосы Селины; глянец их чуть померк там, где я растрепала косу, ворочаясь во сне. Вспомнив прошлый вечер, я затрепетала, но мне хватило ума встать и, обернув волосы шарфом, спрятать их с глаз подальше - в ящик стола, где храню этот дневник. Ковер под ногами кренился, будто палуба корабля, меня качало и потом, когда я вновь замерла в постели. Вошла Эллис и тотчас побежала за матерью; мать явилась хмурая и готовая к брани, но вскрикнула, увидев, как я бледна и дрожу в лихорадке. Вайгерс послали за доктором Эшем, при виде которого я не сдержалась и расплакалась. Свое состояние я объяснила месячными. Врач велел оставаться в постели, а хлорал заменить опием.
После его ухода мать приказала Вайгерс подать мне грелку, потому что я жаловалась на боли в животе. Потом дала мне опий. По крайней мере, на вкус он приятней, чем хлорал.
- Разумеется, я бы не заставила тебя сидеть с нами, если б знала, как ты больна, - сказала мать.
Впредь надо быть внимательней к тому, как я провожу время, добавила она. Потом привела Хелен со Стивеном, я слышала, как они шепчутся. Кажется, я задремала, но очнулась с криком и в слезах и с полчаса не могла стряхнуть наваждение. Потом я испугалась того, что могу сказать, если вдруг на меня опять накатит. Я попросила родных уйти, обещав, что со мной все будет хорошо.
- Уйти? Что за вздор! Оставить тебя наедине с болезнью?
Наверное, мать собралась сидеть возле меня всю ночь. В конце концов я заставила себя лежать тихо и спокойно, и родня согласилась, что можно обойтись приглядом горничной. Теперь до рассвета Вайгерс караулит за дверью. Я слышала наставления матери: следить, чтобы я не шевелилась и не тратила силы; может, Вайгерс уловила шорох страниц, но в комнату не вошла. Днем, ступая на цыпочках, она принесла мне чашку кипяченого молока, сдобренного патокой и яйцом. Если пить это по разу в день, сказала она, я быстро поправлюсь. Но я не смогла. Через час Вайгерс унесла чашку, и ее некрасивое лицо опечалилось. Я съела лишь кусочек хлеба и выпила воды; жалюзи закрыты, горит свеча. Когда мать зажгла лампу, я съежилась. Свет режет глаза.
26 мая 1873 года
Нынче днем, когда я тихонечко сидела в своей комнате, в дверь позвонили, и Рут кое-кого привела ко мне. Это была дама по имени мисс Ишервуд, которая в прошлую среду приходила на темный круг. Увидев меня, она разрыдалась и сказала, что с той поры не спала ни единой ночи, и все из-за Питера Квика. Он прикасался к ее лицу и рукам, и она до сих пор чувствует его пальцы, которые оставили незримые отметины, источающие влагу наподобие слез, что льются буквально ручьем.
- Дайте руку, - попросила я. - Сейчас вы чувствуете влагу?
Чувствует, ответила дама. Секунду я разглядывала ее, а потом сказала:
- Я тоже.
Дама на меня уставилась, и я засмеялась. Разумеется, я поняла, что с ней такое.
- Вы подобны мне, мисс Ишервуд, только не знаете этого, - сказала я. - Вы обладаете даром! Вы так полны духовным веществом, что оно сочится из вас, желая вырваться, его-то вы и ощущаете как влагу. Надо помочь ему, и тогда ваши силы окрепнут, как им предназначено. Им требуется, так сказать, развитие. Если этим пренебречь, ваш дар увянет или же свернется внутри вас и породит болезнь. - Дама ужасно побледнела. - Полагаю, он уже маленько свернулся, правда? - Она кивнула. - Что ж, больше он не причинит вам вреда. Вы же чувствуете улучшение, когда я к вам прикасаюсь? Тогда представьте, как я сумею вам помочь, если мою руку направит Питер Квик!
Я велела Рут подготовить гостиную, потом звонком вызвала Дженни и предупредила, чтобы в ближайший час она не появлялась ни там, ни в соседних комнатах.
Чуть погодя я отвела мисс Ишервуд вниз. По дороге мы встретили миссис Бринк, и я объяснила, что дама пришла на индивидуальный сеанс.
- Как вам повезло, мисс Ишервуд! - воскликнула миссис Бринк. - Надеюсь, вы не слишком утомите моего ангела?
Дама обещала поберечь мои силы. В гостиной Рут повесила штору, но приготовить кувшин с фосфорным маслом не успела и лишь пригасила светильник.
- Хорошо, оставим эту лампу, и вы известите меня, когда почувствуете Питера Квика, - сказала я. - Он явится проверить ваш дар. Лишь на сеансах я сижу за шторой, которая оберегает меня от излучений, исходящих от глаз обычных людей.
Мы ждали минут 20, и все это время мисс Ишервуд сильно нервничала, а потом в стену постучали.
- Что это? - шепнула дама.
- Не знаю, - ответила я.
Затем постучали громче, и мисс Ишервуд воскликнула:
- Наверное, это он!
Из будуара вышел Питер и, покачав головой, простонал:
- Зачем меня вызывают в неурочный час?
- Здесь дама, которая нуждается в твоей помощи, - сказала я. - По-моему, она обладает даром вызывать духов, но сила ее невелика и требует развития. Кажется, ты сам призвал ее к нашему делу.
- Это мисс Ишервуд? Да, я вижу знаки, которые на ней оставил. Что ж, мисс Ишервуд, перед нами стоит великая задача, и легкомыслие здесь недопустимо. То, чем вы обладаете, иногда называют "роковым даром". Происходящее в этих стенах несведущему покажется странным. Вы должны хранить секреты духов или же рискуете навлечь на себя их безудержный гнев. Справитесь?
- Надеюсь, сэр, - ответила мисс Ишервуд. - Полагаю, мисс Дауэс права. Кажется, наши натуры весьма схожи или же могут обресть сходство.
Я заметила, что Питер усмехнулся.
- Натура моего медиума весьма особого свойства, - сказал он. - Вы полагаете, медиум должен потеснить свой дух, дабы уступить место иному духу. Но это не так. Скорее нужно быть слугой духов, стать послушным орудием в их руках. Надо разрешить пользоваться своим духом, и слова "Пусть мною воспользуются" должны быть вашей вечной молитвой. Скажи это, Селина.
Я подчинилась, и Питер обратился к мисс Ишервуд:
- Теперь ты прикажи ей.
- Скажите это, мисс Дауэс, - попросила она.
Я повторила:
- Пусть мною воспользуются.
- Видала? - сказал Питер. - Мой медиум делает что велят. Кажется, что она бодрствует, но она в трансе. Давай, прикажи ей чего-нибудь еще.
Мисс Ишервуд сглотнула.
- Пожалуйста, встаньте, мисс Дауэс, - прошелестела она, но Питер перебил:
- Никаких "пожалуйста"! Нужно приказывать!
- Встаньте, мисс Дауэс! - сказала мисс Ишервуд, и я поднялась.
- Еще чего-нибудь! - велел Питер.
Мисс Ишервуд говорила: сведите руки, откройте и закройте глаза, скажите "аминь", и я все исполняла, а Питер визгливо смеялся. Потом приказал:
- Скажи, чтобы поцеловала тебя.
- Поцелуйте меня, мисс Дауэс, - повторила дама.
- А теперь пусть поцелует меня!
- Мисс Дауэс, поцелуйте Питера.
- Скажи, чтобы сняла платье.
- О, я не могу! - воскликнула мисс Ишервуд.
- Говори!
Она подчинилась, а Питер сказал:
- Помоги ей с застежками.
- Как сильно бьется ее сердце! - удивилась мисс Ишервуд, прикоснувшись ко мне.
- Ты видишь моего медиума раздетым, - говорил Питер. - Вот так же выглядит дух, когда у него забирают тело. Дотронься до нее. Горячая?
Очень горячая, сказала мисс Ишервуд.
- Это потому, что ее дух очень близко подобрался к плоти. Тебе тоже надо разогреться.
- Вообще-то, мне очень жарко, - ответила мисс Ишервуд.
- Это хорошо, - одобрил Питер. - Но ты еще не достаточно горяча для развития. Пусть мой медиум тебя разогреет. Снимай платье и обхвати мисс Дауэс.
Глаза мои были закрыты, потому что Питер еще не скомандовал их открыть, но я слышала, что мисс Ишервуд раздевается. Потом ее руки обвили меня, а ее щека прижалась к моей.
- Ну что, какие ощущения, мисс Ишервуд? - спросил Питер.
- Не знаю, сэр.
- Ну-ка повтори свою молитву!
- Пусть мною воспользуются.
- Еще раз!
Дама повторила, но Питер потребовал говорить быстрее, и она произнесла ее в третий раз.
Потом он взял ее за шею, и мисс Ишервуд дернулась.
- О, твой дух еще мало разогрелся! - протянул Питер. - Он должен так разгорячиться, чтобы прямо таял, и тогда ты почувствуешь, как мой дух занимает его место!
Он положил руки мне на плечи, отчего дама оказалась зажатой между нами, и я почувствовала, что ее начинает трясти.
- Какова молитва медиума, мисс Ишервуд? В чем его мольба? - спрашивал Питер, и дама без конца повторяла и повторяла.
Потом ее голос угас, и Питер шепнул мне:
- Открой глаза.
11 декабря 1874 года
Всю неделю я просыпалась от того, что мерещился звук тюремного колокола, призывающий узниц к их тяготам. Я представляла, как они поднимаются и натягивают шерстяные чулки и грубые платья. Потом стоят у решеток, приготовив ножи и миски, согревают руки о кружки с чаем, а затем принимаются за работу, чувствуя, как вновь зябнут пальцы. Наверное, Селина уже среди них, ибо чуть рассеялась тьма над той частью меня, что делила с ней камеру. Я знаю, что ей плохо, однако не езжу к ней.
Сначала меня удерживал страх, потом стыд. А сейчас мать. Мне полегчало, и она вновь стала сварливой. На другой день после визита врача она пришла ко мне, опять велела Вайгерс приготовить грелку и, покачав головой, сказала:
- Вот была б ты замужем, не так бы хворала.
Вчера мать наблюдала за моим купаньем, но одеться не позволила, сказав, что для постельного режима хватит и ночной сорочки. Потом Вайгерс вынесла платье, которое я сшила себе для поездок в Миллбанк; забытое, оно лежало в гардеробной со званого вечера, и горничная решила, что я оставила его для чистки. Увидев на платье следы известки, я вспомнила мисс Брюэр, отлетевшую к стене. Мать на меня глянула и приказала Вайгерс платье вычистить и убрать. Погодите, сказала я, ведь оно мне понадобится, на что мать ответила: не собираюсь же я продолжать поездки после всего случившегося!
- Забирай платье и уходи, - чуть спокойнее приказала она Вайгерс.
Горничная бросила на меня взгляд и вышла. Я услышала ее торопливые шаги по лестнице.
Возникло все то же занудливое препирательство.
- Я не позволю тебе ездить в Миллбанк, коль скоро ты возвращаешься оттуда в таком состоянии, - сказала мать.
Она не может мне запретить, ответила я, если я сама этого хочу.
- Тебя должно удержать собственное понятие о пристойности, - не унималась мать. - И преданность матери!
В моих поездках нет ничего недостойного или вероломного, возразила я, как может такое прийти в голову? А разве не вероломно так позорить ее на званом ужине перед мистером Дансом и мисс Палмер? - взвилась мать. Она всегда знала, что из визитов в тюрьму ничего хорошего не выйдет, а сейчас то же самое говорит доктор Эш: поездки вновь толкнули меня в болезнь, от которой я только-только начала оправляться. Я обрела чересчур большую свободу, что не подходит моему характеру. Я слишком впечатлительна и после общения с грубыми острожницами забываю о приличиях. Чрезмерная праздность порождает во мне фантазии... и так далее, и так далее.
- Мистер Шиллитоу прислал записку, где спрашивает о тебе, - заключила мать.
Оказалось, письмо пришло на следующий день после моего визита. Я отвечу сама, сказала мать, и сообщу, что ты больше не приедешь, ибо очень нездорова.
Перепалка меня обессилила. Я все поняла про мать и ощутила прилив злости. "Будь ты проклята, сука!" - отчетливо прозвучало в моей голове, будто эти слова прошипели тайные уста. Их произнесли так ясно, что я вздрогнула, испугавшись, что мать тоже их слышит. Но она, не оглядываясь, решительно направилась к двери, и я сообразила, как надо поступить. Отерев платком рот, я окликнула мать: ей не надо беспокоиться, я сама напишу мистеру Шиллитоу.
Она права. С Миллбанком покончено. Я не смотрела ей в глаза, и мать, видимо, посчитала это признаком стыда; она подошла ко мне, коснулась моей щеки и сказала:
- Я лишь забочусь о твоем здоровье.
Ее кольца холодили мне лицо. Я вспомнила, какой она пришла, когда меня откачали от морфия: в черном платье, с распущенными волосами. Она упала мне на грудь и вымочила слезами мою сорочку.
Теперь, вручив мне бумагу и перо, она встала неподалеку. Я начала писать:
Селина Дауэс
Селина Дауэс
Селина Дауэс
Селина Дауэс
Понаблюдав, как перо скользит по странице, мать вышла. Я сожгла листок в камине.
Потом я вызвала Вайгерс и сказала, что вышло недоразумение: платье нужно вычистить и вернуть мне, когда миссис Приор не будет дома, но ни ей, ни Эллис знать о том не обязательно.
Затем я спросила, нет ли писем для отправки; горничная кивнула - одно есть, и я попросила ее прямо сейчас сбегать к почтовому ящику, а если кто-нибудь спросит, сказать, что выполняет мое поручение. Не поднимая глаз, Вайгерс сделала книксен. Это было вчера. Позже мать пришла и опять коснулась моего лица. На сей раз я притворилась, что сплю, и глаз не открыла.
На улице прогрохотал экипаж. Приехала миссис Уоллес, они с матерью идут на концерт. Наверное, сейчас мать появится, чтобы перед отъездом дать мне лекарство.
Ездила в Миллбанк, видела Селину; теперь все переменилось.
Разумеется, меня ждали. Думаю, привратника уведомили о моем приезде, ибо он понимающе хмыкнул, а в женском корпусе меня поджидала надзирательница, которая тотчас препроводила в кабинет мисс Хэксби, где уже сидели мистер Шиллитоу и мисс Ридли. Все происходило как в нашу первую встречу, которая была словно в другой жизни, но, входя в кабинет, я об этом не думала. Однако сразу почувствовала разницу между тем и нынешним приемом: мисс Хэксби ни разу не улыбнулась, и даже мистер Шиллитоу был мрачен.
Он очень рад снова видеть меня, сказал директор. Не получив ответа на свое письмо, он начал опасаться, что давешнее происшествие отпугнуло меня насовсем. Я всего лишь прихворнула, ответила я, а служанка-недотепа замешкалась вовремя подать письмо. Я заметила, что мисс Хэксби разглядывает тени на моих скулах и под глазами, потемневшими от дозы опия. Однако, полагаю, без него я выглядела бы еще хуже, поскольку больше недели не выходила из комнаты, и лекарство ссудило мне кроху сил.
Начальница выразила надежду, что я вполне оправилась, и сожаление, что нам не удалось переговорить сразу после инцидента.
- Кроме бедной мисс Брюэр, рассказать о происшествии некому. А Дауэс, к сожалению, весьма упряма.
Шаркнули башмаки мисс Ридли, которая усаживалась удобнее. Мистер Шиллитоу молчал. Я спросила, сколько времени Селину держали в темной. Три дня, ответили мне. Это предельный срок, на который узницу можно подвергнуть наказанию "без специального ордера".
- По-моему, три дня - это слишком сурово, - сказала я.
За нападение на смотрительницу? Мисс Хэксби так не считала. Мисс Брюэр серьезно пострадала и пережила такое потрясение, что оставила Миллбанк и тюремную службу вообще.
- Весьма неприятная история, - покачал головой мистер Шиллитоу.
Я кивнула, но потом спросила:
- А как Дауэс?
- Плохо, как ей и положено, - ответила мисс Хэксби.